Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 4

– Умище так и свищет, – хихикнул Булдыгин.

– …но очень переживает по поводу того, что человек, которого он, можно сказать, вскормил, подкладывает ему такую мощную мину.

– Меня вскормил Ярослав Евдокимович? – изумился я.

– А что в этом необычного? – издевался Булдыгин. – Зевса вскормила свинья, Ромула и Рема – волчица, царя Кира – собака, а тебя уж, Мишка, не взыщи – вскормил прокурор.

– Стоп, – поморщился я. – Понимаю вас обоих. Завершайте свою речь, Нинель Борисовна.

– А я уже завершила, – Нинель уставилась на меня с эротичной жалостью. – Ярослав Евдокимович хочет вас увидеть.

– А телефоны в здании уже отключили? Безжалостно с его стороны – отправлять женщину в утомительное путешествие с третьего этажа на первый.

– Ярослава Евдокимовича вызвали в штаб соединения, – вспыхнув, отчеканила Нинель. – Исключительно по поводу вашей самодеятельности. Убыл в спешке, будет через два часа. После обеда вы обязаны стоять на ковре с виноватым видом и поменьше грубить.

– Ага, – возликовал я, – а телефоны в нашем здании все же отключили! Вам также ничто не мешало, Нинель Борисовна, поднять трубку и передать мне пожелания вскормившего меня человека! Признайтесь, вы нарочно спустились на первый этаж, чтобы я обратил внимание на вашу новую розовую блузочку?

Секретарша вспыхнула и так хлопнула дверью, что стекла задребезжали.

– Ты бы, это… – проворчал Булдыгин, – как говорят в культурных кругах, фильтровал базар. Нинель нормальная баба. А ты ведешь себя с ней, как последняя свинья.

– Да ладно, ничего, – смутился я, – сбегаю на досуге, извинюсь. Нервы просто шалят. Чую, коллега, будет нам вагон неприятностей.

– Власть без злоупотреблений теряет очарование, – заметил Булдыгин. – Все, что происходит внутри забора с красной звездой, имеет место и вне забора. Слышал о проекте «Закона о государственных информационных ресурсах области»? Его жуют областные власти. Пропишут в законе, какая часть информации о слугах народа является гостайной, а какая не является. Мания величия, Мишка. Все прекрасно знают, что они воруют. Сказать, отчего произошли люди по мифам народов Двуречья? Богов была тьма-тьмущая, работать не хотелось, боги как-никак, а кушать надо. Бродили по земле, питались травкой и кореньями, воду пили из луж. Плохо, в общем, жили. Ну и задумались однажды с голодухи: а почему бы слуг не наделать? Пусть еду готовят, одежду шьют, развлекают нас в меру сил.

– А ты зачем об этом заговорил? – не понял я.

– Просто… – прошептал Булдыгин, устремляя за окно тоскливый философский взгляд.

Ума не приложу, какая муха укусила меня съесть до срока те злосчастные бутерброды с колбасой. К полудню проснулся страшный голод, а в нашей столовой, как в большой политике, котлеты подают после мух – перед ушами от мертвого осла, и есть их можно только непосредственно перед похоронами. Кофе – из отборных сортов ячменя. А в магазине за углом ассортимент времен загнивающего социализма: синей птицы не стало меньше. А почему бы не рвануть домой? – подумал я. Пять кварталов легкой рысью, баскетбольная площадка, гаражи – и я на месте. Сообразит уж чего-нибудь, не оставит меня голодным. Ну, скажу ей пару ласковых, если начнет насмехаться – дескать, кто орал, что не придет на обед?

Наступающая на город туча очень кстати сменила направление.

– Ты куда? – заволновался Булдыгин. – А в шахматы?

– Сам с собой играй, – буркнул я. – Ты знаешь, что в Америке изобрели политкорректные шахматы? Все фигуры серые.

Я должен был развеяться.

Развеялся я, конечно, наилучшим образом. Во дворе было тихо. Томились тополя-длинномеры в душном безветрии. Стая сизокрылых спорхнула с крыши, когда я пересекал двор. Я невольно вскинул голову, оберегаясь от пикирующих экскрементов, и обратил внимание, как дрогнула занавеска на окне в спальне. Кто-то быстро отошел от окна. Остались синеватые завихрения над открытой форточкой.

Дошагав до крыльца, я вспомнил, что Наталья не курит. А меня там вроде нет. Как-то странно стало в горле. Кактус вырос. Постояв под козырьком, я решил повременить с посещением квартиры. Прижался к стеночке и осторожно высунул нос из-под навеса – не видно ли меня из окна? Не видно. Прижавшись к фундаменту, я добежал до угла, миновал торец, где была глухая стена, и выглянул на заднюю сторону, примыкающую к задворкам частного сектора.

