Сергей Самаров - Приговоренный Страница 4

Я уклонился от сильного удара, нанесенного тыльной стороной ладони. Он был направлен в плечо и нисколько не страшен. Я бы даже не побоялся формулировки «безобиден». Атака оказалась медленной, тяжелой, не имела поражающей силы. Добрый вертухай просто желал побыстрее со мной расстаться.

Я тоже часто использую основание ладони. При ударе снизу в подбородок я гарантированно устроил бы любому великану нокаут и перелом челюсти. Атака спереди в межреберье сокрушила бы достаточно крепкую грудную клетку и обеспечила бы ушиб сердца даже самому бессердечному человеку. При ударе сзади я перебил бы позвоночник противника. Попадание в голову привело бы к перелому основания черепа.

Оба последних случая чаще всего заканчиваются летальным исходом. Как и удар в область сердца, после которого лопается один из желудочков. Следует только точно знать, куда необходимо попасть. Более того, когда удар наносится основанием ладони, рука должна не бить, а попросту стрелять так же резко, как, например, катапульта.

В момент удара, который наносил здоровенный вертухай, я всего лишь развернул корпус. Итог этого маневра оказался даже смешнее, чем я, достаточно веселый человек, думал.

Вертухай, как я заметил уже давно, при огромном и сильном корпусе был обладателем хилых ног, которые с трудом носили его тяжелое тело. Он нанес удар, считая, что его рука будет остановлена моим плечом. Но она не нашла опоры, пролетела дальше и потащила за собой корпус.

Кулак у вертухая был настолько тяжелым, что перевесил даже широченные плечи и поволок их вперед. А ноги его оказались еще слабее, чем я думал, и не смогли удержать корпус. Да еще и крепкий металлический порог помог – заставил мальчонку споткнуться.

В итоге вертухай рухнул между мной и дверной металлической рамой. Там, рядом с дверью, был расположен грязный и вонючий унитаз, вмонтированный в пол. Если бы я заранее знал о его существовании, то обязательно резко вернулся бы в прежнюю позу и при этом нечаянно чуть подтолкнул бы падающего вертухая коленом или бедром. Это естественное движение обеспечило бы ему поцелуй с парашей.

Но хорошая мысля, как всем давно известно, приходит опосля. Мне пришлось удовлетвориться тем, что у меня получилось. Но и этот результат впечатлял. Особенно тем, что подчеркивал нечаянность всех моих действий.

– Так старательно прицеливался и все-таки промахнулся! – донесся веселый голос из камеры.

Арестант смеялся над вертухаем, чем его только озлобил. Бугай встал на четвереньки, заглянул в унитаз, сплюнул туда, потом вытянулся во весь свой немаленький рост и переключился с меня на насмешника.

– Придет время, Копра, я тебя в этой же параше утоплю. Жди! – заявил он, сильно обиженный насмешкой, и резко вышел.

При этом вертухай плечом оттолкнул меня с дороги и даже не заметил этого.

Я держал на руках свое тюремное имущество и уже не имел возможности увернуться от толчка, поэтому ударился плечом в дверной металлический косяк, но сразу шагнул вперед.

Дверь за моей спиной захлопнулась со скрипом, треском и металлическим звоном. Я слышал, что в подобных местах петли специально не смазывают, чтобы они при открывании гремели, будили бы других заключенных, вызывали бы их озлобленность. Да и в случае попытки побега скрип мог бы выдать арестанта.

На трех шконках, двух нижних и одной верхней, синхронно сели и свесили ноги вниз трое моих товарищей по несчастью.

– Соседа мне доставили, – сказал тот, который только что смеялся над вертухаем.

Шконка над ним пустовала.

– Ба, да ты никак из военных будешь, – проговорил арестант, сидящий напротив него. – Ладно, хорошо, что хоть не мент. Так это про тебя, капитан, мне мой следак рассказывал. Ты какого-то парнишку, говорят, ни за что из автомата шлепнул.

Когда это ему мог рассказывать такие страсти какой-то следак, если меня задержали всего-то несколько часов назад? Такое утверждение не только навевало удивление, но и вызывало подозрения. Нельзя так глупо с военной разведкой работать. Мы не уголовники, умеем просчитывать ситуации лучше любого следака.

– За что или ни за что, с этим еще предстоит разобраться, – спокойно ответил я.

– Ладно. Знакомиться давай, – сказал первый.

– Командир роты военной разведки капитан Онучин. Если без понтов, то можно просто Максом звать. А вообще я Максим Викторович.

– Надо же, сколько власти таким один только автомат дает! – вступил в разговор третий сиделец, тон которого был самым недоброжелательным из всех трех.

