Андрей Молчанов - Золотая акула Страница 4

Где эта мазанка, где это море? И где вера в сказки?

Все проходит. Поздно или рано,Снегопадом завершится лето.Раньше я мечтал о дальних странах,А теперь – об импортных штиблетах…

Хотя со штиблетами – полный порядок. Их целая коллекция. А сегодняшняя моя тяга к морю, вероятно, следствие подспудной, отстраненной тоски о детстве. О его невозвратности.

Моя мать погибла в автокатастрофе, и с шестнадцати лет жил я с отцом, на повторную женитьбу не сподобившимся, до пенсии работавшим водолазом в речном хозяйстве столицы – санитаром загаженного дна московских водоемов.

Наше совместное проживание прерывалось три раза: первой причиной была моя служба на флоте в качестве боевого пловца, второй – женитьба, третьей – срок. Отец, кстати, когда я устроился на нарах, здорово мне помог в моральном, что называется, смысле. В свое время он оттрубил в лагерях десять лет, ибо во время войны оказался в плену у немцев и даже служил у них матросом на подводной лодке. Но – то история отдельная.

Наказание меня за преступление против коммунистического человечества, не должного прикасаться к твердой валюте, папа оценил как злобные происки тоталитарных властей и сокрушался лишь по одному поводу: угораздило же нас родиться в государстве с преобладающим количеством дебилов, жуликов и тиранов, причем каждая из данных категорий обладала основными чертами двух остальных.

Зона – дело, конечно, прошлое, но всякий раз вспоминаемое болезненно, равно как и тот факт, что шесть лет из своей жизни, включающих флотскую повинность и ударный труд на общем режиме, я родному государству ни за грош ломаный даровал. Однако на последующие презенты от меня оно могло не рассчитывать, ибо на примере старших поколений я уверился: ответных не будет. Тем более мифу о грядущей эре всеобщего благоденствия пришел полный капут, а нынешнее государство в лице своих новых правителей заботилось не о гражданах и их социальной защите, а лишь о том, как бы вытрясти из граждан поболее средств, недоплачивая им за труд, и, сколотив бюджетик, значительную его часть рассовать по личным безразмерным карманам. Так что – какие уж там подарки!

Я притормозил у перекрестка, различая вдалеке сумрачные фигуры бомжей, рывшихся в мусорных баках, паривший в туманном воздухе волевой ковбойский лик с рекламного щита «Мальборо», укрепленного на карнизе дома, где ранее располагалась цитата усопшего генсека с призывами достроить такой же усопший коммунизм…

И подумалось: все-таки слава тебе, Господи, ниспослал Ты мне возможность очутиться на переломе эпох, переломе фантастическом, ирреальном, схожим с предтечей Апокалипсиса, и кто знает, участником каких невероятных событий доведется еще стать; но, что бы ни случилось, все равно любопытно узреть стыковку веков и тысячелетий. А повезет – так даже и минуть ее…

Я остановил машину у подъезда редакции терпящего финансовые и литературно-художественные недомогания журнала и прошел через холл в наш с Соломошей отсек, состоящий из двух мило обставленных комнаток и маленькой кухоньки, где хлопотала длинноногая, как положено, секретарша Маша.

На кожаных диванах, окруживших стеклянный столик, располагались гости – трое респектабельных азербайджанцев, один из которых, Тофик Мустафаев, был мне известен по совместному пребыванию в колонии.

Тофик парился задела, связанные с браконьерством, поставками в столицу «левой» черной икры и балыков, и, замечу, сидя на нарах, имел стабильный подогрев с воли рыбными деликатесами и отменным коньячком.

Азербайджанской «семьи» в зоне не было, Тофик примкнул к той, в которую входил я, и проживание в тягостной неволе здорово нас сблизило.

По выходу на свободу отношений мы не прервали, а, напротив, крепили их в борьбе за хлебушек насущный.

Тофик пользовался немалым авторитетом в своем московском землячестве, а вернее – в той его части, что именуется мафией; крутил серьезные махинации, и доказательством тому являлись два небритых типа в кожанках, что сидели в соседней комнате, положив на колени компактные автоматы «Барс-2».

Когда господин Мустафаев в сопровождении своих автоматчиков впервые явился в наш офис, Маша уважительно мне заметила:

– Сразу видно, человек делом занят…

Кстати, при первом же наезде московского рэкета на нашу с Соломошей конторку мне пришлось обратиться к Тофику за помощью, хотя мистер Спектор высокомерно намекал на свои связи с крутыми – видимо, из бывшего КГБ – дядями и даже звонил куда-то там в инстанции, предваряя звонки уверениями, что разделается со всеми московскими мафиози в одно легкое касание.

