Валерий Рощин - Масштабная операция Страница 36

Тела покойных мусульман надлежало предать земле в течение двадцати четырех часов. Копать общую могилу для несчастных стражей порядка как раз и пришлось Гроссу — видимо и здесь не обошлось без каверзного умысла эмира.

А вот показательные казни русских солдат и офицеров по команде того же Беслана Магомедовича на весь срок психологической обработки русского офицера приостановили…

— Мы справедливы, — сказал во время того памятного ужина эмир, — и абсолютно одинаково относимся к противникам, будь то христиане, мусульмане или иудеи. Равно как и почитаем всех друзей. Ты ведь был слепцом и воевал с нами, не зная многого, не так ли?

Сидевший напротив, исхудавший и напрочь опустошенный человек, жадно ел мясо. Прожевав большой кусок, пожал плечами:

— Не знаю. Мне теперь все равно… На родине я благодаря Щербинину — изменник.

— Возьми еду в правую руку, — мягко посоветовал гостеприимный хозяин, отвечавший согласно древнему обычаю головой за своего гостя, даже если тот оставался кровным врагом. — Левая у нас считается «нечистой». Нет-нет, облизывать можно только пальцы, а кости ни облизывать, ни глодать нельзя. Ты хорошо покушал?

Станислав кивнул.

— Да, мой друг, о возвращении тебе лучше не думать, — подтвердил заместитель Командующего, разливая в пиалы ароматный чай и исподволь наблюдая за офицером. — К слову сказать, это в твоем-то положении и невозможно. Но, коль уж так распорядился Аллах, не стоит ли все начать с начала? Выберешь себе имя — любое, какое понравится. Появятся новые друзья; станешь уважаемым человеком; хорошо оплачиваемым профессионалом. Уверен, ты очень скоро поймешь: эта жизнь нисколько не хуже прежней!

Опустив голову, Гросс не отвечал — смешно было бы предполагать, будто первый же «пробный шар» вдруг окажется удачным. Отнюдь неглупый Шахабов тоже это преотлично знал и, намеренно не акцентируя внимания на щепетильной теме, немного смягчил постановку вопроса:

— Тебя будут приводить ко мне в шатер каждый вечер. За трапезами я постараюсь передать истинную суть и достоинство Шариата — свода правил поведения настоящего мусульманина. А теперь иди. Спать тебе придется пока в яме — ты ведь, как-никак пленник…»

И спустя приблизительно месяц после досадной ошибки во время последнего разговора с полковником Щербининым, Стас действительно обнаружил некую перемену в отношении к нему эмира. Немного сухощавый, на вид лет пятидесяти пяти чеченец, никогда не снимавший с головы высокой папахи из мерлушки, стал регулярно приглашать его в пятнистый шатер, угощать приличной пищей и вести при этом пространные беседы, суть которых сводилась к восхвалению мусульманского вероисповедания и образа жизни.

Иногда к их беседам присоединялся местный седобородый муфтий Вахид Зелимханович — уважаемый старец, когда-то окончивший единственную в стране Дагестанскую школу хафизов. В лагере в его обязанность вменялось организованное проведение пяти ежедневных молитв, перед которыми он, заменяя муэдзина, пел высоким тенорком. Кроме того, муфтий вел какие-то таинственные и продолжительные занятия с немногочисленной группой отбираемых им лично курсантов…

Выслушивая долгие рассказы о Коране, Мухаммаде и Шариате, бывший офицер рассудил: «Что ж, вероятно, это и есть тот третий вариант, ниспосланный мне нашим христианским Богом. Грех был бы им не воспользоваться».

Он не противился, а, наоборот — с интересом внимал всемогущему покровителю. Именно покровителю, потому что от сиюминутного желания или прихоти Беслана Магомедовича зависела его жизнь и дальнейшая судьба.

Событий эмир не форсировал, убеждениями не давил и невозможного не требовал. Он лишь защищал отважного и умелого воина от напрасных нападок озлобленных соплеменников, да постепенно приручал к себе. Результат не заставил ждать — по прошествии еще одного месяца, выбрав имя с фамилией, начинавшиеся на те же буквы, что и данные ему при рождении, бывший Станислав Торбин, а ныне Сайдали Татаев подчинился своей участи и начал усердно готовиться к принятию Ислама.

