Сергей Зверев - Святой – Гарпун для акулы Страница 37

– Розовый цвет мне больше нравится.

Уловив насмешку, приятель обиделся.

– Хорошо, что не голубой… Конкретный ты мужик, а выгоды своей не понимаешь! – Уголовник внезапно расплылся в широкой улыбке. – Библию ‹Библия (блат.) – книга.› недавно прочесал… – Струна любил читать и перелопатил почти всю лагерную библиотеку. – Рип ван Винкль называется. Слыхал?

– Нет, – признался Новиков.

– Ну да. Ты, кроме как об уставы, гляделки больше ни обо что не чесал. Так вот. Этот самый Рип ван Винкль… – трудное голландское имя Струна произнес с выражением, – в Штатах лет двести тому назад жил. Жена его зажимала, как наш Вепрь оборзевших контролеров. Он в горы от бабы слинял. Встретил там каких-то чудиков, кирнул как следует и уснул. Проснулся через двадцать лет. Домой вернулся и ни черта не узнал. Все не то. Грымза его загнулась, дочка замужем, народ другим стал…

– К чему это ты? – Новиков внимательно посмотрел на рассказчика.

– К тому, что и с тобой то же самое будет, когда выйдешь! Сел ты, Витек, в одной стране, вольняшку потянешь совсем в другой… – Струна стал серьезным, поднялся, длинно выругался и, шаркая ногами по полу барака, побрел к нарам. – Усек, командир?!

Вечером, когда узкие тени легли между сосен, бригада засобиралась домой, в зону. Конвоиры поторапливали заключенных, те собирали инструменты.

– Колонна, марш! – пролаял прапорщик и стал переговариваться с кем-то по рации.

Заключенные занимали места в автозаках.

– Новиков, зайдешь к начальнику! – просипел прапорщик, дождавшись, когда Виктор поравнялся с ним.

– Быстрее! – торопили солдаты зеков. Им хотелось поскорее выбраться из леса, сдать оружие и окунуться в тепло казармы.

– Новиков, тебя Вепрь на правилку вызывает? – поинтересовался Струна. Он всегда придерживал для приятеля место у кабины, где меньше, по его мнению, трясло и было теплее.

– Не знаю. Гена, – ответил Виктор. Он иногда называл вора по имени.

С начальником колонии Федором Васильевичем Котиковым Новиков беседовал два раза. Первый – сразу по прибытии в лагерь. Его отвел дежурный контролер. Здание администрации колонии, на воровском жаргоне "ментовская контора", стояло вне жилой зоны, окруженной трехметровым забором и опоясанной сигнальной системой.

– Осужденный Новиков, статья… – Виктор по-военному четко начал рапорт.

– Отставить, старший лейтенант… – тоже по уставу остановил его подполковник. Он сосредоточенно перелистывал дело. – Семь лет вкатили… Федор Васильевич, похожий на огромный гриб, разговаривал сам с собой. – Как себя чувствуешь, десантник?

Вопрос был неожиданным, и Виктор не успел ответить.

– Садись! – начальник зоны, "хозяин", как его величали и зеки, и персонал колонии, указал на стул. – Что ж, лейтенант, рассказывай, как тебя угораздило?

Новиков почувствовал приступ удушья. Все происшедшее, несправедливое, подлое, не до конца осознанное и не забытое, комком подкатило к горлу.

– В деле все указано.

– Я бумажкам не доверяю! – сказал подполковник. Его взгляд не был враждебным. Скорее оценивающе-сочувственным.

Новикова вдруг прорвало. Выговорился человеку, которого видел первый раз и который должен был стеречь его, держать подальше от нормальных людей, а если потребуется, то и отправить на тот свет.

Виктор словно раскручивал кинопленку с третьесортным боевиком, так все там было дико и нелепо.

Верил ли подполковник Котиков, хозяин зоны, разжалованному гвардии старшему лейтенанту?! Новикову казалось, что он говорит в пустоту.

Начальник колонии слушал заключенного и задумчиво чертил на листе бумаги геометрические фигуры. Исчертив лист, он прятал его в стол и брался за новый.

– Значит, приговор считаешь несправедливым? – Котиков отложил карандаш. – Просьбы о пересмотре наказания писал?

– Писал! – безнадежно-тоскливо ответил Новиков.

– Безрезультатно! – догадался Котиков. Подполковник прошелся по кабинету. Половицы по-мышиному попискивали под его ногами. – Я, Новиков, не следователь! Сиди… сиди.., не вставай! Может, твое дело и тухлое, не мне судить.

Но наказание определено…

– И надо искупить вину честным трудом! – горько усмехнулся заключенный, сожалея о том, что выворачивал душу перед Вепрем.

– Придется дотянуть срок. – Подполковник пропустил насмешку мимо ушей. – Главное, лейтенант, не наделай новых глупостей…

– Мне со старыми расхлебаться бы!