Субъект мужского пола, наспех одетый, выбрался из кухонного окна и с треском свалился на крышу сарая инспектора райотдела роспотребнадзора Зинченко, чьи владения размещались за бараком и хорошели год от года. Шлюзы распахнулись в душе! Этого типа звали лейтенант Халиуллин – командир хозяйственного взвода в батальоне ракетчиков. Гроза курятника, командующий поварами, хлеборезами и прочими поросятами. Горячий поволжский парень, так его растак…

В лучшие годы я сделал бы негодяя с двух ударов. Бокс, дзюдо, сложное дворовое детство. Нынче – с трех, учитывая полную растренированность и дороговизну продуктов. Но совершить поступок, приближенный к преступлению, мне было не суждено. Крыша сарая оказалась покатой. Приземлившись, Халиуллин свалился на колени, но потерял равновесие, заскользил вниз. Вытаращил глаза и с треском сверзился в курятник Зинченко! Полный успех. Курятник взорвался, словно бомба! Кудахтали куры, гремели тазики, боевито вопил петух, бросаясь на агрессора. Кроху радости мое израненное самолюбие все же получило. Халиуллин визжал от боли. Орала Шурка Зинченко, горластая супруга инспектора, охаживая супостата садовым инвентарем. Похоже, для лейтенанта Халиуллина начинались непростые времена.

Я побрел обратно, поднялся на второй этаж и предстал пред очами верной супруги. Она успела натянуть вьетнамку, мои шорты, сцепить волосы заколкой и даже набросить покрывало на кровать в спальне. В ее глазах металась паника.

– Привет, – растерянно улыбнулась Наталья. – Ты вроде сказал, что не придешь на обед. Я бы приготовила…

– Да вышло так, – вздохнул я и сунул нос в спальню. – Не бери в голову… О, ты в солидном возрасте начала курить? У тебя стресс, Наташа?

– С чего ты взял? – Она вспыхнула.

– Дымок струился, – пояснил я. – И накурено здесь. Такое уж свойство у табачного дыма – ты его в форточку, а он – обратно.

– Детишки на чердаке, наверное, курят. – Она бледнела, норовила закрыть собой окно. – А в форточку тянет…

– Разумно, – согласился я. – Дым по закону физики стремится вниз, это всем известно. И пачку «Дуката», что лежит за горшком с лавриком, тоже детишки сбросили. Слушай, Наташа, а что за гам у Зинченко? Можно подумать, будто бомба в курятник попала.

Не было у меня охоты наслаждаться ее мятущейся физиономией. Неловко это. Не жизнь, а какая-то коллекция ошибок. Опустив глаза, я побрел на кухню, где из открытого окна открывался интересный вид. Горе-любовнику удалось вырваться из курятника. Но путь к отходу отрезала разгневанная Шурка с вилами. Дамочка не детского сложения. Он что-то бормотал и пытался ее обрулить, вытаптывая клумбу, а Шурка грозно махала вилами и требовала объяснений. Халиуллин затравленно поглядывал за спину, а когда узрел меня в окне, как-то весь обмяк, потерял контроль над ситуацией и пропустил увесистую плюху…

Я закрыл окно и отвернулся. Мы молчали несколько минут. Непоправимость случившегося доходила не сразу – медленно, торжественно. С моим лицом, наверное, что-то происходило. Наталья крепилась из последних сил, ей очень хотелось бежать из дома – мятой, неодетой, измазанной в сперме…

– Ты, наверное, думаешь о том, существует ли жизнь после секса? – вкрадчиво спросил я.

– Прости меня, Мишутка… – Она стремительно превращалась в какое-то неживое, окостеневшее, до боли незнакомое и чужое существо.

Заплачет же сейчас, глупая. Все четыре года моего бесславного брака пролетели перед глазами и превратились в точку.

– Ладно, – выдохнул я, – проехали.

Оторвался от подоконника и побрел из квартиры.

– Ты куда? – спросила Наталья неодушевленным голосом.

– Пособие писать, – пошутил я. – «Жена и уход от нее».

– А как же… обед?

Я сдержанно, без хлопка, закрыл входную дверь. Боюсь, с обедом уже никак.

– Разрешите, товарищ подполковник? – Я боком втиснулся в обитый деревом кабинет. Чтобы попасть к нашему шефу, нужно осторожно, чтобы не сбить пальцы (ручка близко к косяку), отворить одну дверь, протиснуться, сжав плечи, в узкий тамбур, открыть еще одну и не забыть не запнуться о приступочку. Пока проделаешь все операции, уже ощущаешь себя ничтожным и бесполезным.

– Давно пора, – процедил прокурор Колесников, отрывая массивную голову от папки с бумагами. Снял очки, водрузив на меня тяжелый, немигающий взгляд. Такая уж манера здороваться у нашего шефа. У каждого своя. Тибетцы с Южных Гималаев, например, приветствуют друг друга высовыванием языка, пощелкиванием зубами, при этом качают головой и чешут уши.