Сергей Зверев - Аномальная зона Страница 38

– Я бы тоже научился стрелять, – пробормотал Степан.

– Научим, – отозвался Корович. – Только зачем это тебе, приятель? Либо помрем, либо попадем в такие края, где умение стрелять скрывают, как срамную привычку... Смотри сюда. – Он пересел поближе к Степану, извлек из «кипариса» магазин, передернул затвор, чтобы не осталось чего в стволе. – Даю первый урок. Это пистолет-пулемет «кипарис». Обучаться стрельбе из «моссберга» не предлагаю – он того же роста, что и ты; если выстрелишь, улетишь, как из пушки... Итак, запоминай: это ствол, это казенник – задняя часть, и ни в коем случае не наоборот...

Анюта выбралась из полудремы, обняла меня за поясницу, положила голову на колени.

– Какая идиллия, – восхитился «человек с шестом», – Ромео и Джульетта. Ваши скандалы только сплачивают ваш нерушимый союз, друзья мои.

– Ну, не знаю... – пробормотала Анюта. – Что-то мне не хочется, чтобы у нас все было, как у Ромео и Джульетты...

– Это точно, – согласился Корович. – Нет повести печальнее на свете...

– Решительно не согласен, – возразил Шафранов, – есть повесть печальнее. Называется повесть о пустом желудке.

– Вот только не надо наступать на больную мозоль... – запротестовала вечно не доедающая Анюта.

Животрепещущая тема вновь давала о себе знать. Когда солнце за спиной докатилось до гребней плавающих в дымке гор, мы решили сделать остановку и осторожно обследовать береговую линию на предмет съестного. «Фастфуд-тур», – пошутил Шафранов. «Определяющее слово – «осторожно», – акцентировал я. – Передвигаемся группой, куда попало не лезем и думаем прежде всего головой, а не желудком». Люди вроде бы согласились. Местность уже не казалась столь мрачной, зеленели островки растительности, скалы радовали причудливостью конфигураций. Птицы парили над речной долиной, вились кругами, перекликались, приземлялись в расщелины, орали оттуда. У местных пернатых хорошо были развиты голосовые мышцы: они издавали разнообразные звуки высокого тембра и словно демонстрировали друг перед дружкой мастерство полета – падали камнем с высоты, сопровождая падение криком, взмывали ввысь. Слишком крупных особей мы не видели, и это радовало.

Мы пристали в тихой заводи у травянистого обрыва, привязали плот к скале и со всеми мерами предосторожности, держа оружие наготове, стали продвигаться в глубь береговой полосы. Лесок в седловине между скалами был предельно символичным. Опасных растений мы в нем не обнаружили, но и еда там не росла и не прыгала. Степан наткнулся на грибную семейку, принялся ее обнюхивать, попробовал на язык – насилу оттащили, вдолбив в голову, что с грибами мы не дружим, поскольку в незнакомой местности даже знакомые грибы могут таить опасность. «Псилоцибинчику бы сейчас, – мечтательно вздохнул Шафранов. – Завалиться на дно колодца и забыться на недельку-другую...»

На обратной стороне леса начиналась горная гряда. В этом каменном бардаке не было ничего оригинального. Не думаю, что имело смысл углубляться в завалы. Но возвращаться с пустыми руками хотелось еще меньше. Мы поднялись на каменистую площадку, зависшую над местностью вроде подиума, и вплотную приблизились к разломанной скале. Корович подсадил коротышку на неровную террасу, вскарабкался сам. На скале тревожно закричала птица. Еще одна прошла на бреющем полете, уселась на покатом выступе и уставилась на нас, склонив голову. Черно-бурая, с мясистым туловищем, длинной дряблой шеей, похожей на гофрированный шланг, и практически человеческими глазами. Неясное чувство подсказывало мне, что данный вид науке неизвестен, хотя и принадлежало божье создание определенно к категории хищников. Гортанный крик раздался сзади, и что-то массивное с шумом опустилось на ветку. Встрепенулась листва в оставшемся за спиной лесу.

– А вот странно... – начала как-то механически Арлине. – Я не знаю, как здесь принято... Вот если у человека две головы, это... – Она замялась.

– Это плохо, – осторожно заметил я.

– Это очень плохо, – согласился Шафранов. – Это в некотором роде патология.

– А если у птицы две головы? – сглотнув, проговорила Арлине.

Сердце тревожно заныло. Я оглянулся, пристроив помповик на плечо, чтобы удобнее было прилаживать в боевое положение. В лесочке, где Степан нашел грибную семейку, было тихо. Птица, севшая на ветку, визуально не просматривалась.

– Герб? – подумав, предположил Корович.

– Чего герб? – не поняла Анюта.

– Ну, когда у птицы две головы...

– Я думаю, шизофрения, – предложил более продуманную версию Шафранов и снисходительно похлопал Арлине по плечу. – Кстати, дорогуша, давно собирался у тебя спросить, да природная порядочность не позволяла... Если мы доставим тебя к папаше в целости и сохранности, как ты думаешь – он в долгу не останется?

