Павел Гейцман - Смертоносный груз «Гильдеборг» Страница 37

До утра я уже не спал. Я лихорадочно обдумывал, изучал, как приклеена фотография, и глубину вдавленной печати учреждения. У меня тряслись руки как в лихорадке: сумею ли я заменить фотографию? Не уничтожу ли я чудесные шансы, которые попали мне в руки? Что Шиппер был на десять лет старше — это не играло роли. Труднее всего будет изготовить штамп, которым я бы втиснул глубокую печать в свою фотографию из удостоверения "Анти-Террористической Унии".

— Мне нужно заехать в город и раздобыть кое-какие вещи, — сказал я утром за завтраком, — сегодня поездку продолжать не сможем.

Она кивнула в знак согласия:

— Съезжу с вами к парикмахеру, закажите такси!

О паспорте и вечерней сцене она не сказала ни слова! Была опять спокойна и дружелюбна, как и прежде.

Я высадил ее на единственном проспекте города перед парикмахерской, а сам отправился за покупками. Гипс, олово, воск вместо пластилина, паяльная лампа и несколько острых гравировальных резцов. Я никогда не подделывал документы и поступал наугад, по собственному разумению.

По восковому отпечатку я сделал гипсовую отливку и потом с бесконечным терпением под увеличительным стеклом начал резцами ее обрабатывать и совершенствовать. Снова и снова контролировал я форму и высоту шрифта и знаков. Несколько раз начинал все сначала до тех пор, пока не показалось, что гипсовая отливка может быть пригодна в качестве матрицы. Затем я окончательно обработал получившийся трафарет и осторожно залил — его оловом. Профиль шрифта получился низким и тупым. Я снова начал терпеливо заострять резцами форму профиля шрифта, чтобы он был способен отпечататься на бумаге. Олово было мягким и податливым, оттиск должен был получиться с одного удара молотка.

Я прервал работу. Побрился и принял душ, чтобы перебороть и подавить нетерпение. Плохой удар молотка мог все свести на нет, испортить весь паспорт. Когда я снова оделся и, наконец, ударил по штампу, у меня не хватило духу посмотреть на результат. Я держал в руке свою судьбу, которую впервые создал только сам.

Все было вполне нормальным. Фотография белого мужчины в полувоенной рубашке, печать с государственным гербом — немного нечеткая, но все же печать. В том, что паспорт действителен, не могло быть никаких сомнений. Бернард Шиппер, фермер! Затравленный Краус куда-то исчез, возможно, его закопали на кладбище в Умтали. Фермер Шиппер встал, сунул паспорт в карман и вышел.

Солнце клонилось к западу. Расчлененный силуэт Манези растекался и клубился в горячем воздухе. Белая, насыщенная водой туча над ее вершиной походила на фата-моргану. Бог знает когда здесь пойдет дождь. Завядшие цветы, окаймляющие песком посыпанные дорожки, уныло ждали дождя. Аромат зрелости напоминал запах увядания.

Я остановился перед бунгало Корнелии Шиппер и снова оглянулся назад. Я не ошибался! У входа в ресторан стоял грязный бежевый джип. Армейский джип. На таком разъезжали Беневенто и капитан. Не хватало только антенны рации и пулемета. В густой обжигающей тишине уходящего дня мною вдруг овладело неотступное чувство опасности. Кто приехал на этой машине и почему? У меня было желание направиться в ресторан и посмотреть на гостя. Идут по моим следам? Если бы Гуцци из умтальского мотеля дали сотню, то он наверняка мог указать им направление.

Все зависит только от того, когда им придет в голову начать розыск по мотелям.

Исчезнуть!

Мы должны исчезнуть отсюда как можно раньше! Я тихо постучал в двери Корнелии и вошел. Она отдыхала на кровати, закрывшись простыней.

— Что вам нужно? — спросила она неприветливо. Я присел на краешек кровати и подал ей паспорт. Волосы у нее были тщательно причесаны и укреплены заколками, чтобы прическа не нарушилась. Мне казалось, что теперь они имеют другой оттенок.

— Ведь это отлично, — вздохнула она наконец. — Мне никогда бы и во сне не приснилось…

Она порывисто села, чтобы лучше рассмотреть фотографию. Белое тонкое полотно соскользнуло у нее с груди. Мгновение мы неподвижно смотрели друг да друга. Глаза в глаза. Это была та самая минута! Минута, которую я предчувствовал с самого рождения. Предчувствие, что таилось в глубине, сигнал из микрокосмоса, шифр и ключ к шифру, эхо живой клетки!

