Павел Гейцман - Смертоносный груз «Гильдеборг» Страница 35

— А это можно?

— Вас это удивляет? В любом аэропорту вы можете встретить людей, путешествующих с негритянскими детьми. Чаще всего их вывозят в арабские страны. Это не так страшно, как вы себе представляете. Правительства терпят или просто молчат. Здесь помогают их родителям, а у нового владельца о ребенке хорошо заботятся: ведь он имеет свою цену. Родители не видят в продаже детей ничего страшного, они довольны тем, что им удалось обеспечить его будущее. И здесь проблемы с ростом населения. — Она снова снисходительно улыбнулась. — Вы настоящий европеец, об Африке имеете искаженное представление.

Я молчал. Это была правда: с воинской базы ничего не увидишь.

— А ваш муж? — спросил я.

Между бровей у нее возникла вертикальная морщинка.

— Умер, — ответила она подавленно. — Если бы мы остались, он мог бы еще прожить пару месяцев, лет — бог его знает…

Отсутствующим взглядом она смотрела через окно на улицу. Ночь приближалась.

Я зажег свет.

— Это расстроило все мои планы, — добавила она вдруг беспомощно. Детей я заранее отправила в Европу, у меня здесь дела. Для этого мне нужен шофер-спутник, — сказала она. — Мистер Гуцци упомянул… Предлагаю вам пятьдесят долларов в день. Я везу семейные реликвии одному родственнику. Собственно, это старая рухлядь: кое-что из мебели, картины — все, что переходило от поколения к поколению. Это наши вещи, они имеют прошлое и душу, это не просто наследство. Там, — она неопределенно кивнула головой в темноту, — для них уже нет места, а оставить их тому, — она не сказала "негру", — новому, я все же не могла. Родители перевернулись бы в гробах. Поездка может длиться неделю или две, в зависимости от того, какие будут дороги. Согласны?

— Согласен, — сказал я серьезно. Я согласился бы на все. Мне нужно было исчезнуть в глубине страны, в пустыне, замести за собой следы. Ничего другого не оставалось.

— Хорошо, завтра на рассвете отправимся. Ваш счет будет оплачен!

— Спасибо.

Она покачала головой и вышла. Усталая, подавленная. Ни малейшего притворства. Жестокая реальность — жизнь. Человек берет ее только в долг, потом приходится возвращать. Я осознавал это все яснее. За эту пару месяцев я изрядно постарел.

Корнелия Шиппер… Я даже не спросил, куда поедем, но так ли уж это важно? Снова припомнился тот день, когда я гнал в джипе Беневенто на ферму, чтобы предупредить ее об опасности. Что-то с того времени изменилось — мы уже не были равны. Я стал ее служащим.

Глава VIII

Я сидел за рулем автофургона-вездехода и громко пел: "Дорога белая передо мною…"

Госпожа, с автоматом в руках, удобно устроившись на сиденье, с восхищением смотрела на меня. Я, видимо, сошел с ума, определенно сошел с ума. Боже мой, когда я пел последний раз? Вероятно, когда-то в детстве. С тех пор мне это никогда не приходило в голову. У меня не было ни времени, ни желания. Только теперь.

И мне это казалось невероятным. Над необозримой саванной всходило солнце. Утро было свежее, чистое и полное красок. Красная земля с зелеными пятнами кустарников, темные скопления деревьев, лазурный, пока еще не окрасившийся солнцем небосклон и белая пыльная полоса дороги, теряющаяся местами в высокой траве.

Это была совсем другая дорога, чем та, по которой я шагал, когда меня подобрал тот старый пивзаводский конь. Собственно, это и не было дорогой, вероятно, здесь лишь время от времени проезжала служебная машина, по крайней мере, я на это надеялся. Мы покинули безопасность цивилизации и отправились через всю страну; на Энкелдоорн, Кве-Кве, а потом будет видно. Я ни о чем не спрашивал, ни о чем не хотел знать. Образцовый служитель! Колея, обозначающая дорогу, время от времени исчезала среди неровностей почвы или на каменистом плоскогорье, чтобы снова появиться сотней метров дальше в высокой траве. Но направление определяла не дорога, а компас.

Временами я проезжал по нетронутой саванне, так как не отваживался пересекать русла рек, размытые в период дождей, и снова находил полосу этой удивительной дороги. Мотор размеренно шумел, и рессоры работали надежно. Хорошие рессоры здесь для машины самое большое достоинство. Поломку мотора можно устранить, но если лопнет рессора, машину придется бросить или уничтожить.

Через открытые окна в кабину проникал особенный, ни с чем не сравнимый аромат. Все опасения и заботы остались на той великолепной асфальтированной магистрали, ведущей в Умтали, вот почему я начал вдруг напевать по-чешски песенку, которую я услышал когда-то давно, дома.

