Петр Катериничев - Иллюзия отражения Страница 37

– Где?

– В «Веселом доме». В заведении мадам Карлсон.

– Не знаю, о чем ты.

– А если правду? Мы же хотим докопаться до истины. Или – ты предпочитаешь умереть, так и не поделившись «скромными девичьими тайнами»?

– Мои, как ты выражаешься, «скромные девичьи тайны» никого не касаются.

– Возможно, они касаются твоей жизни. Или скорой смерти.

– Не нужно меня пугать! Но то, что я считаю личным, я тебе рассказывать не стану.

– Тогда – остается лишь откланятся. – Я поднялся, отвесил поклон. – И – удалиться.

– Подожди, Дронов...

– Бессмысленно вытягивать кого-то из трясины, если ему там уютно. Или он сопротивляется. А сопротивляется потому, что ему кажется, что будет он слишком непригляден. И из-за этого своего представления предпочитает жизнеутверждающе погибнуть. Впрочем, эту сказочку я тебе, кажется, уже изложил.

– Не эту.

– Значит, похожую. Прощайте, Дарья Сергеевна Бартенева. Сражайтесь со своими химерами сами.

– Подожди, Дронов.

– Да?

– Ты жесток.

– Разве?

– Ты же знаешь, мне страшно оставаться одной...

– Я? Знаю? А если все сказанное тобою ложь? От слова до слова?!

– Я все о себе рассказала. И о своей семье. А – ты? Кто такой ты? Ты – всех подозреваешь в чем-то, а сам... Почему ты оказался у Арбаевой в тот самый момент, когда...

– Все. Поговорили. Будем считать, что я – bad boy. А ты – good girl. На этом и попрощаемся.

– Нет. Так нельзя. Это неправильно.

– Я хочу знать правду.

Девушка покраснела, кивнула:

– Хорошо.

– Слушаю тебя.

– Но я не уверена, что ты поймешь...

– Я не ханжа.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Я боюсь, ты станешь меня...

– Презирать?

– Нет. Это слишком сильное слово. Я пытаюсь подобрать адекватное.

– Не пытайся. Я же сказал: давно путаюсь в словах.

– Просто... Люди так часто лгут самим себе, что правда о них самих, о том, что втайне от себя они такие же, как и те, кого они осуждают, их очень задевает. Но им ничего не остается, как надевать маски благопристойности и жить с этой постной миной... Ведь люди часто осуждают не сам грех, а то, что ты не боишься в нем признаться. Потому что сами они такого мужества не имеют. А потом – начинают тебя ненавидеть за то, что кажется им твоей свободой. Той свободой, какой они себя лишили, заключив в тюрьму пошлых и ханжеских установлений.

– Даша, ты еще ничего не рассказала, а уже начала оправдываться. И передо мной, и перед собой. Хочешь анекдот?

Девушка пожала плечами.

– Мужик едет в поезде с доверху набитой сумкой. И каждую минуту достает оттуда банан, чистит, солит и – выбрасывает в окно. Чистит, солит, выбрасывает. Чистит, солит, выбрасывает. Его попутчик недоуменно спрашивает: «Э-э-э... а зачем вы это делаете?» Тот отвечает: «Терпеть не могу соленых бананов!»

– Глупый анекдот. Зачем ты мне его рассказал?

– Большинство людей так живут: терпеть не могут «соленых бананов», но не в силах удержаться от того, чтобы не посолить и не отвергнуть. Простая жизнь кажется им пресной, а не простая – отвратительной.

– Я это по-другому представляю. Многим кажется, что они раскованны и широки во взглядах, но эта «широта» простирается только на них самих.

– Таков мир. То, что люди позволяют себе, они никогда не простят другим.

Глава 56

Даша тряхнула волосами:

– Какого черта я разнюнилась? В конечном счете – кто я тебе и ты мне, чтобы переживать?!

– Вот именно.

– И все-таки... Знаешь, в жизни каждой женщины наступает момент, когда ее мучат необузданные и противоречивые желания.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь! Ты можешь только догадываться! Когда женщине ближе к тридцати и она независима, от этой независимости можно удавиться! Хочется мужа, семьи, внимания, душевного тепла... Но и – страшно зависимости от мужа, даже не материальной, а необходимости терпеть его дурной или дерзкий нрав, страшно расставаться с постылой своей свободой...

И еще: это чувствуют все женщины в это время – и замужние, и все остальные: приходит ясное понимание: ты еще не жила, ты не успела или не смогла насладиться ни ласками мужчин, ни их вниманием, ни своим кокетством, ни самой жизнью. Кого-то держало в узде раннее замужество, кого-то, как меня, – карьера и жажда самоутверждения... И все романы мои были необязательны, скомканны либо, напротив, расчетливы... Я жила в рациональном мире карьеристов. И даже если возникала мысль, что после той или иной встречи не останется ничего, кроме разочарования, похожего на нудную мигрень, такие встречи случались все чаще и чаще, и все чаще приходило разочарование и с ним горечь – ну когда же, когда со мною случится хоть что-то стоящее?

