Андрей Канев - Пуля, Заговорённая... Страница 36

Полковник посмотрел на водителя:

— Ты с такой уверенностью едешь, а вдруг у неё уже полон дом гостей?

— Ну и что,— не отвлекаясь от дороги, ответил Могила,— и нам местечко найдётся, не переживайте…

Вскоре «уазик» почти ткнулся носом в крашенные коричневой краской железные ворота.

— Вот и приехали,— заулыбался во весь рот Сивуч.— Вы пока в машине подождите, а я в дом схожу.

Этот небольшой каменный домик с тенистым садом на окраине Моздока неподалёку с городским парком культуры и отдыха утопал в зелени фруктовых деревьев. Везде, где только можно было привесить лозу, наливался винным соком виноград Изабелла вперемежку с Лидией. Валентин открыл незапертую железную же калитку и ступил во двор. Навстречу ему с крыльца спустилась пожилая женщина. Именно, не старуха, как отметил в уме Павелецкий, а пожилая женщина, было что-то в ней такое, что не поддаётся описанию, а воспринимается только душой, свечение, какое-то изнутри. Она остановилась и, прищурившись, стала рассматривать идущего к ней Валентина, узнав, воскликнула низким, грудным голосом:

— О, неужели, Могила, ты?

— Я, баба Дуся, я…

Она прижала голову командирского водителя по-матерински к груди и перекрестила его макушку.

— А я не один, баба Дуся.

— С кем же, много вас?

— Нет, нас не много, я да мой начальник. Переночуем у вас, не стесним?

— Нет, нисколечко, у меня нынче никого нету, как раз повеселите старуху… Так где ж твой начальник?

— В машине сидит.

— Заезжайте во двор, я сейчас ворота открою.

Вскоре милиционеры уже заходили в кирпичный одноэтажный домик, в котором было три комнаты и кухня.

Вещи заносить не стали, оставили в машине. Место на ночевку гостям было определено в одной из комнат. Помылись в летнем душе на улице. Посмотрели полчаса телевизор. Время пролетело незаметно.

Почти уже ночью, приготовив ужин, баба Дуся сидела на кухне за своим «взводным» обеденным столом, подперев подбородок натруженной рукою, смотрела, как командировочные, соскучившиеся по домашним харчам, ужинали, запивая пищу прохладнинской водкой, и рассказывала, рассказывала:

— У меня ведь, кто только не останавливался на постой, и простые ребята, и министры всяких республик, и из Москвы проверяющие. А что, место, где спать, у меня много, всегда чисто в доме, красиво… Мух, если надо, я всегда с утра всех выведу… Да они и перестали роиться, как скотину перестала держать. Вот так сяду и разговариваю с ними, а они кушают и выпивают. Раньше я и сама себе с гостями, бывало, рюмочку налью. А теперь нельзя. Инсульт был, думала уже всё, а ничего, оклемалась вон. Снова бегаю. Это мне, наверное, Господь вторую жизнь определил, потому что я здесь нужна, нужна вам, командировочным военным. Куда вам ещё голову свою бедовую преклонить, в душе помыться. В гостинице, там дорого, да и не уютно, а у меня для вас для всех дом родной. Хоть потом с семьёй приезжай, да и живи себе. Я только рада буду.

— Угу, угу,— подбадривал её монолог Валентин.

Она обратилась к нему:

— А помнишь Васика? Мне письмо прислали его сослуживцы, какой ведь хороший парнишка был…

— Почему был?— вскинулся Сивуч.

— Ай, ты ж не знаешь,— всплеснула руками хозяйка.— И откуда же тебе знать… Неоткуда. Васик погиб, Могила, страшно погиб. И не его в том вина, это родина наша так вас перекручивает, что вы так погибаете.

Валентин напрягся ещё больше:

— Так как же он погиб, я слышал от его сослуживцев, ещё в прошлую поездку сюда, что он уволился на пенсию. Устроился на гражданке, где-то в частном охранном предприятии, толстым стал…

— Уволиться-то он уволился, и толстым, может быть, стал, да только, что ему та «гражданка», он её и не знает совсем. Всю жизнь воевал, так и на воле воевал. Говорят, как ложился спать, по привычке клал под подушку гранату, «эргэдэшку», чтобы, видно, спать спокойней было. И что же это у него никто эту самую гранату не отобрал, когда он со службы уходил, или за учебную посчитали. Только он пил сильно горькую, говорят, последнее время. А, как выпьет, всё в атаку ходил. Кричал во сне. Жена-то с ним, таким бешенным, быстро развелась, вот он один в общаге и жил.

— Что случилось-то, баба Дуся?— не выдержал её обстоятельного рассказа Валентин.

