Илья Рясной - Скованные намертво Страница 37

— Пей. Я понимаю. Россия великая страна. Но бедная. Мы содержим наших полицейских куда лучше.

Через три дня Дитрих пригласил русского гостя к себе домой. Вечер проходил в немецком стиле — с пивом, сосисками. По манере разговора и по взглядам инспектор чем-то напомнил Аверину Егорыча, даже внешне в них было что-то общее. Ничего удивительного — Аверин притягивал к себе людей определенного склада.

Потекли рабочие будни. Группу водили на экскурсии в полицейские участки и учебные заведения, где готовились офицеры полиции, в дежурные части, на патрулирование. Все представляло достаточный интерес. Но интереснее всего была сама Германия. Как и в прошлый визит, Аверина поражала стерильность окружающей среды. Чистота и порядок — символы Германии. Немцы мыли мылом тротуары перед своими домами, разбивали цветники с розами, которые никому не приходило в голову срывать посреди бела дня или ночью. В этом обществе ощущалась изначальная отлаженность, притертость элементов общественного механизма. Все занимались своими делами. Немцы чем-то напоминали роботов. Они приходили на работу, в них включалась определенная программа, и они добросовестно, без перекуров, точения лясов, анекдотов и обязательного у русских стаканчика для разогреву, работали как заводные — на полную выкладку. Зато заканчивали работу секунда в секунду. Дома в них включалась другая программа, и они оказывали знаки любви и уважения своим домочадцам. Когда наступали праздники и выходные, включалась программа «отдых», и немцы выполняли ее с той же серьезностью. Они с такой же полной отдачей веселились, пели мелодичные немецкие песни, опрокидывали кружки пива и рюмки шнапса, порой напивались и вели себя безобразно, но это тоже укладывалось в программу.

Полиция работала точно так же — все в рамках положенного. Немцы, как волки, не могли шагнуть за флажки. Возвращались после рабочего дня — Аверин со своими русскими коллегами и пара немецких офицеров. По улице шла компания молодежи — увешанные цепями, в коже и железяках юнцы. Вели они себя вызывающе, ругались, перевернули пару урн. Шпаны в Германии тоже хватает.

— Разгоним? — предложил Аверин.

Немецкий полицейский посмотрел на него удивленно:

— Зачем? Наше рабочее время кончилось. Время кончилось, программа переключена. Все выполняли свои отведенные по программам роли. Даже воры воровали как-то отлаженно, механически, без должного надрыва, дикарский напор и азиатскую агрессивность привнесла в Германию русская мафия.

Русские в ФРГ славились кражами автомашин и разбойными нападениями на бензоколонки, наемными убийствами и контрабандой предметов искусства, а также такими финансовыми махинациями, от каких немцы успели поотвыкнуть с послевоенных времен. Больше всего головной боли оказалось, конечно, на территории бывшей ГДР, где распродавалось, раздавалось, передавалось за взятки имущество группы войск, за бесценок уходили огромные материальные ценности. Немцы смогли ощутить, что такое русские шальные деньги, смогли не только увидеть, как из пустоты материализуются огромные состояния, но и поучаствовать в этом. Такого не могло быть в совершенной немецкой системе. И такое стало нормой у вырвавшихся на свободу русских.

— Вы как швейцарские часы. Ваше общество самодостаточно. Оно упорядоченно до скуки, — говорил Аверин Дитриху в баре за кружкой пива. Хмельные пары гуляли в его голове, и тянуло на диспут.

— У нас порядок в крови, — сказал Дитрих, поднимая кружку пива. — У нас одно время входили в моду общественные движения против этого довлеющего порядка. Создавались организации, преимущественно молодежные, которые ставили своей целью научить людей плевать мимо урн, переходить улицы на красный свет.

— Они имели успех?

— Конечно, нет… Знаешь, наш четкий, размеренный мир — квинтэссенция западной цивилизации. Это тебе не худосочная, высокомерная и жадная Франция. Не жалкие торгаши-янки, возомнившие о себе слишком много. Не спесивая Англия. Не суматошная, с инквизиторским прошлым Испания. Это Германия — мощное созидающе-разрушительное ядро, некое сосредоточие сумрачного духа Европы. И, возможно, последний оплот белой цивилизации, трещащей под напором варваров.

— Варваров?

