Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 38

– Думаю, немного, человека три-четыре… Но там собаки злющие бегают…

– Не бывают собаки злее, чем люди, заруби на носу, Райнов. Все, вали отсюда. Не забудь прикрикнуть на меня…

По цепочке передавались команды, шевелились люди в соседних отсеках. Райнов подскочил, как будто его гадюка в задницу ужалила.

– Чего разлегся, чморила хренов?! А ну, подъем, падла, за работу!..

Перед отбоем я посвятил Шмакова и Хомченко в подробности удивительной встречи. Шмаков загорелся, возбужденно задышал. Хомченко не поверил.

– Тот самый Райнов? Не может быть… Ну и скотина…

– Не надо преждевременных выводов, капитан. При удачном раскладе этот парень станет нашим союзником. Не вздумайте ему говорить, что вы – командир роты, которая его преследовала. Можете все запороть.

– Что же делать-то? – заволновался Шмаков.

– Молиться, коллеги. Может не срастись – тогда и будем печалиться. Копите силы, не нарывайтесь. Ради бога, никому ни звука… Полагаю, никто не возражает сделать отсюда ноги?

– А то, – ухмыльнулся Шмаков. – В армии служил, каким концом за автомат держаться – помню.

– Хреново здесь, – оскалился Хомченко, – домой хочется. Комбат обещал отпуск в конце августа… Так и чешется – домой завалиться, Верку за грудки: что, зараза, успела меня похоронить?..

Никогда еще я не испытывал такого щемящего волнения. Не мог уснуть, ворочался, пробрасывал варианты. Интуиция подсказывала: не может ситуация обернуться пустышкой, обязательно должно что-то произойти. ЗАВТРА…

Охрана менялась в десять утра. До катакомб нас гнали вчерашние конвоиры, они же присутствовали при разводе, их воплями и ознаменовалось начало рабочего дня. Райнов был мрачен, старался не смотреть в мою сторону. Сердце тревожно билось – если до вечера не появится возможность бежать, после отбоя меня выдернут в подвал, а чем закончится допрос, представить сложно. Могу, конечно, признаться и про машину, и про деньги, но где гарантия, что при таком раскладе меня невредимым вернут в барак?

Он подошел ко мне, когда я остервенело лупцевал киркой стену. Сунул что-то в руку и мгновенно слинял. Я поозирался – никого. В дрожащей ладони – блестящий стандарт таблеток и до упора сложенный листок сероватой бумаги. Руки тряслись, всякая дребедень лезла в голову. Забавная задачка: почему нельзя сложить газету «Известия» в десять раз? Желающие могут попробовать. Семь загибов можно сделать руками. Для восьмого требуется приспособление. Для девятого – станок. А десятый полностью исключен… Таблетки назывались фенциклин. Притупляли болевые ощущения, отодвигали порог усталости, помогали справиться с физическими и психологическими нагрузками. Двух таблеток в стандарте не хватало – вертухаям выдают, чтобы не спали ночью, а Райнов рискнул пожертвовать своей дозой… Записка. Дрожащий мелкий почерк. Буквы не смыкались, слова плясали, строки, как работы в автосервисе: развал, схождение… «В 23–30 ч. будет машина, фургон-фермер, хоз. постройки на зап. стор. от вашего барака. Я и трое парней. Доставка кукуруз. концентрата – по распоряж. Саула. Забер. трупы из подвала. В 00–00 уедем. Торопитесь. Час. на вышках. Уничтожьте записку».

Сердце выпрыгивало из груди. Не подвел Райнов. Самое нужное, чтобы слинять из лагеря – машина. Справиться с вертухаями можно в любую минуту (теоретически), но куда бежать от света прожекторов и перекрестного огня? Меня трясло, как эпилептика. Записку в рот и с чувством прожевать, стандарт в трусы – слава богу, трусы свои, родные, коряво зашитые супругой Натальей, в таких трусах еще семеро умрут… Киркой по стене, но усердствовать не стоит, на доску почета все равно не повесят, а под завал угодить проще простого, что в свете новых возможностей несколько обидно…

День тянулся парализованной черепахой. Сменились вертухаи – явились отдохнувшие «родные» морды: десятник Василий, Чвыр, Гонорея, брюхоногий Мамон. Кирнули из походных фляжек, запрятанных под камуфляжем (сопьетесь же, ребята!), развалились на пригорке, ржали, вспоминая веселый денечек… Временами я ловил вопрошающие взоры подельников: НУ ЧТО? Делал загадочную морду, отворачивался. Они ж не дураки, понимают, что раз загадочная морда, значит, что-то происходит…

После ужина я выдал каждому по две таблетки, кратко проинструктировал. Никому не спать (отбой в одиннадцать), поменьше эмоций. Но возбуждение, охватившее меня, рвалось наружу. Копошились страдальцы, готовясь к отбою. Я сидел на нарах, тупо глядя перед собой, когда ко мне подвалила убогая Масяня, села напротив и выставилась всепонимающим взглядом искушенной куртизанки.

