Фридрих Незнанский - Опоздать на казнь Страница 36

Лена думала, боялась сказать лишнее, боялась сказать вовсе не то. Молчание затягивалось. Надо было снова решаться. Или пан — или пропал.

— Максим Анатольевич! Вам, кстати, привет от следователя Сергея Пендюрина. Который вел ваше дело.

Аронов был удивлен. На самом деле удивлен. Но внимательно следящая за ним Лена готова была поклясться, что удивлен он был приятно.

— Так что ж ты сразу не сказала, ласточка? Что ж ты сразу не сказала?

— А вы сразу и не спрашивали. Как спросили, так и ответила, — огрызнулась Лена. Она поняла, что самое страшное уже позади. Имя следователя Пендюрина оказалось тем самым заветным ключиком к карточному шулеру.

— А что за потребность у Сергея Михайловича во мне возникла? — поинтересовался Аронов.

— Ну это он вам сам расскажет.

— Так и я про то же. Что же сам не спросил, не позвонил, не вызвал?

Аронов явно издевался, но как-то беззлобно.

— Скажите, Максим Анатольевич, а вы только Пендюрину на вопросы отвечаете? А его сотрудникам нет?

Максим усмехнулся и догадался:

— Молодая. Выслужиться хочешь, инициативу проявляешь? Ну спрашивай старика, я сегодня добрый.

— Спрашиваю. Вы были знакомы с Бурцевым?

— Ох! Итить твою!.. Прости, ласточка! Имя это уже слышать не могу. Заколебало…

Лена тактично молчала. Наконец, когда ругательства иссякли и первая волна раздражения поутихла, Максим начал рассказывать:

— Понимаешь, ласточка, я честный шулер. Я игрок. Я катала. Меня все знают и мне прятать нечего. Питер — это мой город, и каждый тут дорого отдаст, чтобы со мной сыграть. Я на гастроли в Сочи не езжу. Я дома работаю. Но времена меняются. Я остался тем же, а вот время совсем другое стало. На другой мир мне было наплевать. С банками и бензоколонками я не связывался. Даже на казино мне было наплевать — не понимаю я этих муравейников. Игра не только денег, игра тишины и уюта требует. Мне на многое плевать было. Я делал свою игру и мне никто не мешал. Но пару лет назад все сломалось. Гастролеры приехали. Из Кёнига, Калининграда. И принялись город делить. Плохо делили. Все лакомое себе забирали. Весь картежный мир в двойное подполье ушел — и от ментов своих, питерских, и от людей чужих, пришлых. Но в подполье долго не просидишь. И недавно я крепко попал. Не в том месте и не с теми людьми играть сел. Много должен остался. Мне такой долг не отдать, старый уже стал, да и город уже не мой. И мне Бурцева, этого сучонку-фраерка заказали. Чтобы я свой долг на него перевел. Я сделал. Хотя я сразу видел, что денег у него таких тоже нет. Для себя я бы с ним не сел. Мы его за два месяца закатали. А потом мне эти «корабельщики» велели не деньгами с него брать, а осмий потребовать. Я потребовал. И все. Больше я об этой истории ни малейшего понятия не имею. Я умыл руки.

— Максим Анатольевич, а почему вы не явились позавчера на место встречи, где вам Бурцев должен был передать осмий?

— А он мне ничего и не был должен. Туда уже «корабельщики» должны были явиться. Я же говорю тебе, Леночка-ласточка, я умыл руки.

— Хорошо, но на ту встречу вообще никто не явился…

— Этого я уже знать не могу. — Аронов широко развел «умытыми руками».

— А какие у вас контакты с этими калининградцами?

— Никаких. Я их сам никогда не искал — они меня искали. А как Бурцева я дожал, так они и пропали. Я думал, что они дело сделали и наконец оставили в покое старого еврея.

— Вы знаете, что Бурцев убит?

Вот тут Максим Аронов испугался по-настоящему. Он побледнел.

— Как убит?! Кем?! Леночка, вы поверьте…

— Да верю я вам, Максим Анатольевич, только я думаю, что вам это небезынтересно. И вы должны сейчас нам помочь выйти на этих самых «корабельщиков». Для вашей же безопасности!

— Был бы рад! Рад был бы! Но у меня их — ни концов, ни якорей, честное слово! — и понизив голос до интимного шепота, Аронов добавил: — Только вам, Леночка, скажу, потом ото всего открещусь. Я узнавал. Так, обрывки, по старым каналам. Нет их в городе. Я думал, что они дело сделали да и свалили. Но еще слушок был, что опять власть менялась-делилась. Что на Питер новые хозяева целят. Я тогда этот слушок прoпустил, но вдруг вам и пригодится.

Лена спросила, и тоже шепотом:

— А что за слушок-то?

— Слушок такой, что калининградцы с чеченами столкнулись. Только не говорил я вам этого. Видит бог!

— Ну что, живой? — улыбнулся Гордееву Мяахэ.

— Да, спасибо вам!

— Ну и слава богу! Нам бы только еще одного подобного инцидента не хватало. — Николай Петрович продолжал счастливо улыбаться, что все так благополучно обернулось. И без жертв.