Павелецкому тоже было интересно, что же случилось с этим хорошим и ему не известным пареньком Васиком, что он так трагически, как можно было понять из не совсем связного рассказа хозяйки дома, погиб.

— А вот, что мне в письме написали. Версия у милиции была такая, что он был пьяный, когда спать ложился. Снова сунул эту самую гранату себе под подушку. Видимо, во сне ему приснилось, что он на войне. Наверное, атака какая-нибудь приснилась… Он кольцо-то и сдёрнул. Граната и взорвалась. В комнате всё разнесло в клочья. Хоронили в закрытом гробу. Я, когда письмо получила, долго плакала. Какой же хороший ведь паренёк был, такой, поговоришь с ним, ласковый и жизнь правильно понимал…

Могила сидел за столом с опущенной головой, плечи его как-то обвисли. Вот-вот, казалось, слезу пустит. Но слезу он не пустил, а поднял красные, хмельные глаза, посмотрел на хозяйку, на Сергея Ивановича и сказал:

— Помянем раба божьего Васика…

Водка в очередной раз забулькала в стопки. Выпили, не чокаясь. Потом ещё выпили… У Павелецкого в голове сложились стихи, он их, выйдя незаметно в спальную комнату к вещам, быстро записал в блокнот:

У Володьки Щана, друга моего,Видимо, нещадно крышу сорвало.Срок командировки…В тридцать пять годковНету у Володьки никаких грехов.Ни семьи, ни сына, ни квартиры нет.Служба есть, погоны, честь и пистолет.За спиной полжизни он прожил в Чечне,Восемнадцать ходок в этой, в той войне.Видимо, нещадно крышу сорвалоУ Володьки Щана, друга моего.Спать ложился Вовка, под подушку клалПростенько, гранату, вставленный запал.Ночь была вся в тучах на небе без звёзд.Вовка спал могуче, словно в койку врос.Грязная общага алкашней спала,Комнаткой в семь метровВовке вся страна.Что ему приснилось, знает только он.Вдруг раздался грохот, стёкол перезвон.Палец зацепился за кольцо-запал,Видно, бой приснился, вот чеку и рвал…Ночью той навечно крышу сорвалоУ Володьки Щана, друга моего…

А потом, смутно помнил Павелецкий, выпили ещё… А потом и спать она приезжих милиционеров уложила, Баба Дуся, матерь всех военных, таких же буйных, как Васик из её рассказов, порывающихся снова на войну, или хотя бы «Чёрного ворона» поорать в две лужёные глотки в три часа ночи. А завтра у них уже будет эшелон домой, а у неё, может быть, новые командировочные вояки на ночной постой… В этом, наверное, и есть он самый круговорот военной служивой жизни!

Глава 33

В обратную дорогу

Поезд с вагонами «Моздок-Сыктывкар» тронулся. Павелецкий вздохнул с облегчением. Он раскидал заместителей старшими по вагонам. С собой в командирском купе, в следующем от проводников, оставил лишь замполита, вёзшего отряд в Чечню, чтобы отдохнул в обратную дорогу от личного состава. С ними на нижней полке расположился сопровождающий заместитель министра, он же начальник милиции общественной безопасности, полковник милиции Александр Захарович Грицак, невысокий, толстощёкий и носатый хохотун, умеющий в нужный момент вовремя «включить дурака». Поэтому и был всю службу в чести у руководства, поэтому и «докувыркался» до такой заоблачной для его среднего милицейского образования высоты. Сергей Иванович его несколько опасался. И когда тот предложил:

— Ну что, по «соточке», по фронтовой?

Для начала вежливо отказался:

— Благодарю, товарищ полковник, но я погожу, пока личный состав не уляжется спать, а то если с самого начала дороги дать слабинку, могут так расшалиться, что не довезём еще…

Грицак наморщил свой непропорциональный шнобель:

— Нет, дорогой, так не пойдёт… Пусть замполит не пьёт, это его работа бойцов блюсти. А тебе я приказываю со мной по «соточке».

Павелецкий уныло вздохнул:

— Подчиняюсь грубой силе…

— Вот так-то лучше!

Валерий Петрович, стал накрывать на стол, резать колбасу, сыр, хлеб.

В соседнем купе за импровизированной занавеской, сооружённой из простыни, ехали в Сыктывкар, чтобы создать семью Эдик Вартанов и Мадина Абдулова. Судя по звону ложек и солдатских кружек, они тоже готовились попить чайку.

А ещё через купе происходили разборки.

— Оторвать бы тебе башку,— возмущался Римша, сидя на верхней полке в купе вагона, свесив дурно пахнущие «копыта» с давно нестриженными ногтями,— водку он потерял, закуску он потерял…

Поезд, плавно тронувшись от платформы в Моздоке, всё набирал и набирал скорость.