Сергей Зверев - Крапленая обойма Страница 38

– Выйди, – неожиданно велел ему Хан.

Тот вздрогнул, глянул вскользь на хозяина, но ничего не сказал и выскочил из машины. Оставшись наедине с Виртуозом, Хан сделал музыку громче, боясь, что его слова может услышать кто-то, кроме сидящего на заднем сиденье человека.

– Теперь я вижу, что ты прав.

– Прав в чем?

– В том, что существует кто-то еще. Четвертый, как ты говорил. Так, да?

– Так.

Хан погладил себе подбородок, силясь собраться с мыслями, чтобы правильно их сформулировать.

– Я готов буду отдать тебе обещанные сто тысяч, если ты сможешь мне предоставить информацию о Четвертом.

Виртуоз тяжело вздохнул.

– Ты запамятовал, о чем я тебе говорил. Никакой информации о Четвертом я тебе не смогу предоставить. Потому что об этом человеке, о том, кто отправил на тот свет троих бывших спецназовцев, ничего нет. Ничего... Он – призрак, этот стрелок. А призраков я не ищу. И вообще, Хан, – это мне дают информацию, по которой я разыскиваю людей. А ты хочешь наоборот. Я не умею высасывать сведения из пальца.

– У меня есть кое-какие наметки, – как-то неуверенно произнес Хан.

Виртуоз внимательно посмотрел на собеседника, и у него на лице появилась улыбка. Хан насупился:

– Что смешного?

– Я, кажется, догадываюсь, куда ты клонишь.

– И куда? – Хан не верил в такую проницательность Виртуоза, хотя тот за пару дней совершил просто невероятное.

– Человек, который сидел в игорном зале. С которым ты вел не очень дружелюбную беседу, прежде чем мы поехали на встречу с Лором.

Хан еще больше насупился. Виртуоз угадал. На самом деле этот человек – настоящая бестия.

– В точку? – Виртуоз перестал улыбаться.

– Допустим. И что тут смешного?

– Ничего. Если не считать, что ты на ложном пути.

– Почему? – Вопрос, можно сказать, вырвался сам.

– Потому что этот человек не мог убить ни Третьего, ни Лора. Третий был убит, скорее всего, после Лора. Труп был еще теплым, когда я его нашел. А твой человек за покерным столом... Лично я его не знаю. Но... он там все время был? Или уходил?

Хан чертыхнулся про себя. Ему самому следовало об этом подумать. Финт говорил, что игрок практически все время просидел за столом. Значит, клуб он не покидал.

Виртуоз ждал ответа.

– Он не уходил, – пришлось признать Хану.

– Вот так. Может, этот подозрительный тип и связан со стрелком. Но сам он не стрелок – это уж точно. Не мог одновременно он и быть в клубе, и убивать нужных тебе людей.

– А связь? Связан он мог быть? – Хан несколько приободрился.

– Теоретически да. Теоретически кто угодно может быть связан. Но я этому мало верю. И хочу поправиться.

– Поправиться в чем?

– Стрелок – очень осторожный человек. Он сделал все, чтобы о нем никто не узнал. Он убрал тех людей, которые могли о нем что-то сказать. Я не думаю, что он позволил бы знающему о нем человеку появиться в твоем заведении.

– Значит, ты считаешь, что тот человек в игорном зале вряд ли может быть связан с тем, кто убил троих бывших спецназовцев?

– Теоретически – может, – повторил Виртуоз. – Практически – вряд ли. И мы можем просто потерять массу времени, следуя не в том направлении. Нет, Хан. Выполнение твоей последней просьбы грозит затянуться на неизвестно какой срок и может не принести никаких результатов. Потому что о Четвертом мы ничего не знаем. Совершенно ничего.

Хан несколько минут сидел тихо, как побитый пес. Виртуоз его не торопил. Наконец хозяин казино встрепенулся и едва не перегнулся через сиденье.

– Послушай, Виртуоз. Ты пронырливый, ты жутко пронырливый человек. И у тебя башка работает – дай бог каждому. Ты отыскал троих. Сделай невозможное. Я заплачу сто... больше, гораздо больше – только найди мне того, кто уложил этих спецназовцев.

Узкие глаза умоляли Виртуоза. Из прожженного урки Хан неожиданно превратился в беспомощного старика.

Для Виртуоза это было непривычно. И он даже подумал: а не лицедействует ли сидящий перед ним человек?

– Я не всемогущ... – Он неожиданно осекся; в сознании у него что-то вспыхнуло, заставив не торопиться с ответом.

И Хан это почувствовал. Он еще ближе склонился к Виртуозу, желая услышать любое его слово, даже если тот произнесет его шепотом.

– Ладно, – вымолвил детектив. – Я попробую. Но не более. Никаких обещаний.

Хан поднял руки, словно сдаваясь:

– Конечно, никаких, Виртуоз. О чем речь!

