Петр Катериничев - Повелитель снов Страница 39

И стычку с «черным человеком», и смертельную гонку с «черным бумером» моя усталая, запутавшаяся память отнесла отчего-то к давнему-давнему прошлому, закончившемуся за десятилетия до воспоминания о нем…

И если уж об экзистенциальном понимании человека… Только людям дано «рефлектирующее сознание» – с воспоминаниями о непережитом и несбывшемся… И тогда прошлое словно меняется, и человек высвобождается из гнетущего настоящего и интуитивно, озарением находит новое свое будущее… Не то, что было предопределено обстоятельствами и всей его бывшей жизнью, – иное, насыщенное, яркое, о каком он мечтал и к какому боялся не то что прикоснуться – приблизиться.

Глава 51

«Мир померк, я вышел на подмостки…» Эта переиначенная фраза пастернаковского «Гамлета» эхом отдавалась в голове, гулкой, как громадная пустая комната… Когда я покинул особняк и брел переулками к месту, где оставил автомобиль, на Бактрию уже опустилась ночь, укрывая фиолетовым пологом кривые улочки, состарившиеся строения, деревца, и становилась в этот час похожей на написанную мастером картину – жутковатую оттого, что она была абсолютно реальна – близким запахом моря, шумом прибоя, шероховатостью дороги, и – абсолютно фантастична в том, что здесь со мною происходило… Да еще и разговоры: послушать со стороны – рассуждения шизофреников, да и только… А вслушаться, подумать – вроде и нет ничего важнее в этом мире для обретения гармонии: детям – отыскать родителей, Максиму Максимовичу Розенкранцу – решить проблему смысла существования человечества, Эжену – добиться, чтобы его музыку расслышали, мне… А что нужно мне?

Две тени, до того словно слившиеся со стеной, отделились и – ринулись на меня.

…Это душе нужно время и вдохновение, чтобы расслышать звуки музыки или увидеть вымышленные образы… Тело работает на рефлексах, защищая занятый пустыми измышлениями мозг и мятущуюся душу от внешнего вторжения…

Первого нападавшего я сбил подсечкой, воспользовавшись его стремительностью… Второго встретил резким ударом в подбородок: тот застыл, рухнул на колени и упал навзничь. Третьего, зашедшего со спины, я не заметил. Как и удара. Просто… мир померк.

Очнулся я в автомобиле, стиснутый двумя крепкими телами. И стоял автомобиль явно далеко от того места, где меня в него загрузили. За стеклами угадывалось пустынное побережье.

Тот, что сидел слева, был в годах: на черепе зияли залысины да и вид он имел бывалый; но при том на его потухшей физиономии словно было выписано литерными буквами: «И кому нужна такая жизнь?» А вообще-то напомнил он мне чем-то сенбернара, давным-давно оказавшегося в стае волков, одичавшего, но так и не отвязавшегося от давних воспоминаний о людях и не забывшего мечту о том, что жить можно было иначе…

От него крепко шибало водочным перегаром. Другого, молодого и лощеного, я сразу не без иронии окрестил «парижанином»: он с головы до пят благоухал изысканным, но несколько навязчивым ароматом «Cacharel», словно вылил на себя весь пузырек… На водительском застыл человек, более похожий со спины на муляж: он сидел бездвижно, смотрел прямо перед собой, и бритый его затылок казался в затухающем внешнем свете сработанным из черного агата.

Водитель был темнокожим. Почему-то теперь называть их неграми считается то ли политически некорректным, то ли национально бестактным. Они – африканцы. Как и Дэвид Дэниэлс. Хотя чего проще – считать жителя Нигерии или Нигера негром?

Мысли в голове были вялыми и какими-то необязательными… Учитывая, что запястья мои сковывали наручники, а рот был забит пропитанной машинным маслом шоферской ветошью… Привкус машинного масла в сочетании с ароматом Франции и родным отечественным перегаром будил только одну идею, столь же «спасительную», сколь и вздорную: все это иллюзия, такого сочетания просто не может быть! Забрезжила было мысль, что появится некто и освободит меня от непрошеных собеседников массовым инфарктом их трепетных миокардов… Забрезжила и – угасла. Да и саднящая ссадина на затылке опровергала надежды испуганного и мятущегося разума, подтверждая: все реально. Все настолько реально, что…

– Оклемался? – спросил «парижанин».

– Угу, – ответил «сенбернар». – Да уже минуты четыре как. Веки вздрагивают. А так – придуривается, время выгадывает.

– Зачем мертвому время? – хохотнул молодой.

Мне хотелось возразить по существу, но как? И самое противное, что я даже близко не представлял себе – кому я перешел дорогу… От бессилия и собственной тупости я застонал; «сенбернар» сказал:

– Выну я тряпицу. А то, не ровен час, задохнется. А Алеф с ним еще побеседовать хотел.

