Сергей Дышев - До встречи в раю Страница 37

— И два! — словно нехотя произнес Автандил.

Руки послушно исчезли.

— Теперь я Главный Иерарх. Вы должны меня слушаться. Лучшие, старательные будут у меня поощряться, получать вкусную еду и новые халаты… А сейчас, — снова возвысил он голос, — слушай первый исторический Закон «О Свободе»… «Параграф 1-й. Все — свободны. Параграф 2-й. При отсутствии Свободы считать, что она есть. Параграф 3-й. Лишение индивида Свободы — это высшее проявление Свободы волеизлияния».

Среди депутатов пошло брожение. Одни считали, что стали свидетелями появления небывалого в истории человечества Закона, другим же казалось, что непонятные формулировки двух последних параграфов нужно отменить, чтобы не заставлять массы мучительно напрягать голову.

Пока они спорили, Автандил приказал Сыромяткину и Зюберу принести по два ведра воды. Депутаты было уже сцепились, но тут с трибуны на них хлынули водные потоки. И спор счастливо угас.

— Заболтаете мне реформы, — сурово молвил Автандил и погрозил пальцем.

К вечеру гимн был готов. Сыромяткин нашел Автандила, потащил его на трибуну, чтобы тут же обнародовать. Но Иерарх осадил ретивого поэта:

— Куда без цензуры?

Сыромяткин спохватился, сокрушенно закивал, они ушли в дальний угол плаца, где Автандил разрешил взять себя под руку и произнести новорожденные стихи. Поэт откашлялся, почесал нос и признался:

— Наверное, не очень хорошие получились…

— Валяй! — позволил Главный Иерарх.

И Сыромяткин стал декламировать.

Мы идем по дороге счастья,Автандилу мы славу поем.Он, как солнце после ненастья,Мы за ним на край света пойдем.Ушли годы больничных застенков,И теперь мы Свободой клянемся,В жизни нет больше серых оттенков,Потому мы счастливо смеемся.Через тернии вел Автандил,За горой начиналась гора.Он довел всех нас, он победил,И нам хочется крикнуть «ура»!..

— Последняя строка три раза, — скромно добавил Сыромяткин.

— Хорошо, ай, хорошо! — Цуладзе смахнул что-то из уголка глаза. — Пронял, стервец, пронял! Особенно про солнце прекрасно, про дорогу счастья, про тернии правильно, что весело смеемся — очень здорово, про победу хорошо, а то, что хочется крикнуть «ура» — вообще замечательно. Боевая песня… Очень своевременная вещица. Только никому не говори, что так быстро ее написал, будут спрашивать — скажи, что писал ее всю свою жизнь.

Иерарх взял поэта за плечи, крепко сжал и расцеловал в щеки.

— Вот только «довел всех нас» — сказано нехорошо, люди неправильно поймут. «Привел всех нас», — вот как надо! — мягко прищурившись, заметил Главный Иерарх.

Сыромяткин порозовел от удовольствия, залепетал благодарные слова о высокой оценке его скромного труда, он непременно поправит это каверзное словечко… И в лучшие годы никто и никогда так не хвалил стихи члена Союза писателей Сыромяткина.

Каждое утро Главный Иерарх по традиции собирал народ на стадионе и потрясал своими замыслами.

— Мы будем воссоединять территории, — говорил он, наслаждаясь каждой своей фразой. И дело было, конечно, не в благозвучии, а в энергетике смысла. — Мы снесем все заборы и препоны и расширим наши земли. Нам необходимо пространство. И мы его завоюем!

Тут же охранники принесли лопаты и стали отбирать из толпы наиболее работоспособных. Набралось около сорока человек. Автандил спустился с трибуны и подумал, что устойчивое однообразие ведет к постепенному затуханию. Инерция — это умирающее движение, а сейчас важно не останавливаться.

— Зачем нам это? — стали кричать люди, отобранные на работы.

«Что ж они так возбудились от лопат?» — недоуменно подумал Автандил. Он молча направился к пролому в заборе и, сохраняя достоинство, исчез, материализовавшись с другой стороны. За ним гуськом потянулись рабочие, затем охрана, депутаты.

— Вот здесь пройдет новая граница, которая объединит земли, искусственно разделенные бывшими властями, — сказал Цуладзе. Его десница простерлась в сторону обугленной лечебницы. — Мы прокопаем траншею и установим новый забор. Таким образом, две территории счастливо объединятся. Но это не все. По генеральному плану мы сольем воедино Полк, Больницу и даже Тюрьму…

Автандил прочертил мелом линию, которая поперек рассекла дорогу, и сказал: «Вперед!». Двое с ломами с отвращением стали долбить асфальт.