– Переспишь со мной напоследок, герой?

– На какой последок? – не думаю, что в это мгновение моя физиономия обомлела от счастья. – Ты куда-то уезжаешь?

– Ага, в отпуск, – улыбнулась старуха. – Надоело конопель месить. Месишь, месишь, а уроды даже понюхать не дадут… Не парь мне мозги, герой, по твоей физиономии видно, что ты свалить собрался… Не дергайся, глупыш, неужели в твоем сознании образ Масяни ассоциируется с образом стукачки?

Образ Масяни прочно ассоциировался с концом света. Я сглотнул, ощутив себя очень неловко.

– Нормально себя чувствуешь? – насторожилась собеседница. – А то смотри, у тебя такая физиономия, что наши гоблины-затейники живо все прочухают, и будет тогда кое-кому вольная воля.

– Да вполне себе сносно, – промямлил я. – Спасибо за предупреждение, Масяня.

– Кушай с булочкой, – ощерилась старуха. – Нет таких великих трудностей, которые не придумает себе русский человек… Отсюда не убегают, герой. А кто пытается, падает замертво и уже не рыпается. Живи себе спокойно, терпи, наслаждайся минутами отдыха… Ты уверен: а) что не хочешь со мной переспать? и б) что желаешь поменять унылую рабскую долю на состояние мертвого мученика?

«Не такая уж она и старая», – подумал я, невольно всматриваясь в отталкивающие черты изможденной женщины.

– Сорок один год, – прочитала мои мысли Масяня. – Синеокая Татьяна – белый маг первой степени, выпускница факультета психологии, хозяйка салона колдовства и магии «Белый лебедь».

– Ну и названьице, – поморщился я. – Есть такая колония для приговоренных к высшей мере в Соликамске.

– Не повезло, герой, – развела руками Масяня, – подвела интуиция. И на мага, как водится, бывает проруха. Тебя же не интересует вопрос, кто меня сюда упек и почему я проворонила такое бесславное падение в зените бизнеса?

– Сапожник без сапог, – вздохнул я. – Послушай-ка, Масяня, если ты такая вся из себя проницательница…

– Прорицательница, – поправила «старуха». – Бывшая.

– …Ты должна представлять, что случится со мной в скором будущем. Ну, так, ради смеха…

– Я не знаю, – помедлив, призналась женщина. – Нет, касатик, я, серьезно, не знаю… Туман клубится перед глазами – плотный такой, дурной, темные силы высвобождаются, не дают прорицать… Не та я уже, не вижу через мглу… Но в одном могу тебя уверить – сегодня ночью ты не умрешь. Не излучаешь ты сегодня предсмертной ауры, успокойся, уж я-то чувствую. Подожди до завтра.

Я открыл было рот.

– И не трахнешь ты сегодня меня, не переживай, – махнула костлявой дланью колдунья. – Это я так, чтобы тоску нагнать, спросила. Вы, мужики, создания дохлые. Наломаетесь за день, только и способны стакан до рта донести.

– Прости, Масяня, – смутился я. – Не смогу я сегодня, ты же не глупая, понимаешь… Слушай, а ты знаешь, что ученые обнаружили мужской климакс – снижение уровня половых гормонов при достижении определенного возраста или стрессовой ситуации? Андрогенная пауза называется.

– Юморист ты, герой… – Рабыня издала пугающий клекот. – Ладно, не буду тебе докучать, набирайся сил, медитируй. Пожелай нам всем счастливо загнуться.

– Вас освободят, – хмуро буркнул я. – Мы пробьемся, Масяня, расскажем людям об этом жутковатом местечке, и вас непременно освободят.

– Верю, касатик, – в глазах рабыни засияла грустная смешинка. – Но прежде чем это произойдет, ты станешь героем местного эпоса, причем героем не таким уж положительным. – Она потянулась ко мне, положила руку на предплечье – очень странно, но я не чувствовал отвращения. – Представь, касатик, что произойдет в этом сраном бараке после твоего побега. Охрана озвереет, расстреляют каждого десятого, если не пятого, режим ужесточат до полного абсурда – а ради чего такие страдания? С подводной лодки не убежишь, дорогой мой, океан кругом…

Ветер волок набухающие тучи. В отдалении грохотал гром, молнии озаряли оконные решетки. Меня не тронули прощальные слова Масяни. Жить в дерьме во имя сомнительного спокойствия окружающих? Какое же тут спокойствие, если люди гибнут практически каждый день?

– Луговой, не пора? – поднял голову Хомченко.

Шевельнулся Шмаков через нары – вспыхнули глаза.