Контуженый - Сергей Павлович Бакшеев Страница 35

«– Привет, Тоха! Как у вас там? В отпуск отпустят?

– У нас контракт, сестренка. На шесть месяцев, сейчас пятый.

– Пятый месяц, уже пятый. Захочешь, не забудешь. А Шмелев и Данилин это помнят?

– Таких не знаю. Есть Кит и Шмель. И я давно не Тоха, а Чех.

– Я в вас запуталась, Шмель-Кит, животный мир какой-то. Кто есть кто?

– Какая разница.

– Если тебе все равно, то и мне. – Злата задумывается и продолжает в следующей строчке: – Тоха, у тебя есть девушка?

– Ага! Стройная, прямая, обычно холодная, а иногда просто огонь. На руках ношу, называется минометом.

– Армейский юмор, ржу не могу. Я тоже знаю. Одна извилина – и та от фуражки! Это про вас?

– У нас каски.

– Проехали, занесло. А вот будет у тебя девушка, ты кого бы хотел, сына или дочку?

– Я хочу выжить.

– Говорят, все парни мечтают о мальчиках.

– Ты чего завелась, сестренка?

– Пятый месяц. Можно увидеть.

– Чего?

– Не чего, а кого. Мальчика или девочку.

– Ты про что?

– Про живот и про то, что в нем.

– Пиши нормально! У меня в ушах гудит после боя.

– Пишу – беременность. Вроде без ошибок. Слышал такое слово?

– Кто? Ты! От кого?

– На первый вопрос сам ответил. А на второй – тайна покрытая мраком.

– Злата, ты беременна? Пятый месяц?

– Теперь и ты завелся. Пугает слово беременность? Еще есть слово аборт!

– Ты сделала аборт?

– Аборты делает акушер-гинеколог, а я проводница.

– Кто он? Я его знаю?

– Сплошные вопросы, как в викторине. Накидываю варианты: Шмель, Кит, святой дух. Кого бы ты выбрал?

– Они? Он? Кто??

– Палец дрогнул, а получилось, как у меня в голове – два вопросительных знака.

– Кто-то из них? Шмель или Кит?

– «Какая разница». Это твои слова.

– А твои – «если тебе все равно, то и мне»!

– «Пони бегает по кругу и в уме круги считает» – не твои и не мои, но про нашу болтовню.

– Злата, у меня уже ум за разум… – После паузы прямой вопрос Чеха: – Беременна или аборт?

– А Кит и Шмель что бы выбрали для любимой девушки?

– Любимой? Не слышал про таких.

– Еще бы, дур мало… – Теперь уже паузу берет Злата и строчит: – А ты спроси. Если телка залетит, как они поступят? Только про меня не трепись.

– Почему я? Сама спроси.

– Мне поздно спрашивать.

– Блин! Злата! Ты меня запутала! – злится Чех и, успокоившись, продолжает: – Лучше отвечу на первый вопрос: как у вас там? Проще, чем у тебя, сестренка. Потому что живем по приказу, и в голове не бывает вопроса: кто??

– Теперь будет. Слышишь, постукивает. Кто?? Кто??»

На этом диалог обрывается. Чех посчитал, что это тема для рассказа, и сохранил его. А для моей больной головы это тема для раздумий.

Беременность, аборт – про такое девушки не шутят. Шутливый тон Златы – это самозащита. На самом деле в ее душе клокочет вопрос – кто? Кто отец ее ребенка? Она ответила: «тайная покрытая мраком». Тайна для нас или для нее тоже?

А может, в туманных словах доля истины. У меня со Златой случилось ночью в мрачном месте. Мрак отчаяния клубился в ее открытых глазах. И у Дениса с ней было там же во мраке вечера. В тот раз мрак источали мои глаза.

Я хлопаю себя по лбу – приди в чувство! О каком отцовстве я рассуждаю. Беременности нет, Злата сделала аборт!

Однако вопрос остался. Кто? Ей больно, и она хотела передать свою боль мне, подлецу. Или, наоборот, чтобы Денис узнал, что мог стать отцом. Злата мучилась и сомневалась. А вдруг, отец я? И избавилась от сомнений.

31

Я приезжаю в Дальск поздно. Мать ушла в ночную на хлебозавод, но в холодильнике, конечно же, есть ужин – только разогрей. Мама ждет меня в любое время. Я ем без аппетита и падаю в постель.

За окнами мирный город – ни отдаленной канонады, ни выстрелов систем ПВО, ни шума вертолетов, уходящих на ночную охоту. Казалось бы, спи, как младенец, но мирного сна не получается.

Только смыкаю веки, и в подсознании всплывает ужас роковой ночи. Сквозь туман памяти проясняются детали.

В тот день был долгий бой, мы израсходовали все боеприпасы и смертельно устали. К ночи снабженцы подогнали машину с минами. Десятки тяжелых ящиков нужно было таскать за бруствер, распределить по окопу, а утром грузить обратно. В тот день наши штурмовые отряды оттеснили вэсэушников, с утра предстояла передислокация на новое место.

В гибели расчета, в смерти лучших друзей виноват только я.

Я, как командир, принял решение спрятать машину с боекомплектом между хатой, в которой мы расположились на ночлег, и раскидистой старой яблоней. Рассудил, что уже ночь, с беспилотника враги не заметят. В конце концов, они тоже выдохлись и падают с ног. Те счастливчики, кто еще на ногах.

Но, как правильно сказано в хорошей песне: «А на войне не ровен час, а может мы, а может нас». Усталость не помешала противнику нам отомстить.

Ребята спят, я выхожу помочиться. Не здесь же, не с порога. Отхожу в сторону за ствол дерева и – прилет точно по боекомплекту. Страшный взрыв! Деревенский домик в труху. Меня отбрасывает в окоп.

Очнулся через восемь дней в больнице. Сейчас жуткая боль вспоминается, как детский порез. Боль в сердце гораздо хуже. Ну почему я пожалел бойцов и не заставил разгрузить мины. Мы бы выбились из сил, но выжили.

Мне нет оправдания. Ошибся, смалодушничал, угробил друзей.

Воспоминания продолжают терзать, однако подспудная мысль постепенно выдавливает мой позор на периферию сознания. А в центре полыхает главный вопрос – кто предатель? Без точных координат попасть с первого раза в грузовик невозможно. В этом Вепрь прав, предатель был рядом. Кто?

Больная голова отключается, и я засыпаю.

Меня будит аромат теплого хлеба и мамин голос:

– Никита. Смотри, что в почтовом ящике нашла.

Мать протягивает фотографию размером с открытку. Держу за уголок, приближаю к лицу. Сонные глаза моргают и покрываются влагой.

На снимке три парня обнимают другу друга за плечи и одинаково лыбятся в камеру. Мирная жизнь. Парни счастливы и беспечны. Это еще не Чех, Шмель и Кит, а Антон Солнцев, Денис Шмелев и я, Никита Данилин. Нас снимала Злата на свой телефон и переслала удачный кадр каждому. Я никогда не видел этот снимок на картоне, но часто разглядывал на дисплее.

– Ой! Там что-то написано. – Это