К осени он стал равноправным членом учебного партизанского отряда. И не смотря на то, что личного оружия, кроме кухонного ножа, Сайдали до сих пор не имел, а среди диверсионных групп, совершавших дерзкие вылазки и рейды, места ему не находилось, понемногу к его молчаливой и угрюмой личности привыкли многие. О полном доверии инструктору рукопашного боя в среде моджахедов говорить пока не приходилось, потому что основной, сомневающейся в его надежности фигурой, был весьма уважаемый и авторитетный чеченец Альберт Губаев — давний сподвижник, советник и неофициальный заместитель эмира Шахабова по безопасности…

Став мусульманином, Торбин перебрался из сырой ямы в нормальное жилище — четырехместную палатку. Получившего относительную свободу мастера рукопашного боя в лагере все-таки недолюбливали и сторонились. Многие еще помнили то, как он в одиночку и без особого напряжения разобрался с шестерыми бойцами — отнюдь не последними средь многочисленного отряда по способностям калечить других. Сначала недолюбливали, потом, исподволь наблюдая за стремительно восстанавливающим форму атлетом, стали побаиваться.

Каждый день до и после занятий с курсантами он по нескольку часов выполнял свой, давно заученный наизусть комплекс упражнений. Наличествовали в этом комплексе и такие, повторить которые не рискнул бы никто из созерцателей. В особенное изумление, собиравшихся поглазеть на удивительные тренировки, приводила отработка приемов из «Молнии» — единоборству, известному лишь узкому кругу сотрудников спецслужб, да спецназовской элите. Татаев завязывал платком глаза и становился спиной к какому-нибудь добровольному помощнику. Тот с силой кидал либо справа от него, либо слева картофелину, а бывший десантник на слух угадывал направление и с разворота разбивал ее кулаком. Другой тренировочный трюк он проделывал с открытыми глазами — метал кухонный нож в высоко подброшенный тем же помощником овощ. Нож неизменно вонзался в него, или же рассекал на две половинки.

Восторженный гул вызывала и его безупречная реакция. Сайдали подходил к толстому стволу дерева, а трое кавказцев, умевших неплохо обращаться с холодным оружием, становились напротив — шагах в семи-восьми. Бородачи с недобрыми ухмылками брали в руки по пять кинжалов и один за другим бросали их прямо в него со всей своей безразмерной дури. Практически не сходя с места, Гросс выделывал умопомрачительные па из странного и известного только ему «танца», и ни одно из лезвий даже не задевало проворной цели.

Несколько раз за подобными тренировками с интересом наблюдал и сам эмир…

Соседями по палатке у новоиспеченного мусульманина оказались трое инструкторов арабского происхождения, по совместительству, как он догадывался — соглядатаев Медведя и его советника. Вели себя темнокожие вертухаи корректно, хотя и не без настороженной подозрительности. Татаев же, согласно приказу Шахабова ежедневно занимался подготовкой резервистов и все делал так, чтобы причин подозревать его в ненадежности не осталось.

А прежде чем окончательно завоевать расположение Беслана Магомедовича и перебраться в отдельную палатку, ему предстояло выдержать очередной и весьма непростой экзамен…

— Как тебе в последнее время Сайдали? — вдыхая аромат крепкого чая, спросил заместитель Командующего. — Ты присматриваешь за ним?

Немного существовало на земле людей, коим эмир доверял абсолютно. Пожалуй, одним из таких и был, сидевший напротив пожилой одноглазый чеченец — давний друг и соратник по борьбе за независимость республики Альберт Губаев.

Ответил тот нескоро. Аккуратно налив в свою пиалу третью порцию зеленого чая, долго смотрел сквозь нее, потом произнес:

— Глаз не спускаю. Мои люди — арабы, да и не только они, продолжают за ним присматривать. Правильно себя ведет: покорно и тихо. Вроде делает все как надо. Но…

— Что, «но»? — после внушительной паузы поднял взгляд Беслан Магомедович.

— Я говорил тебе как-то… Никогда не поверю в искренность такого врага.

— Какого «такого»?

— Он слишком хорошо обучен искусству убивать. Одному Аллаху известно, сколько он положил наших соплеменников.

— Ну и что с того? Теперь передает свои умения нашим новобранцам, а пройдет еще немного времени — сам начнет убивать бывших товарищей.

Альберт с сомнением покачал головой:

— Не знаю… Чувствуется в нем затаенная сила — точно сжатая внутри стальная пружина, готовая высвободиться при удобном случае.

— Ты по-прежнему считаешь его врагом?

— А ты не торопишься записывать Сайдали в союзники? — ответил вопросом на вопрос советник Шахабова и добавил: — Помнишь пословицу наших предков — нохчей: даже прирученный волк будет присматривать за овцами лишь до той поры, пока не проголодается.