Кочевники поневоле - Гелприн Майк Страница 37

– А как же бог? – спросил Илья язвительно. – Он-то наверняка должен был знать. Избранным сыновьям своим эта сволочь велела жить в лете, непокорных низвергла в зиму, так?

– Не богохульствуй, – привычно одёрнул напарника Курт и внезапно сник.

О боге он не думал очень давно, с тех пор, как они на четырёх лодках покинули материк. Даже почти и не вспоминал о нём. Создатель, его заветы, двенадцать месяцев, три из которых были избранными и властвовали, а остальные трудились во благо их – всё это отошло на второй план, а возможно, и дальше, отступило перед необходимостью бороться за жизнь и выжить.

Пора расстаться с иллюзиями, сказал себе Курт. И не прятаться за мифы, созданные умниками, чтобы одурачить глупцов. Бога нет, а если и был когда-то давно, то был он совершенно не таким, каким его представляли пастве. Вместо творца была лишь злая воля, разделившая людей на сильных и слабых, чтобы сильные повелевали слабыми к пущей своей выгоде. И были люди, из-под власти этой воли ускользнувшие, бежавшие от неё и в результате ставшие независимыми. Теперь он оказался среди них и может у них остаться навсегда, забыв то, что было в прошлой жизни, да и эту прошлую жизнь как таковую.

Не может, понял он в следующий миг. Так же, как не смог бросить тогда и оставить умирать Илью, который даже другом ему не был. Не может бросить ставших ему близкими людей.

На следующий день Иоганн сказал, что настало воскресенье, а значит, пришла нужда отстоять утренний молебен и поститься до вечера.

– Молебен? – изумился Курт. – Вы что же, верующие?

– Разумеется, – кивнул Иоганн, – мы добрые христиане. Кирхи, правда, у нас нет, молебен придётся стоять у Фрезенбургов на веранде, но настанет весна, и поплывём на Гамбург, это большой остров отсюда к северу. Там стоит настоящая кирха, и пастор Баум будет читать проповеди и исповедовать.

– Постой, Иоганн, – смутился Курт, – какие проповеди? Ты что же, хочешь сказать, что вы верите в Создателя, разделившего людей на двенадцать месяцев и заповедавшего летним месяцам жить в неге и довольстве, а прочим – трудиться во славу их?

Цвайберг от удивления захлопал глазами.

– Боже, какая дурость, – сказал он, придя в себя. – Это что же, вас мало того, что запрягли как лошадей в ярмо, так ещё и заставили верить в эту ересь? А о настоящем Создателе ты не слыхал? И о Сыне Божьем не ведал?

Курт отрицательно покачал головой.

– И этот твой русский невежественен так же, как ты, и тоже верует в ложного бога?

– Нет. Декабриты вообще ни во что не верят.

– Это ужасно, – вздохнул Иоганн. – Вера побуждает людей жить в мире и согласии друг с другом. И неважно, католик ты или протестант, лютеранин или православный. Бог един для всех. Увы, я не пастор и Слово Божье знаю плохо. Но безверие – это беда, парень. А еретическая вера в ложного бога – тем более. Ничего, настанет весна, я поговорю с пастором Баумом, он…

Иоганн осёкся и замолчал. Весна настанет наверняка, только где будет к тому времени этот парень.

До полудня стояли молебен. Фрезенбург заунывно и неразборчиво бубнил молитву, Курт понял из неё хорошо если десятую часть.

– А я вообще ничего не понимаю, – озорно улыбнулась Габриэла, когда молебен закончился. – Ну и что, понимать не обязательно, надо сердцем чувствовать.

Она внезапно смутилась и убежала. Курт озадаченно посмотрел ей вслед и отправился к поленнице. До вечера, пока продолжался пост, они с Ильёй по очереди кололи дрова. Габриэла, тонкая в кости и лёгкая на ногу, несколько раз пробегала мимо, улыбалась украдкой и прятала взгляд.

На следующий день стали готовиться к ярмарке. Иоганн придирчиво осматривал в погребе припасы. Его сыновья волокли наверх то, что решено было обменять на ярмарке, и сваливали в снег рядом с неуклюжими с виду санями с широкими полозьями. Курт с Ильёй грузили, перевязывали, потом все вместе помогали сложить товар Бурмейстерам и Фрезенбургам.

На следующее утро, с восходом Нце, тронулись. Габриэла и Эльза, меняясь, шли впереди на коротких широких лыжах, мужчины, по очереди впрягшись в постромки, волокли сани.