Гордеев сидел за тем же самым столом, что и сутки назад, кожей ощущая холод кондиционера. Казалось бы, незаметный агрегат, но какой полезный. Этой ночью он ощутил всю его необходимость сполна. Стоит только лишиться чего-то неизбежного, но важного — и вот, пожалуйста. Комары только покусали. Восточные медитации не спасают от последствий укусов северных мелких монстров.

— Куухолайнен Тоомас, вот гнида курляндская! — выругался Мяахэ, читая дело уголовника по кличке Таможня. — Давно сидит, уже полгода как. Тихий и незаметный, ни сопли от него, ни пряников. Сел именно за контрабанду, оттуда и кличка. Первый раз попался, ни нареканий, ничего. А вот ведь как дело обернулось…

— Хорошо, Максим Анатольевич! Допустим, этого вы мне не говорили. Ну а что касается Бурцева, то показания все же придется дать. Бурцев убит в Крестах, по факту его смерти возбуждено уголовное дело. И вы единственный, кто может пролить свет на происшедшее.

— Леночка, но как же я могу давать показания против себя самого? — всплеснул руками Аронов.

Лена Бирюкова и так понимала, что наглеет и перегибает палку. Во-первых, воспользовавшись именем неизвестного ей следователя Пендюрина («Нет чтобы с предыдущим его следователем проконсультироваться, может, и не пришлось бы тогда весь этот бал-маскарад в „Матросской тишине“ устраивать», — выругала Лена сама себя). Во-вторых, и правда, глупо было требовать, чтобы старый шулер давал показания о том, как он раскрутил Бурцева и вынудил того совершить кражу. Максим Аронов это ей так, в приватной беседе рассказал, к тому же она в его доме, и ее местонахождение никому неизвестно. Но отступать было некуда. Показания Аронова и правда были ценными, к тому же прорисовывались новые фигуранты — гастролеры из Калининграда, а выхода на них нет никакого. Лена решила давить не на сознательность — какая же сознательность может быть у картежника! — а на проблемы безопасности самого Максима Анатольевича.

— Вы поймите, мне от вас не нужны показания, что вы Бурцева подставили. Мне нужны показания, что подставили вас. И кто вас подставил. Максим Анатольевич, то, что Бурцев убит, — это не шутки. А он успел рассказать только про вас.

— Кому он рассказать успел? — не на шутку встревожился Аронов.

— Пока только мне, — поспешила успокоить его Лена. Но тут же сообразила, что слово «пока» к откровенности покойника неприменимо, а испуг шулера ей только на руку, и добавила: — А что он такого сказал в камере, какие имена успел назвать и по какой причине его убили — неизвестно.

— Ласточка, но это и мне неизвестно…

— Максим Анатольевич! — Лену уже стало раздражать это обращение «ласточка». — В тюрьму мы вас сажать не собираемся. К тому же претензий к вам никаких…

Тут Лена, конечно, лукавила — насчет претензий, но было понятно, что «явки с повинной» она от Фирсова-Аронова вряд ли дождется.

— Так каких же показаний вы от меня ждете? — Максим все никак не мог взять в толк, к чему клонит следователь.

— Как вас шантажировали калининградцы, — выпалила Лена на одном дыхании.

— Ну что ты, ласточка! Я после таких показаний недолго по свету гулять буду. Это же как смертный приговор самому себе подписать. Сама же говоришь, Бурцева убили…

— Потому и убили, что он про них ничего не стал рассказывать. Подстраховались. И как только вы дадите показания против них, вы сразу перестанете быть опасным. Они же не народные мстители. Им просто не будет смысла вас убивать, после того как вы все расскажете.

С большим трудом, но Лене все же удалось уговорить Аронова поехать с ней в город, чтобы там официальным путем зафиксировать все рассказанное ей в частном порядке.

Максим велел охране подать «мерседес» и объявил, что едет один. То ли ему не хотелось появляться в управлении на Огарева в сопровождении целой толпы, то ли он чувствовал себя в полной безопасности рядом с Леной, которая хоть и женщина, но все же представитель правоохранительных органов. Конец Лениным уговорам положил сам Максим, галантно согласившись «посодействовать карьере такой милой ласточки». Видимо, он так и продолжал считать Лену молоденьким стажером, который лезет в самое пекло поперед батьки, и допрос Аронова она наверняка учинила по собственной инициативе, чтобы добиться благодарности высокого начальства. Стареющему ловеласу не хотелось сознаваться в том, что он действительно напуган, вот он и повернул разговор так, будто делает Лене личное одолжение. Как бы то ни было, уже через четверть часа карточный шулер и младший следователь Генпрокуратуры ехали на серебристом «мерседесе» по Нижнему Приморскому шоссе по направлению к Петербургу. Аронов рассказывал о живописном месте, где он построил себе дачу. Его дом находился на самом побережье Финского залива между Комарово и Репино. У Лены названия этих населенных пунктов ассоциировались с чем-то знакомым. «То ли тут Пастернак жил, то ли Ахматова тут похоронена», но свою неосведомленность она не стремилась обнаруживать. Он, видно, действительно поверил, что Леночка-ласточка работает под начальством Сергея Пендюрина, засадившего его в первый раз, и к которому он, Аронов, испытывал настоящее уважение и странную признательность, а потому решил развлечь Лену байками из своего боевого прошлого.