— А что, не видно, что идет мягкое нашествие? Такая тихая оккупация, — пожал плечами Дитрих. — Ты был в Париже? Нет? Ничего не потерял — захолустный городишко. Половина населения там — арабы. Белые сидят по домам, арабы проводят время на улицах. Париж — это Алжир в центре Европы. В Амстердаме негры торгуют белыми женщинами и героином. Современный дикарь не приходит с копьями и стрелами. Он просачивается через границы, оседает плесенью в наших городах. Они выгодны нашим капиталистам — выполняют черную работу за малую плату. Их становится все больше. Сегодня они работают мусорщиками в Париже, завтра — французы будут работать мусорщиками при них. И никого это не волнует.

— А в Германии — турецкий фактор.

— Да… Но немцы, так же как и русские, позволяют ездить на своей шее только до определенной степени. А потом просыпаются и сметают все. Поэтому мы — великие нации. Мы — надежда Европы. А не жалкие макаронники и не лягушатники…

Аверин знакомился с работой полиции. И все больше убеждался, что по большому счету учиться у немцев нечему. Тот же правильный мир, раз и навсегда определенная система взаимоотношений между преступниками и полицейскими. Избыток компьютерной техники, прекрасные банки данных, мощные экспертно-криминалистические центры сочетались с полным завалом в оперативно-розыскной деятельности. Агентурная работа была почти на нуле. Квалификация инспекторов оставляла желать лучшего. Дежурный по городу не смог назвать точного количества имеющихся в его распоряжении сил, хотя в России это отскакивает от зубов, поскольку жизненно важно для обеспечения общественного порядка. Преступность в Мюнхене была достаточно высока, хотя по озверению, конечно, сильно отставала от российской. В основном у преступного мира пользовались популярностью дела вне насилия. Автомашин в Германии крали в три раза больше, чем в России, но разбойных нападений на водителей насчитывались единицы. То же касается квартирных краж и квартирных разбоев.

Возили русских на полигон полицейской группы специального назначения. Немцы показали отличное шоу, продемонстрировали тактику освобождения заложников, захвата преступников, выполнили упражнения в тире с поднимающимися мишенями. А потом предложили «русским полицейским» показать класс. Тут Аверин и припомнил, чему учили на спортивной арене и в спецгруппе по поиску зеков. В тире он уложил все мишени, и глаза у командира спецгруппы полезли на лоб. На татами в жестком спарринге он уложил подряд двух бойцов.

— Русский медведь, — сказал командир группы.

— Умеем, — усмехнулся Аверин.

— Я бы хоть сейчас взял вас на работу.

— Ловлю на слове, — кивнул Аверин.

Дни проходили в суете и экскурсиях. Многое его заинтересовало. Но вскоре ему стало ни до чего.

В номере отеля стоял телевизор. Аверин не поверил своим ушам, когда услышал об указе президента о разгоне Верховного Совета. Внутри стало как-то пусто, а на душе гадко. Вспомнились и разговоры Егорыча об изобилии грибов в подмосковных лесах, которые, говорят, к большой беде, и мрачные пророчества политологов. Дело шло к крови. Крови большой.

— Ну что за сволочи, — прошептал Аверин, всматриваясь в экран.

События в Москве развивались в самом худшем направлении. Аверин каждый вечер прилипал к телевизору и с ужасом ждал самого худшего. События не могли разрядиться сами по себе. Что-то должно случиться. Немцы кидали на русских сочувствующие взгляды. Они в очередной раз убедились, что Россия — дикая, варварская страна. В Германии даже Гитлер пришел к власти через выборы, законным путем. Разгон представительного органа власти для Европы представлялся чем-то немыслимым.

Все складывалось очень плохо. Аверин вспомнил свою шутку — мол, останусь в Европе. А сейчас ему действительно захотелось замереть, застыть в этом уютном, просчитанном до мельчайших подробностей мире. Ему не хотелось в хаос. Аверин ненавидел человеческие страдания. Он и в милицию пришел из-за этой ненависти. Он чувствовал, как тень наползает на его город — столицу России.

Четвертого октября он не пошел на объявленное мероприятие — визит в тюрьму, где кормят бананами и деликатесами несовершеннолетних бандитов и где имеется прекрасный спортзал и бассейн, а в каждом номере (то есть камере) — телевизор. Он сидел, вцепившись пальцами в подлокотники кресла, и, закусив губу, не веря своим глазам, наблюдал, как на экране танки бьют по «Белому дому», в окнах вздымается пламя. «Что же вы творите, мерзавцы?» — прошептал он. На его глазах невольно выступили слезы. Он знал, что сейчас в Москве убивают русских людей. Убивают их тоже русские люди. И это уже не разборки между бандитами — у бандита судьба такая, чтобы пасть в разборке. Это гибнут нормальные, отстаивающие свои убеждения граждане своей страны. Можно соглашаться с ними или нет, но они гибли под снарядами. По ним лупили из крупнокалиберных пулеметов.