«Не мешало бы найти союзников среди военных», — пришла рациональная мысль. И он отправился обследовать казармы. Автандил сразу увидел надпись на двери: «Канцелярия». Она понравилась ему своей сконцентрированной энергией власти. Помещение тоже пришлось по вкусу. Правда, две семьи беженцев подняли несусветный визг, но их быстро вытолкали в шею.

Сыромяткин, как и обещал, привел дирижера, от которого остались только кожа и кости. Он два раза чуть не умер по дороге, но поэт каждый раз запевал Гимн, и маэстро выходил из оцепенения, вставал и шел дальше. Вполне вероятно, что именно чувство отвращения возвращало его к жизни.

Автандил глянул на дирижера и сказал, что он зеленее доллара и способен только на похоронный марш. Но Сыромяткин тут же вступился за умирающего, к которому успел проникнуться симпатией. Он отвел доходягу в столовую и накормил пшенной кашей. После чего сытый дирижер приступил к сочинительству. К вечеру он доложил, что музыка готова. Автандил тотчас захотел ее услышать. И тогда маэстро отправился за коллегами. Поздней ночью, когда уснули последние кошки, он привел четверых: барабанщика и еще трех с трубами разной величины и изогнутости. Остальные умерли. Лица уцелевших были желто-зелеными: смягчал естественный свет луны. Музыкантов накормили пшенной кашей, минут десять они о чем-то шушукались, а потом дирижер отломил веточку от куста, очистил ее от листьев и коры, взмахнул — и грянула бодрая и даже жизнеутверждающая мелодия, некое подобие мазурки и немецких маршей образца 1933–1939 гг. Тут же проснулись все собаки города и устроили радостную перекличку. Вскочили спросонья обитатели футбольного поля, выплыл из кустов ночной патруль. Военные не осудили нарушение тишины, хоть какое-то развлечение, да и мелодия понравилась. Оркестрик трижды исполнил Гимн, причем последний раз ему подпевали выстроившиеся в каре депутаты. Это был истинный фурор! Сыромяткин рыдал.

Тут наконец прервался богатырский сон командира 113-го мотострелкового полка Российской империи. Он встал, натянул подполковничье обмундирование, рявкнул на заспанного дежурного и прошествовал на стадион. Лаврентьев отобрал колотушку у барабанщика, треснул ее по лбу Автандила, с предельной точностью вычислив направление главного удара. После чего выбросил колотушку в кусты и пошел спать… Главный Иерарх затаил смертельную обиду и даже не стал рассчитываться с музыкантами.

— Приходите утром — покормлю! — бросил он, направляясь в канцелярию. — Зачем вам деньги? Баловство одно…

Музыканты тоже затаили смертельную обиду. Утром, однако, Автандил сунул дирижеру два доллара, а остальным — по одному. С тех пор они приходили к 8.00, играли Гимн, после чего получали по тарелке пшенной каши.

Иерарх ежедневно лазил в щель и инспектировал прокладку траншеи под будущий объединительный забор. Но дело шло туго. Когда откапывали бетонную секцию забора больницы — ее нужно было установить на новом месте — задавило троих человек. Двое сразу умерли, а третий ускакал куда-то на одной ноге и больше не возвращался. Никакие уговоры и палочные наказания уже не действовали. И тогда Автандил, который присвоил себе еще один титул — Председателя Главного Административного Совета, — решил, что имеет все права отправить на работы и депутатов, которые жирели буквально на глазах: каждый получал от Цуладзе дополнительный спецпаек. После пения Гимна и завтрака они целый день валялись на траве, подставив животы светилу, жирок медленно подтапливался, но бегать мыться депутаты ленились, а излишки жира соскребали специальными щепочками. Именно это необычное приспособление, придуманное, кстати, Зюбером, и переполнило чашу терпения последовательного гигиениста и труженика Цуладзе. Он вызвал охрану, которая с удовольствием отдубасила палками ничего не понимающих избранников, потом произнес зажигательную речь, суть которой заключалась в том, что грандиозное строительство нового общества находится в большой опасности, и он, как Верховный (уже именно так и не иначе) Иерарх, вынужден прибегнуть к чрезвычайным мерам. Он пообещал сохранить все привилегии и спецпайки при условии доблестного труда. И под конвоем отправил депутатов на земляные работы.

К вечеру, перетрудившись, скончался один из депутатов. Правда, поговаривали, что помер он от возмущения и обиды, не вынеся позора черновой работы… Автандил распорядился принести лакированный гроб. Покойника уложили, закрутили все винты на крышке и закопали перед трибуной. Верховный Иерарх, воспользовавшись случаем, торжественно объявил об открытии на этом месте Мемориала Славы, где будут происходить захоронения погибших в борьбе за новое общество. Под оркестр кое-как спели Гимн. Депутаты еле открывали рты, а «Ура!» непривычно голосисто прокричала «галерка», где собирались праздношатающиеся беженцы и «косящие» под безнадежных дебилов больные.