– Определим тебя на должность… – Котиков прищурился и стал в упор рассматривать сидевшего заключенного. – Предположим, что-нибудь по культурно-воспитательной части. Как смотришь?

– На понт, гражданин начальник, берете! Я лагерную науку назубок выучил. В КВЧ пусть закосившиеся греются, я вместе с мужиками из своей бригады повкалываю. Для здоровья полезнее, и народ коситься не будет! отказался от предложения Вепря бывалый зек.

– Толково, лейтенант, мыслишь! – одобрил хозяин зоны. – Сейчас не тридцать седьмой год, на лесоповале народ не умирает, а КВЧ – для придурков и немощных. К себе тягать не буду, иначе стукачом прослывешь. Вовек не отмоешься…

Подполковник наморщил лоб, подыскивая нужные слова.

– Не надо, гражданин начальник! – Виктор предугадал ход мыслей Котикова.

– Что не надо?

– Утешать! – Бывший лейтенант пристально посмотрел собеседнику в глаза. – Вы ведь это собирались сделать?

– Ты не ерепенься, Новиков! – устало промолвил подполковник. – Если считаешь, что незаконно осудили, пиши кассационки. Сейчас времена другие. Демократия. На весь мир обижаться нечего… Главное – твердость духа, старший лейтенант, и все будет нормально!

– Спасибо за напутствие, товарищ начальник. Обязуюсь примерным трудом искупить свою вину перед Родиной и народом. – Новиков встал. Страшная безысходность душила его, а тут еще подполковник бормочет казенные слова, которые ничего не значат. – Разрешите идти?

– Да… – Котиков втянул воздух изуродованным носом.

Его ноздри раздулись, и нос окончательно превратился в поросячий пятачок. – Не получился у нас разговор…

Вторая беседа состоялась после спасения Струны от кастрации.

Котиков лично разбирался с чрезвычайным происшествием возле пищеблока. Подполковник вычислил двоих шестерок Сюсьмана, выжал из них всю правду и отправил отдыхать в карцер.

Новикову, немного помятому конвоирами, он с сожалением сказал:

– Ну ты, лейтенант, совсем озверел! За блатных заступаешься?!

– Человека резали… – заметил на это Виктор.

Больше Новиков с хозяином зоны не общался. Он видел подполковника на разводах, поверках, осмотрах барака, но Котиков проходил мимо, не произнося ни слова.

Новиков не мог знать, что этот необщительный, суровый человек с жесткими глазами уже послал запрос по линии Министерства внутренних дел о возможности пересмотра наказания заключенного в сторону смягчения приговора или включения в список подлежащих амнистии.

Даже если бы Виктор увидел эти бумаги с подписью подполковника, не поверил бы. Зона быстро отучает верить в доброту. Место такое.

***

Привалившись плечом к кабине машины, Струна надсадным, сиплым голосом выводил рулады:

– Споем, жиган, нам не гулять по бану, нам не встречать весенний праздник май… Витюха, с какого тебя к хозяину вызывают?

– Понятия не имею! – пожал плечами Новиков.

От лесозаготовок до зоны машины ехали сорок минут по посыпанной гравием дороге. Точнее, гравий имелся у въезда в зону и перед воротами лесозаготовок. Остальная часть дороги напоминала стиральную доску.

– Споем о том, как девочку-пацанку везли этапом, угоняли в дальний край… – сипел Струна, не забывая попыхивать сигаретой. – Где ж ты теперь и кто тебя ласкает? Быть может, мент иль старый уркаган, а может быть, пошла в расход налево… – Зек прервал пение. – Правое ухо чешется!

Хорошая примета!.. И при побеге зацепил тебя наган. Споем, жиган, нам не гулять по бану… Витек! Амнистия! Зуб даю! Вепрь тебе об амнистии балакать будет! Ну, кореш, сегодня проставляться будешь!

Амнистия – волшебное слово, вечная мечта зоны. О ней переговариваются тихим шепотом, сладко прищуривая глаза. Это слово заключенные произносят, как имя любимой женщины, смакуя каждую буковку.

Слухи об амнистии, приуроченной к какому-то новому государственному празднику, будоражили зону. Бывалые зеки до хрипоты спорили, какие статьи под нее попадут, а какие нет. Перебирали в памяти прошлые амнистии, вспоминая славное времечко, когда юбилей Октябрьской революции сменяла круглая дата какого-нибудь важного партийного события или очередной победы в строительстве социализма.

– Заглохни, Струна, – попросил Виктор, но сердце у него учащенно забилось.

Большая часть срока осталась за плечами. Воин-интернационалист, да еще с наградами, так и не отобранными Верховным Советом, распущенным после того, как он оказался в лагере. Новому, российскому, было не до орденов и медалей бывшего старшего лейтенанта воздушно-десантных войск.