Так думаешь ты и – снова и снова попадаешь словно на тот же круг... Используешь ты, используют тебя, а жизнь становится все тусклее без душевных привязанностей, и еще... Вдруг оказывается, что все твои детские мечты были сущим вздором... Такого не бывает в жизни, такое существует только в твоем воображении... И жизнь мила и – не мила! Не знаю, как лучше объяснить! И еще – очень тревожно. Наступает время выбора, но оказывается, что, выбрав один путь, ты неизбежно перечеркиваешь другие! И оттого делается еще страшнее! Я непонятно говорю?

– Лучше не скажешь.

– Я тебе уже говорила, Соня прилетела с Саратоны какой-то возвышенной, что ли... Но ничего толком мне не объяснила. Просто рассказала о... Ты его называешь «Веселым домом». Она называла «Замком снов».

– Поэтично.

Даша поморщилась:

– Вовсе это не бордель. Ты просто не хочешь понять.

– Хочу.

– Тогда не нужно меня оскорблять заранее.

– Так что же это за замок?

– Там осуществляются мечты. И исчезают страхи.

– Звучит красиво.

– Нет, скорее не мечты, а грезы. Когда я была девочкой-подростком, то часто видела один сон... Мне снилось, будто я хожу по большому парку, одетая изысканно и старомодно, как одевались в начале прошлого века, и ко мне подходит совсем юный корнет, и объясняется в любви, и плачет, и целует руки... И я знаю: никогда, никогда я его больше не увижу, он погибнет на этой мерзкой войне хотя бы потому, что жаждет подвига, отваги, совершенства, а война – это грязь и смрад... И я словно вижу, как излетная шальная пуля пробивает его сердце... И – испытываю к этому мальчику такую нежность, что... И тогда, во сне, я позволяю ему все, а он небывало нежен со мною, и я испытываю такое наслаждение, какого не испытывала наяву никогда! Потому что ему было до меня, там, в моем сне, а большинству мужчин, с которыми я встречалась наяву, всегда только до себя!

Но и это не все. Мне хотелось, чтобы сон этот изменился, чтобы корнет остался жив и нашел меня наконец-то! Порою я даже плакала ночами от несовершенства мира! И вот мне исполнилось тридцать, сон стал все реже приходить ко мне, но когда он приходит – там ничего не меняется! И вдруг я поняла: чтобы изменить свою жизнь, нужно изменить сон, нужно, пусть понарошку, прожить его наяву и – изменить страшную судьбу этого юноши и тем – свою...

– Ты решила, что в «Замке снов» тебе помогут?

– Да.

– С кем ты встречалась?

– С Люси Карлсон.

– Ты беседовала с ней?

– Да. И рассказала ей сон. И она сказала мне, что я должна делать. – Даша взяла сигарету, прикурила, затянулась едва-едва, нервно выдохнула дым. – Я пришла на следующий день, выпила какое-то снадобье, потом меня посадили в автомобиль, отвезли в поместье и оставили в комнате одну. Обстановка там была как в начале двадцатого века: зеркало, рукомойник, офорты на стенах... А потом я пошла гулять в сад. И там я встретила юношу в полевой форме офицера гвардии, и он был румян и очень хорош собой и был со мною восхитительно нежен и очень мужествен... И мы – любили друг друга и в саду, и потом, в комнате...

– «Я тебя опоила колдовскою травой...» – напел я вполголоса.

– О чем ты, Дронов?

– Тебя не пугало несоответствие сна и реальности?

– Понимаешь, реальности словно не было! Не было – и все! То ли напиток действовал, то ли что... Потом я уснула. Под утро. И проспала весь день. А вечером следующего дня проснулась в той же комнате, но она была совсем иной: оформлена как в начале тридцатых в Америке... Потом пришла служанка, принесла чай и сказала, что мне нужно его выпить. Я – выпила. И снова словно туман укрыл все, а вечером пришел тот же человек, но он был уже зрелым мужчиной и с сединой на висках, и мы снова любили друг друга, и сердце мое вздрагивало от счастья, что он остался жив на той страшной войне, вернулся, стал моим мужем... – Девушка подняла на меня взгляд. – Может, это то, что называют генной памятью? И то, что мне снилось, когда-то произошло в действительности с одной из моих бабушек? Не знаю. Ни одна из них никогда ничего подобного мне не рассказывала.

Но вот что странно. Ведь всю мою жизнь меня мучила тоска по этому молодому корнету, тоска по тому, что я когда-то не удержала его от похода на гнусную и бессмысленную бойню, какую мужчины называют войной и считают почему-то совершенно достойным для себя занятием! В эгоизме своем не думая даже, скольких несчастных женщин они оставляют жить – без надежды и успокоения! Так вот, тоска эта прошла, прошла совсем, словно я наяву спасла его, и он прожил счастливую жизнь и живет, быть может, еще теперь!