И кто есть Алеф? Имя? Погоняло? Псевдоним? Если псевдоним, то человека весьма самоуверенного и тщеславного.

– Ты, парень, зла не держи. Ты вон как меня по бороде молотнул… – сказал старший. – До сих пор голова гудит. И мы зла держать не будем. Ты резкий, удачливый, а что удача? Сегодня – поманила, завтра – предала. Это я к тому, что – ничего личного.

– Ты чего, Лука, перед ним вроде извиняешься? Раз к нему претензии люди имеют, значит, заслужил.

– Так оно так. А все – человек.

– А мы что – не люди? Или Гера, что в «бумере» остался мертвяк-мертвяком?

– Знать, такая доля. Сегодня жив, а завтра…

– Лука, ты приморил уже своим пессимизмом. Ну и шел бы на набережную семечками торговать. Или – на аттракционы, зазывалой.

– Молодой ты, Сева. Жизнь тебя по-серьезному не смущала, вот и… гарцуешь. Пока.

– Пофилософствуй. Тебе вообще – только бы вечера дождаться да в хобот по полной залить! Не смерти ты боишься, Лука, жизни. Оттого и пьешь.

– Все жизни боятся. Потому как она кому – мама, кому – мачеха. Посмотри на человека. Ему умирать, а он глазом не ведет. Дышит ровно, держится достойно.

Слова приятные, но неверные. Душа моя словно застыла в леденящем страхе. А мозг – лихорадочно перебирал варианты. Нигерийский след? Потому как подобный черному обелиску мужчина, сидящий за рулем, – натуральный африканец, это без сомнений… Тьфу, придет же сравнение! «Черный обелиск» – это Ремарк и кладбищенские истории. Нет чтобы про «Триумфальную арку» вспомнить… Впрочем, и в ней веселого, кроме названия, мало…

Или – меня повязали через бандитов «хранители реликвии»? И вывел их на меня ученый Розенкранц, чтобы остановить искателя пропавшего Дэниэлса, потому как тот прикоснулся к тайне чародейского медальона? Ведь тайны являются таковыми, пока за них расплачиваются жизнью.

Глава 52

И кто знает, сколько еще может быть таких «или»! Факт остается фактом: сижу стреноженный, и намерения моих охоронцев очень нехорошие. Смущает одно: то – старались убить без лишних сантиментов и прочих душеспасительных изысков, а то – спеленали и ждут. Чего? Или – кого? И кто такой Алеф?

Лука вынул из кармана плоскую фляжку, приложился капитально. Выдохнул, подмигнул мне:

– А смерти – чего ее бояться? Жизни бойся да людей лихих. От них – все лихо на земле и заводится. Каиново семя.

Я промолчал. Мне сейчас было не до философических обобщений. Хотелось конкретики. И еще больше – ясности. А потому – спросил наудачу:

– Ребята вы вроде здешние… И что, теперь на негров горбатитесь?

– А что негры, не люди? Ихний слон – младший брат нашего мамонта! – хохотнул немного захмелевший Лука. – Меня так еще в школе учили. Угнетенные они, несчастные… Короче, безлошадные. Грешно не помочь. За их деньги – да с нашим дорогим удовольствием.

– И чем я им не глянулся?

– Тут тебе виднее, парень, каких в ихней Африке ты дел понатворил, раз такие люди приземлить тебя и на правиґло призвать озаботились.

– Не был я в Африке.

– А нам какое дело? Был, не был? Нам сказано – упаковать, мы и упаковали.

– Не пойму. Сначала валить меня хотели вглухую, а тут вдруг – паковать…

– Ты что, торопишься?

– Смерть никто не торопит. Но сама она успевает ко всем.

– Логично излагаешь. Грамотный. И человека ихнего в переулке – грамотно уработал. И Геру нашего недалекого. Да ты не переживай…

– Вы меня не больно зарежете…

Лука ухмыльнулся:

– Шутишь? Приятно. Хорошо держишься. И хочется пообещать по знакомству, что смерть твоя будет легкой, как дуновение бриза, но… Как скажут, так и зарежем.

Все фонило в этом Луке… То – сплошной «серп и молот», то – «дуновение бриза»… Впрочем, если был он на зоне в авторитете, то вполне мог всю тамошнюю библиотечку осилить да словес поднабраться… А выражаются такие вот крученые всегда мутно. Вот только… И на блатного он не шибко похож. Короче – мутный.

– Крепкий ты мужчина, – тихо продолжил Лука. – Сдержанный. Не замельтешил, не заканючил… А то многие начинали кто – волком выть, кто – горы златые сулить… А ты – молчишь. Знать, в вызволение не веришь. Чуешь – виноват.

А наварил бы я сейчас этому философу ломом по хребту!

– Да он сейчас – как рыба на крючке: понял, что попал, так чего зря дергаться? – подал голос Сева. – Только душу зазря изорвешь.