– Собак бы завести, – мечтательно вздыхал Иоганн. – Можно было бы выменять на ярмарке щенков. Тогда бы и сани на себе тягать не пришлось. Жаль, жрут много, сволочи. А некоторые наши, кто побогаче, держат псов. И венгры держат, почти все. И болгары. У них там охота хорошая. К нам заплывают только моржи, а севернее всякое морское зверьё водится.

– Какое зверьё? – заинтересовался Илья, которому слова Цвайберга Курт перевёл.

– А поди знай какое. Я их в жизни не видел, только шкуры. На ярмарке будут, поглядишь.

До ярмарки добрались на вторые сутки, к ночи. Илье она живо напомнила родное кочевье. Цепочки костров на островном берегу, шатры из звериных шкур, составленные вместе сани. Смех, ленивая брань, разноголосица. Только в отличие от декабрьских кочевий, перекликалась ярмарка на разных языках, и единого, на котором бы говорили все, среди них не было.

Ночевать улеглись в сноровисто расставленном Иоганном шатре – вповалку, завернувшись в моржовые шкуры. Курт мгновенно с устатку заснул, а пробудился под утро оттого, что почувствовал на себе чьё-то дыхание. Открыв глаза, он различил в темноте склонившуюся над ним Габриэлу.

– Ты что не спишь? – спросил Курт шёпотом.

Габриэла едва слышно охнула, отшатнулась, а в следующий момент оказалась вдруг рядом и, уткнувшись Курту в шею лицом, часто задышала.

– Ты что? – оторопело выдохнул Курт.

Девушка не ответила и прижалась теснее. Её горячее дыхание едва не опалило подбородок, жаром прошлось по щеке.

– Обними меня, – прошептала на ухо Габриэла. – Пожалуйста.

Курт ошеломлённо распахнул шкуру, в которую укутался, засыпая. Девушка юркнула под неё, прижалась, обхватила рукой. С минуту они пролежали молча, у Курта внезапно перехватило дыхание, с силой заколотилось сердце, жар зародился в паху, нарастая, прошёлся по животу и растёкся по всему телу.

Габриэла прижималась всё теснее и дышала всё чаще. Её тонкая, почти детская рука прошлась по спине, пальцы вплелись Курту в волосы. В следующий момент она поцеловала его в подбородок – неловко и неумело.

Слева внезапно заворочался, затем закряхтел Иоганн. Габриэла в руках у Курта застыла, замерла, стараясь сдержать порывистое дыхание. Замер и он, сам ещё не вполне сознавая, что с ними произошло, да и произошло ли.

Иоганн, кряхтя, сел. Помотал головой спросонья, затем, стараясь не шуметь, поднялся и двинулся на выход. Распахнул полог, постоял, глядя на звёзды, и шагнул в ночь.

– Он скоро вернётся, – прошептала на ухо Габриэла. – У меня голова кружится, кажется, сейчас улетит.

Курт, стиснув зубы, заставил себя отодвинуться. Рывком сел, выдохнул, молча поднялся на ноги. Не оглядываясь, пошёл к выходу. Нашарил рядом с пологом валенки. Не разбирая чьи, сунул в них ноги. Вымахнул из шатра наружу, едва не сбив с ног Иоганна.

– Поосторожнее, парень, угробишь ещё ненароком, – добродушно проворчал тот и заулыбался. – Хороший сегодня будет денёк.

Курт, пробормотав нечто невразумительное, улыбнулся в ответ. Светало, на востоке уже показались первые серебристые лучи Нце. Ярмарка ещё не проснулась, лишь издалека доносился едва слышный надтреснутый голос, картаво выводящий слова на незнакомом языке.

Торги начались, когда уже окончательно рассвело. Островитяне подгоняли затянутые шкурами сани, составляли в ряды, расшпиливали, выкладывали товар. Вскоре один за другим потянулись вдоль рядов обменщики. Приценивались, чесали в затылках. Перешучиваясь, двигались дальше.

К полудню торговля набрала обороты. Вернулся с утра обходивший ряды возбуждённый Иоганн, сказал, что цены на кожу упали и, значит, можно прибарахлиться. Вновь исчез, прихватив с собой мешок с сушёными ягодами, и вскоре вернулся уже без него, зато в новом, бордовой кожи длиннополом кафтане.

– Пойдём, – потянула Курта за руку Габриэла. – Мы погуляем, папа? – обернулась она к Иоганну.