Я бы даже рискнул назвать такой тон озлобленным. Он был изначально агрессивным. Я видел, что этот человек готов был наброситься на новичка. Его останавливал только автомат, которого у меня при себе не было.

– В кого хочу, в того стреляю. Так, что ли?

Этот тип, как мне показалось, нарывался на скандал. У меня не было желания объяснять кому бы то ни было свою позицию. В данном случае это выглядело бы как попытка оправдать себя. Этого я вообще не хотел делать даже в суде. Тем более здесь, в камере, перед каким-то уголовником.

Я не стал объяснять, что наркоторговцев, на мой взгляд, надо стрелять без суда и следствия. Я снова готов это сделать, если мне еще раз представится такой случай.

Вещей у меня с собой не было никаких, даже зубной щетки, поскольку задержали меня совсем недавно.

Поэтому я просто хотел улечься спать, не обратил никакого внимания на откровенно агрессивную речь этого субъекта и спросил:

– Моя шконка верхняя, которая свободная? Так я понимаю?

Тот арестант, который сидел под ней, ткнул большим пальцем на место у себя над головой, и я забросил туда все, что принес с собой. Но смотрел сосед на меня при этом тоже недобро, хотя поначалу именно он показался мне самым вменяемым из сокамерников, человеком, с которым можно нормально разговаривать.

Впрочем, выражение лиц моих соседей просматривалось с трудом. Слишком тусклой была лампочка над зарешеченным окном. А сама решетка даже свет звездного неба не пропускала, потому что была сварена из толстых параллельных полос металла, с внешней стороны наклоненных к земле под одним углом. Если прильнуть к окну лицом, то можно будет, наверное, увидеть, что делается во дворе СИЗО.

Впрочем, я не намеревался надолго задерживаться в этом заведении. Мне не понравилось, как меня здесь встретили. Поэтому я особо не реагировал на условия содержания.

Я хотел было забраться на шконку, которая меня ждала, но увидел руку, протянутую мне соседом снизу.

– Меня Стасом зовут. Стас Копра. На последнем слоге ударение. Это не фамилия, а погоняло. Когда его неправильно произносят, я обижаюсь. Фамилия – Копровой.

Руку я пожал, а представляться вторично не стал. Ладонь у Стаса была сильной. Но меня, тренированного офицера спецназа, крепким рукопожатием не испугаешь. Моя кисть, конечно, поменьше, но сухая, жилистая и жесткая. Стас словно испытывал меня. Я ему не уступил.

– Впервые в СИЗО?

– Надеюсь, что и в последний раз.

– Не зарекайся. Жизнь всегда по-своему нами крутит. Сейчас ты тоже не рассчитывал, а попал сюда.

– Я осознанно все делал, не убегал, хотя мог бы. Свидетелей не убирал, а ведь мои солдаты сделали бы это по одному моему знаку.

Я застелил постель, разулся и одним махом оказался на своей шконке. Но спать мне уже почему-то не хотелось. Да и отключаться, наверное, было опасно, когда рядом, на соседней верхней шконке, по-прежнему сидел уголовник, агрессивно настроенный против меня.

Даже при тусклом свете я видел, что он сплошь расписной. Татуировок не было разве что на лице. Я не знаток тюремной символики, однако слышал, что перстни на пальцах рисуются за каждую ходку. Лучи, расходящиеся от них, символизируют количество лет, проведенных в заключении.

Подсчитать все это я никак не мог. Но эта личность вызывала у меня подозрение. Как и тот тип, который сидел под ним. Я сомневался в том, что этого парня следователь таскал ночью на допрос. А днем услышать от него что-то обо мне он еще не мог.

Этот самый субъект и начал разговор, когда Стас Копра, мой сосед снизу, спокойно лег спать:

– Давай, капитан, рассказывай, за что ты мальчонку расстрелял.

Я промолчал.

– Ты не знаешь, наверное, что есть у нас такой закон. Каждый новичок, который в камеру подселяется, о своем деле рассказывает, – довольно мягко проговорил расписной. – А потом по тюремному радио про него сообщается чистая и полная правда. Так что лучше сразу не врать. Себе дороже выйдет.

– Давай, лепи, а мы послушаем, – настаивал его сосед снизу.

– Могу и залепить! – резко проговорил я. – Готов сразу сказать, что ты наседка, на кума работаешь. Думаю, ты уже не одного нормального парня сдал.

Я, кажется, умело использовал те немногие слова из тюремного лексикона, которые знал. Вообще-то в армии они не в ходу. Более того, их употребление наказуемо. Но ведь каждый из нас, спецназовцев, живет среди людей, а они бывают очень даже разные, с каким угодно прошлым.