Сергей Зверев - Здесь стреляют только в спину Страница 35

Я осторожно скосила глаза. Добром «переговоры» не кончатся – я это чувствовала всеми местами, в том числе задним. Охранники сидели на пригорке, с любопытством прислушиваясь к нашей беседе. Партнеры нашего гостя завершили молитву и медленно, с лопатами наперевес, приближались. Не думаю, что для участия в диспуте – уж больно зловещими выглядели их рожи.

– Мы чтим каноны православия, – надменно сказал «юноша», – но истинный теософизм непререкаем. Он моральное знамя посвященных. Нет религии выше Истины, изложенной в Тайной Доктрине. А боги – лишь разноликие аватары сущего, посланцы Черного Космоса, дающие нам силу и кратчайший путь к Истине...

«Юноша» растерянно замолчал. Похоже, он забыл слова, молол какую-то отсебятину.

– Что такое аватар? – тихо спросила Невзгода у Борька. Тот пожал плечами.

– А хрен его знает. Что-то типа воплощения.

– Сам-то понял, что сказал? – спросил Сташевич у «лектора».

«Посвященный» вспыхнул. Остальные угрожающе загудели, сдвинулись. Они немного не дошли до нас, стояли кучкой.

– А где же моральный кодекс православного? – поджав на всякий случай колени, отправился на рожон Борька (видно, допекло). – «Не сотвори себе кумира» – а у вас повсюду идолы. «Не возжелай ближнего» – а ваш Учитель нашу девочку чуть не отколбасил. «Не навреди» – а сами мирных самаритян хватаете без суда и следствия...

– Да тут не божий закон работает, а закон курятника – плюнь на ближнего, нагадь на нижнего, – добил сектанта Сташевич. – Они и своих утопят, если Главное Чмо прикажет.

Того, что случилось далее, как-то не ожидали. Реакция напрашивалась, но не столь примитивная.

– Бей неразбуженных!!! – заорал позеленевший «юноша», и толпа единоверцев с ревом ринулась на нас.

Драку не заказывали – мы по собственному почину влезли в это увеселительное мероприятие. Морщинистый «отрок» не успел пригвоздить Турченко пяткой – получил по коленке и согнулся, выводя арию гостя. Мы вскочили. Лопат у нас не было – лежали в стороне. А толпа уже летела, размахивая своим инструментарием. Первый замахнулся от плеча. Борька присел, черенок просвистел над макушкой. Нанес правой ногой удар в пах... Орущих стало двое. Бегущий следом споткнулся. На Сташевича летел непуганый забияка – нервный тип с воспаленными глазами. Рубанул сверху вниз. Для такого специалиста, как Сташевич, – детский сад с барабаном. Отвел удар, сбоку в челюсть, перехватил лопату, вывернул. Забияка, скуля, зарылся в землю... Не слишком сведущий в вопросах мордобития, но от природы гибкий, Турченко швырнул лопату в приземистого коротышку – тот отшатнулся. Бросок через плечо с натягом рукава – и только ноги засверкали... Боже, как я это запомнила? Меня атаковала долговязая упырица в развевающемся балахоне – чуть не повалила. «Доживем ли? – засомневалась я. – Долетим ли до рассвета?» Но успела отставить ногу. Мы схватились, как две ревнивицы: я – немытая шатенка и она – выгоревшая блондинка. Терпеть не могу блондинок! Она вцепилась мне в горло (еще один Учитель с упражнением на моторику), захрюкала в глаза. Я не стала отдирать ее руки, не успела бы – дыхание перехватывало. Я схватила ее указательные пальцы и с хрустом вывернула. Воплей было – словно я ей вагину оторвала. Она попятилась – тут я и провела цепляющий удар костяшками кулака по носу (Кирилл однажды в поезде показал: применяй на здоровье, Дарья, если пьяные полезут). Боль ослепительная! Не удивлюсь, если с девицы после этого слетела вся религиозная дурь: она визжала и металась по оврагу, точно слепая. Я побежала помогать Невзгоде, но та уже сама справилась. Соперница ей попалась симпатичная и такой жестокости не заслуживающая: зверея на глазах, Любаша таскала ее за волосы, а большим и указательным пальцами правой руки «вырывала» дыхательное горло...

Откуда в нас отыскалось столько злобы! Меня трясло. Энергия клокотала, рвалась наружу. Атаку отбили. Работающие с нами наркоманы, бродячий командированный и т.д. участия в веселье не принимали – лежали на откосе и индифферентно наблюдали за событиями. Охранники тоже не вмешивались – очевидно, делали ставки.

Но с далеких грядок уже неслись бесконвойные. Жутко много, с дюжину. Кто в рубище, кто в рабочих комбинезонах; одни молчали, другие ревели... Мы похватали лопаты.

– Мужики – шаг вперед! – гаркнул Сташевич. – Бабы – назад, хватит с вас!