Смею, не смею? Могу на это отважиться? Доля секунды, чтобы оценить и взвесить. Потом я ее обнял. Влажность обнаженной кожи. Она неподвижно лежала у меня в руках, ни единым движением не вышла навстречу. Изучение бесконечности. Я блуждал по ее губам, шее и рукам. Только полузакрытые глаза на моем лице. Когда я поймал ее взгляд, она с едва заметной улыбкой отвернула голову,

Удары сердца за оградой тела. Я не мог его насытить. Времени достаточно, оно еще не хочет пить. На кончиках пальцев обрывки паутины. Только теперь я услышал ее дыхание.

Я забыл, что она была у парикмахера, что нарушу ее прическу. Я погрузил пальцы в ее волосы и повернул лицо к себе.

Познание!

Момент прихода, и отпирания ворот. Она судорожно обняла меня. С облегчением громко выдохнула. Решение! Мы бросились в источник, изо всех пор у нас брызнул пот. Поединок за жизнь!

— Гансик, — проронила она приглушенно, когда я вытирал ей залитое потом лицо. — Знаешь, сколько лет я жила одиноко? Примерно с того времени, когда родила Тедди, я уж не могла себе это представить.

Мы вместе встали и пошли под душ.

Рыба и птица. В ярком свете люминесцентной лампы мы с изумлением смотрели в лицо друг другу. Сейчас мы видели друг друга как бы впервые. Я снова крепко обнял ее — здравствуй. Ливень медленно растворил опьянение. Есть минуты, которые уж никогда не повторятся, не вернутся. Мокрая и задыхающаяся, она завернулась в махровую простынь.

— Я рада, что это удалось, — сказала она без всякой связи, когда мы вышли из ванной и начали одеваться. Она снова открыла лежавший на столике паспорт и изучающе его рассматривала.

Время ужина давно минуло, на улице была глубокая темнота.

— После полуночи можем выехать, — предложил я. — Хотел бы, чтобы этот город был уже позади. Ночь будет ясная, ехать будет хорошо.

— Тебе здесь не нравится? — спросила она удивленно. — Или ты, может быть, недоволен?

Я поцеловал ее в губы.

— Хотел бы отсюда убраться как можно раньше. Старая история, дорогой обо всем тебе буду рассказывать.

Она пытливо посмотрела на меня я слегка пожала плечами.

— Лишь бы нам не потерять направление, — сказала она иронически. Такая опасность тут, разумеется, была, но у Гофмана мы колесили целые ночи, и никто не спрашивал, как найти дорогу. Вероятно, и я кое-что усвоил.

Ужинали мы за тем же столом, что и вчера. Оазис. Ресторан с шумящим фонтаном. Гостей сегодня было больше, чем в минувший вечер. Не сразу я понял, какой, собственно, сегодня день. Суббота. Фермеры с окрестных ферм или бог знает откуда приехали со своими дамами кутить, а возможно, это были пассажиры, едущие в Солсбери, которые сюда свернули только для того, чтобы найти ночлег, потому что и автострада была ночью небезопасной.

Корнелия в воздушном платье привлекала внимание. Ее лицо изменилось. Строгая решительность суровой африкаанер совсем исчезла. Незадавшаяся женская судьба. Годы с больным мужем; в полном расцвете женственности, в жгучем, бурно рождающем и плодоносящем климате она оставалась каждую ночь одна. Я пытался вникнуть в суть ее улыбки. Если бы она жила в каком-нибудь городе, то имела бы, возможно, кучу любовников, как большинство белых женщин здесь, но на ферме она не могла спутаться с негром.

Черная официантка убирала со стола. Я сунул ей в карман доллар и тихо спросил:

— Кто приехал сегодня после обеда в том бежевом джипе?

— Господин полицейский начальник, мистер…

Я дружески ей улыбнулся:

— Подготовьте нам счет, рано утром мы уезжаем!

— Как вам будет угодно, господин, сейчас устроим. — И она отошла, вышагивая длинными худыми ногами.

Господин полицейский начальник!

Корнелия неуверенно посматривала на меня через край фужера. Что, если в саванне, среди ночи, я убью ее?

Медная тарелка и желтый свет лампы. Испеченная на костре лепешка. Потом только искры, полоса редкого дыма и неотступный холод. Голова на плече.

— Не спишь?

Она отрицательно покачала головой. Тени зверей у края дороги, голоса шакалов. Чтобы не привлечь внимания зверей, я погасил фары. Осталось только сияние лунного света.

Я начал с той минуты в «Де-Пайпе». Впервые я говорил с кем-то о своей жене и о «Гильдеборг». Меня это уже не пугало. «Гильдеборг» стала составной частью моей жизни, облучением, от которого мне не избавиться. U308? Крупица тайны будущей гибели мира. В конце концов, каждый будет облучен одинаково! Я снова мчался с Гутом по палубе и прыгал в набравший скорость поезд.

Она неподвижно слушала. Тень лица в холодном потоке воздуха.