Время от времени я посматривал на важную леди с автоматом. Здесь белый может владеть каким угодно оружием, а в это тревожное время без автомата ни один белый не отошел бы и на пару шагов от своей фермы. А я пел, я горланил так, что уши закладывало. В Африке я не слышал, чтобы белый пел что-нибудь, кроме пьяных куплетов в лагерной столовой. Она, вероятно, тоже не слышала. Ее сонные после раннего пробуждения глаза улыбались мне сквозь прикрытые веки.

Было лишь пять часов утра, а мы уже более двух часов находились в пути. Усталость и подавленное выражение исчезли с лица Корнелии, а неприступность растаяла. Прекрасное утро сняло и с нее тяжесть трагедии последних дней. Мне казалось, что рядом со мной едет спокойная, уравновешенная женщина, что нет у нас никакого прошлого, одно лишь будущее, что лежит впереди.

— Вы странный человек, сержант, — сказала она, когда я закончил «представление». — Как вас можно называть?

— Краус, Ян Краус, или Ганс, — церемонно поклонился я за рулем, взял ее руку и поцеловал. — Ваш шофер, спутник и что хотите.

У меня было превосходное настроение и желание шутить без конца. А почему нет? Почему, собственно говоря, нет? Только потому, что я стал ее служащим? Я свободный человек, сегодня я уже знаю, что это в действительности означает. Возможно, именно сейчас я вступил на дорогу, ведущую домой. Ничто не сможет меня остановить, ничто меня не заставит отказаться от этого. Это моя единственная цель, я вернусь. Это решение зрело во мне уже давно, но только теперь я впервые осознал, что это не только желание, напрасное стремление и сон.

У Корнелии были тонкие холодные пальцы с бледно-розовыми ногтями. Минуту я легонько подержал их в своей руке, а потом медленно она отняла руку. В зеркальце заднего обзора я видел остающиеся за нами облака пыли, висевшие как бесконечный хвост. Он не мог рассеяться. До Энкелдоорна было сто пятьдесят километров, а до Кве-Кве еще столько же. Но километры ни о чем не говорили. При таком состоянии дороги, как эта, было маловероятным, чтобы все расстояние мы проехали до вечера. Мы тащились шагом, дорога вынуждала нас к постоянным объездам. Хорошо, если доедем до Энкелдоорна.

— Я все еще не могу себе представить, — сказала она медленно и опять положила руки на приклад оружия, — что должна уйти отсюда, что никогда уже не вернусь. Ведь это невозможно, я тут родилась, это родина моих родителей и детей. Не могу этому поверить. Когда вы уходили из Европы, вы чувствовали что-либо подобное?

Я поймал ее взгляд, спокойный, почти равнодушный. Тихая глубина, а на дне — отчаяние. Я кивнул. Это была неправда: поднимаясь на палубу «Гильдеборг», я ничего не чувствовал. Я не имел никакого понятия, что меня ждет. Но когда я уходил из дома в Германию — каких-то два километра, — тогда я чувствовал то же самое. Я тоже знал, что никогда уже не вернусь, и не мог себе этого представить.

— До тех пор, пока человек живет, ни в чем нельзя быть уверенным, сказал я тихо. — Разве что в смерти, а все остальное неопределенно, изменчиво. Возможно, вы когда-нибудь вернетесь, если будете желать этого по-настоящему.

Я снова украдкой посмотрел ей в лицо, только на долю секунды. Машина прыгала на тридцатикилометровой скорости по этой страшной дороге. Нет, это не было лицо Августы, оно ничем его не напоминало. Как я тогда хотел жить с Августой, она означала исполнение всех моих снов. Куда исчезло это желание? Когда потеряло свою цену?

Корнелия отвела глаза: "Не входить!" Она безучастно наблюдала за дорогой. Тут и там стада зебр спокойно паслись по ее обочинам. Легкий северный ветер прочесывал длинные стебли трав. Дома такой ветер приносит мороз, но здесь это была лишь свежая прохлада. А раскаленная плита небосвода уже обдавала жаром. Жара в машине становилась невыносимой, каждое движение утомляло. Мне казалось, что хозяйка дремлет, забившись в угол. Я незаметно повернул зеркальце, чтобы она была на глазах. Не по душе мне молчаливый спутник с автоматом в руках.

Она не спала. Через прикрытые веки сосредоточенно наблюдала за мной. О чем она, интересно, думает, о чем размышляет? Боится меня, пришло мне в голову. Боится. Что еще может чувствовать женщина наедине с незнакомым мужчиной среди необозримой пустыни. Я ведь наемник. Оружие у нее в руках не против случайных грабителей, не против зверей, это оружие — против меня.