Толпа уже летела с откоса. Слабая, безжильная, недокормленная, не умеющая драться, но многочисленная, не совладать мужикам... Замелькали лопаты. Пролилась первая кровь, вторая... Кто-то упал в траву, схватившись за голову. Кто-то орал на бесконечной матюгальной ноте. Сташевич пропустил удар. Свалился Турченко, споткнувшись о корягу. Жлоб с волосатой грудью толкнул меня огрубевшей пятерней. Я упала. И получила по бедру – благо, не по той болезненной мышце, о которой знают все... Опять пинок. Скрипя зубами от бессилия, я свернулась улиткой, закрыла голову...

Толпа издала торжествующий рев.

– А ну хватит! – заорала охрана.

Неплохая мысль. Но сектанты увлеклись. Серия ударов обрушилась на мою спину – не сказать что смертельно (пинали босыми ногами), но чувствительно...

Охрана принялась палить в воздух. Опять никакого эффекта. Увлеченная толпа избивала пленников. Работали рефлексы. Пришлось действовать кардинально: делать из заключенных отбивные приказа не было. Охрана заработала прикладами. Толпа схлынула, теряя зубы. Досталось и нам – вскрикнул Турченко, получив по мягкому месту. Прошелся по маме Сташевич – без вычурностей, конкретно. Я не получила дополнительных увечий, но страху натерпелась – по горло.

– Встать! – горланила охрана. – Перекур окончен! Работать!..

Дальнейшая наша трудовая деятельность выглядела, конечно, смешно. Битая публика толклась поодаль, не решаясь подойти: автоматы вертухаев из положения «за спиной» перекочевали в положение «от пуза». Мы ползали по склону оврага и за неимением сил выдирать кусты щипали травку. Вертухаи откровенно потешались. Часам к трем нас под усиленным конвоем этапировали в камеру – еще одна унизительная процедура. В гробовой тишине подвала мы подсчитали потери.

Драться сектанты не умели, и серьезных травм не оказалось. Сташевичу рассекли лоб, но рана уже подсохла, затянулась корочкой. У меня болела шея (дышалось при этом неплохо, но как-то со свистом) и подозрительно постреливало в спине. Борька отделался синяками – они ему очень шли. Турченко оттоптали ягодичную мышцу, а у Невзгоды алела двойная царапина на щеке плюс такая же на шее.

– До свадьбы не заживет, определенно, – заявил Борька, разглядывая с безопасного расстояния следы ногтей. – Будешь знать, Аэлита, как приставать к мужчинам.

И немедленно был послан по адресу – при этом Любаша обошлась без слов, но скорчила такую выразительную мину, что Борька даже оскорбился.

– Ее поцарапала женщина, – прошептала я, падая на сырую мешковину.

– А мне до форточки, – буркнул Борька, падая рядом.

Сташевича трясло – то ли истерика, то ли смешинка в рот попала.

Не знаю, как их, но меня уработали до полной потери чувства юмора. Думать о том, что после обеда страдания вступят в роковую фазу, не хотелось совершенно. Но после приема пищи из «одуванчиков» никто за нами не явился. Текли часы, но засов молчал. Мы тихо радовались. После долгого размышления пришли к выводу, что послабление связано с днем Общины. На вечер намечались празднования, а значит, будут подготовительные мероприятия – без участия заключенных. «Сельхозработы» откладывались, а с учетом вертолета, якобы летящего за нами, и вовсе отменялись.

Потихоньку камера приходила в движение.

– Думай, голова, думай... – метался по стесненным обстоятельствам Борька. – Сколько времени у нас в запасе? Какой вертолет? Кто в нем? Плохие парни? Очень плохие? Как вырваться из поселка?..

Параллельно Борьке метался Турченко, кусал губы и что-то шептал. Сташевич грыз пуговицу, Невзгода пребывала в тоске.

Ближе к вечеру из потолочного оконца полились ритуальные песнопения. У Храма что-то происходило. Распевы чередовались криками, боем в барабаны, истерическими воплями, похожими на камлания. Хлопали хлопушки, трещали трещотки. Иногда наступала тишина, а за ней опять начинались хоровые пения, переходящие в вытье и улюлюканье.

– Думай, голова, думай... – метался Борька.

Часам к десяти веселье достигло апогея. Выплеснулось из круговой площадки и пошло гулять по поселку. Ревели совсем рядом, из оконца сыпалась земля, я кожей ощущала флюиды безумия, летающие по тайге. В нестройном оре различались отдельные выкрики: «Слава Учителю!», «Шестая раса! Шестая ра-аса!» – но общий фон был абсолютно непереводим. Голова шла кругом. Часам к одиннадцати все опять собрались перед Храмом. Началась неистовая молитва – под вокальную партию, исполняемую высокими женскими голосами. По старому регламенту причитания переходили в нестройные песни, вокализы – в рев с боем в тамтамы, и так по нарастающей, до полной потери контроля.