Он повеселел. И сыщик вновь подумал, что Хан просто умело демонстрирует то беспомощность, то лютую ненависть и беспощадность – по необходимости.

– Я позвоню, – бросил он на прощание и выскочил из машины.

Лицо у Хана посерьезнело. Он стал в задумчивости стучать паспортом Третьего по ладони, глядя вперед через лобовое стекло.

Виртуоз на самом деле хваткий парнишка. В этом Хан давно не сомневался. И почему-то у него появилась уверенность, что вездесущий Виртуоз обязательно нащупает подступы к призрачному противнику. Только... Сыскарь становится слишком многознающим. Пусть и не до конца. Но он головастый. Чего доброго, домыслит все остальное, что не было сказано Ханом. А это плохо. Значит, и с Виртуозом нужно будет кончать. Впрочем, как и с Арменом. Тот, хоть и лопух, и, можно сказать, вообще не информирован, но мало ли... Все-таки рядом с Виртуозом. Лучше наверняка.

Хан тяжело вздохнул. В салон запрыгнул Бурый.

– Что дальше? – сразу же буркнул он.

– Отвези меня домой. Нужно поспать немного. Ты закроешь клуб, проследишь, чтобы все нормально было. И тоже можешь после этого отдохнуть. Но утром... Утром найди мне того, кто сегодня ушел из моего заведения с выигрышем.

– А этот? – Бурый имел в виду Виртуоза.

– Может, что и выгорит...

Хан посмотрел на паспорт. Эту штуку следовало сжечь, чтобы и клочка не осталось.

Когда Бурый уже выруливал на проезжую часть, в мозгу у Хана неожиданно пронеслись слова того, кто через восемь лет воскрес из мертвых. И он удивленно открыл рот. Хану вдруг показалось: он понял, что тот хотел сказать.

Часть вторая. РАСКРУТКА

Глава 9

«Ремингтон» с громким стуком упал на пол.

Лаврентьев подхватился и едва не вывалился из кресла. Сон его-таки сморил. Хотя он и вознамерился было всю ночь бодрствовать возле своего пациента.

Психоаналитик тут же уставился на Фомина. Тот спал на диване. Шум на него никак не подействовал. Вполне здоровый сон не вполне здорового человека.

Лаврентьев почувствовал, как у него в груди мелко застучало сердце, словно он только что пробежал стометровку. Врач поднял оружие и вновь уставился на Фомина. Надо же, пронеслось у него в мозгу, оказывается, это у доктора не в порядке нервы, а не у его пациента. Вывод несколько смутил Лаврентьева. Он поднялся и потянулся, отгоняя остатки неспокойного сна.

Занимался рассвет. И лучи солнца уже проникали в комнату через окно. Лаврентьев потер лоб. В голове было как-то туманно, и психоаналитик решил, что лучше было либо спать нормально, либо не спать вообще. Седуксенчика бы сейчас шарахнуть, тут же возмечтал он. Но спасительного лекарства рядом не было. А то, которое имелось у Фомина, бог знает где хранится.

Лаврентьев еще раз взглянул на хозяина особняка, поморщился и зашагал по комнате, держа в одной руке «Ремингтон». Будить пациента он не решился. Что-то сдерживало его, хотя и было желание; нечто иное, более сильное, заставляло Лаврентьева воздержаться от исполнения этого желания. Никуда пациент не денется.

Дверь на веранду была приоткрыта – Фомин, когда вернулся, не закрыл ее плотно. Лаврентьев взялся за ручку и, прежде чем плотно закрыть дверь, выглянул на веранду, как бы проверяя, что там все в порядке. Дверь он не захлопнул, не успел это сделать. На веранде никого не было. Однако кое-что привлекло его внимание. Возле самого порога, по правую сторону от двери, у стены стояла сумка. Кожаная спортивная сумка.

Лаврентьев нахмурился. Он мог поклясться, что, когда входил в дом, сумки у двери не было. Он обязательно обратил бы на нее внимание. Она ведь стояла едва не на проходе. Значит, вчера вечером ее здесь не было. Когда же она появилась?

Долго размышлять психоаналитику не пришлось. Ответ напрашивался сам собой: только Фомин мог принести эту сумку. Он оставил ее на веранде, не желая вносить внутрь. Почему? Потому что в комнате кто-то был. Психоаналитик. Фомин не желал показывать сумку Лаврентьеву. Почему?

Врачу эти выводы показались сущим бредом. Фомин был болен. А здесь, получается, он размышлял здраво... Лаврентьев вдруг разозлился на себя. За то, что не может разобраться ни в чем. Ни в своей жене, ни в пациенте. Он стоял, как столб, возле раскрытых дверей и смотрел на сумку. Ей было здесь не место. Она посеяла тревогу. И родила еще одну загадку. Которых и так было предостаточно.