Однако полномочные дяди на просьбы Соломоши, утратившего для них, вероятно, всякий художественный интерес, как и тот идеологический литературный орган, под крышей которого мы ныне обретались, реагировали на просьбы американца вяло, говоря, что, дескать, один-то раз отмажем, но вот что касается второго, не гарантируем, а потому – попытайтесь как-нибудь сами… И я, не обольщаясь Соломошиными левоохранительными связями, давно к тому же уяснивший, что менты помогают редко, но гадят охотно и часто, решил разобраться с проблемой на народном, неофициальном уровне, попросив защиты у Тофика.

При этом ни о какой «крыше» речь не велась, ибо делиться доходами ни с азербайджанскими «носорогами», ни со славянскими курносыми бандитами я принципиально не желал, да и какая, в сущности, разница, кому платить?

Договорились так: «крыша» будет условной, а вот в оказании с нашей стороны дружеских и коммерческих услуг азербайджанской братве нужда имеется, так что братва вправе рассчитывать… Услуги ограничились визовыми поддержками и совместными походами соискателей на поездки в США вместе с Соломошей в посольство с полосатым, как матрац, флагом на фасаде, где мой компаньон имел влиятельных знакомцев среди дипломатических работников.

Время от времени, безо всякой для себя выгоды мы поставляли кавказцам автомобили и запчасти к ним; устраивали приезжающих в Америку гостей, возили их по магазинам и экзотическим притонам – в общем, отношения отличала относительная деловая нейтральность и дружелюбие, способные быть охарактеризованы как гуманитарный общечеловеческий контакт.

Положительное же решение вопроса с бесплатной «крышей» укрепило мой авторитет в глазах мистера Спектора, не любившего платить никаких налогов: ни добровольно-официальных, ни безысходно-принудительных.

Сейчас же, пожимая руки Тофика и его соотечественников и усаживаясь за стол с чашкой кофе, я невольно напрягся, не очень-то доверяя благим намерениям гостей – сладеньких, когда им что-то надо, и горьких, как хина, в «предъявлениях за базар» и в восточных вероломных подляночках.

За подобным визитом могло стоять все, что угодно: просьба дать денег в долг, жесткий намек на участие в совместной коммерции и, соответственно, во вкладах в нее…

Однако – обошлось. В данном случае нам делалось выгодное предложение: Тофик просил поставить из Штатов сорок автомобилей «линкольн-таункар» по двадцать пять тысяч за каждый, включая доставку. Пробег – не более пяти тысяч миль.

Направление, связанное с автоиндустрией, вел я, Соломоша в технике разбирался слабо и если брался за поставку авто, то исключительно новеньких, с гарантией, во избежание претензий и капризов со стороны покупателя.

Здесь же речь шла о подержанной технике, подлежащей приведению в товарный вид, о скручивании спидометров в сторону отрицательной величины, а потому решающее слово в переговорах было за мной, человеком, в данных вопросах искушенным.

Впрочем, сказать что-либо толковое без предварительного звонка заокеанскому дилеру я не мог.

Дилером являлся мой однокашник Саша Мопсельберг, проживающий ныне в Нью-Йорке и занимающийся продажей подержанных колымаг.

В Штаты Саша попал как политический беженец, предоставив господам из консульства неопровержимые доказательства правомерности такого своего статуса, а именно – копию приговора суда. Судили Сашу за антисоветскую пропаганду и агитацию, выразившуюся в распространении литературы, порочащей государственный и общественный строй. Отчасти это было правдой, отчасти – нет, поскольку в своей антиправительственной деятельности Мопсельберг руководствовался прозаическим коммерческим интересом.

Работая в затхлой снабженческой конторке, Саша размножал на казенном ксероксе разнообразную диссидентскую беллетристику, переплетал ее и – продавал втридорога по многочисленным знакомым.

Бизнес благодаря разветвленной сети стукачей скапустился через две недели после его трудно выстраданного зачинания.

Госбезопасность, ведшая дело бизнесмена Мопсельберга, в силу мелкоуголовного характера статьи, карающей за частное предпринимательство, похерила ее, и стал Александр преступником государственного уровня, загремев в зону аж на восемь годков, из которых благодаря внезапно грянувшей перестройке оттянул всего полтора, включая период следствия.