– О, он вас от души поблагодарит... – Девушка зарделась.

– Здорово, – вздохнул Шафранов. – Выходит, ты у него не самая любимая дочь. А как насчет чего-то более приземленного? Скажем, вид на жительство, или как там у вас называется? Неплохие подъемные – с возвратом, разумеется, когда встанем на ноги; с жильем у вас там как на первых порах – не очень напряженно? Опять же, работа не слишком пыльная, выгодная женитьба...

– Губу-то прибери, – проворчал Корович. – И не вгоняй девицу в краску.

– Она и половины слов твоих не поняла, – усмехнулась Анюта.

– А здесь гнездо, – крикнул откуда-то сверху Степан, – и кладка яиц! Смотрите, какие здоровые! – Он вырос с яйцом в поднятых руках на краю террасы. Яйцо и впрямь было внушающим – отливало сероватым блеском, по форме напоминало куриное, по размерам – страусиное. – Их здесь до этой самой матери!

– Берем! – возбудился я. – Николай Федорович, помоги парню! Мешок у вас есть?

– Есть...

Не знаю, как насчет пищевых достоинств у местных пернатых – полагаю, они были невкусные и несъедобные, – но вот насчет яиц имело смысл попробовать. Корович забросил на скалу пустой мешок и полез помогать возбужденному Степану. Тот сгружал в мешок яйца, поражаясь их прочности (для убедительности постучал о голову)...

Возмездие за разорение гнезда последовало стремительно. Я ожидал, что кому-то из птиц наше поведение не понравится, но чтобы такая массовая возмущенная реакция... Раздался гневный курлыкающий крик, и со скалы слетела птица – упитанная, с разинутым мощным клювом. Очевидно, «мама». Особого впечатления своими габаритами она не производила, но быстроты и решимости ей было не занимать. Она спикировала к своему гнезду, забились крылья на узкой террасе. Птичьи и человеческие крики слились в нестройный хор. Птица билась отважно. Корович схватился за пробитую голову, не удержался на террасе, оступился и с отчаянным ревом покатился вниз. Серьезных повреждений он, кажется, не получил, пополз за отлетевшим автоматом. Коротышка орал дурным голосом, молотил ручонками, но птица присосалась к нему, хлопая крыльями. Кричали люди, оставшиеся внизу. Я вскинул ружье, ловя в прицел дурную птицу, однако не стрелял – я мог попасть в коротышку! Но вот слетел на землю мешок, за ним – Степан с примкнувшей к нему «мстительницей». На выручку коротышке бросился Корович, стал колошматить птицу по башке казенником.

И тут начался натуральный ад! Небо потемнело от слетевшихся пернатых тварей! Их было десятка два, не меньше. Маленькие, средние, несколько здоровенных с уродливыми клювами и мощными когтями. Вились над нами в безумном хороводе, вниз срывалась то одна, то другая. Метались женщины, закрывались руками, падали, катались по земле. Мы с Шафрановым успели выстрелить. Я сбил какого-то полосатого монстра. Он плюхнулся на брюхо в паре метров от меня, распростер крылья, беззвучно шамкая клювом, а в глазах металась ярость. Тень закрыла небо; я отшатнулся, но тварь уже спикировала на голову и вцепилась изогнутыми когтями в плечи. Боль была нестерпимая. Я выронил ружье – пришлось мочить зверюгу вручную. Я мотал головой, резонно догадываясь, что, если она клюнет в голову, мне будет достаточно. Я рвал ее жесткое оперение, мял бока, а она орала надтреснутым голосом и била крыльями. Я сел на колено, вывернул ей лапу – кость оказалась не такой уж прочной. Птица упала, заполошно вереща; я вонзил ей пятку в шею, она подпрыгивала, мотала головой, но опасности уже не представляла. Я схватил помповик, перекатился. «Ну и ну, – мелькнула мысль, – сходили за пропитанием... Картина маслом, глаза бы мои не видели».

Шафранов сбил какого-то общипанного мелкоголового наглеца и теперь прыгал взад-вперед по площадке, увертываясь от такого же. Птицы вертелись над нами каруселью, не давая вырваться из порочного круга. Их становилось больше – слетались новые, носились, бились друг о дружку. Корович, обливаясь кровью и исторгая какие-то булькающие крики, поливал носящихся тварей из «кипариса». Хищники падали ему под ноги, набралась уже изрядная куча из шевелящейся трепещущей плоти. Кончилась обойма – птицы словно того и ждали. Заорали на все голоса, кинулись рвать Коровича в клочья... Степан подобрал массивную палку и начал крушить крылатых тварей, как Спартак римских гладиаторов. Я невольно восхитился этой беспримерной удалью. Сверкали выпученные глаза, кровь текла по сплющенному черепу, дубина мелькала, как волшебный меч Эскалибур. Он отступал к скале, бил направо и налево, отгоняя птиц.