Евгений Сухов - Бубновый туз Страница 4

При виде Марии внутри его все загорелось, отразившись на лице в виде легкой улыбки. Так бывает. Вот стоит себе вулкан, со стороны он может выглядеть очень спокойно: склоны, поросшие буйной растительностью, только иной раз клубится едкий и на первый взгляд вполне безобидный дымок. А в действительности внутри его свирепствуют глубинные процессы и копят силы, чтобы излить раскаленную магму на поверхность и пожрать все то, что встретится у них на пути.

Нечто подобное испытывал в тот момент и Сарычев. Сила его чувств была настолько напряжена, что могла излиться по жерлам души и растопить Марию в плазме любви.

Скоро они расстались. У Сарычева были основания думать, что она уехала из Петербурга оттого, что испугалась нахлынувшего чувства. Иначе бы им гореть тогда обоим. Некоторое время о Марии ничего не было слышно. До Игната доходили слухи о том, что Мария Феоктистова была избрана в руководство ЦК. Неизвестно, как долго бы она продвигалась и дальше по партийной линии, если бы предметом гласности не стал ее роман с молодым сотрудником, который был младше ее лет на восемь. К тому же он оказался еще и левым эсером.

Карьера Марии Сергеевны подломилась. И вот теперь ее перевели в московскую Чека в качестве его заместителя. Интересные повороты порой закручивает судьба.

За прошедшую неделю у них так и не нашлось времени, чтобы поговорить пообстоятельнее. Но того чувства, что прежде связывало их, более не возникало. Судьба развела их по разным берегам жизни, позади у каждого была широкая дорога из обид и разочарований.

По праву руководителя Сарычев мог вызвать Марию к себе в кабинет, чем окончательно определил бы их отношения. Она пришла бы, переломив гордыню, но в этом случае между ними установилась бы некоторая патовая ситуация — ни мира, ни войны. А Сарычев склонялся к мирным решениям. И однажды, спустившись на этаж ниже, он обычным просителем постучал в дверь и пригласил Феоктистову отужинать с ним в ближайшую субботу.

То есть сегодня.

Игнат посмотрел на часы. Если сразу отправиться домой, то у него хватит времени, чтобы переодеться. Сарычев хотел отдать распоряжение водителю, чтобы тот заводил машину, но тут увидел, что к подъезду подъехал автомобиль. И понял, что ужину не бывать.

Из автомобиля выскочил возбужденный Петр Самохин и, поправляя на ходу фуражку, выкрикнул:

— Мы нашли Егора Копыто!.. Он сейчас в трактире в Луковом переулке.

Значит, предчувствие не обмануло. Сердце слегка заныло от разочарования. А ведь где-то в глубине души он все-таки рассчитывал, что встретит утро в теплых женских объятиях. Встреча с Марией откладывалась.

Егор Копыто после ареста Кирьяна Курахина возглавил банду и доставлял чекистам немало хлопот. Теперь появилась хорошая возможность поквитаться.

— Кто-нибудь наблюдает за ним?

— Алексей Серяков следит! Мы сначала хотели его брать сразу, но потом решили оставить под наблюдением. Может быть, кто-то еще подойдет.

— Едем!.. Неплохо было бы накрыть их всех скопом! — направился Игнат к автомобилю.

Глава 3 ТРАКТИР В ЛУКОВОМ ПЕРЕУЛКЕ

Место было выбрано с расчетом: во-первых, тихое, а во-вторых, случайные люди сейчас в этот район заглядывали редко. Разве что в силу необходимости.

За небольшим столом, сколоченным из толстых сосновых досок, сидело двое мужчин. На вид одному было лет тридцать пять, внешности он был неброской, с широкой залысиной, заползающей острым клином на реденький завиток у макушки, губы пухлые, капризные, глаза чуть раскосые, под носом обозначились глубокие жестковатые складки. Говорил он уверенно, но негромко, и было заметно, что к вниманию он привык.

Его собеседнику было чуток за сорок, густые черные волосы пострижены коротко, на висках отдельными ниточками пробивалась седина. В общем, ничего приметного. Перед ними в глубоких тарелках остывала солянка, стояла наполовину распитая бутылка водки. Прислуживал мужчинам косматый здоровущий половой — доверенное лицо хозяина. Несмотря на запоминающуюся внешность, верзила умел быть незаметным, оставаясь при этом очень предупредительным.

Того, что помоложе, звали Егор Копыто. Он был одним из авторитетнейших жиганов.

Черноволосого именовали уважительно, по имени-отчеству, Савва Назарович, или Савва Большой. В досье сыскной милиции он значился как один из опытнейших медвежатников — Тимошин Савва Назарович.

Кроме них, в трактире находилось еще семь человек: пятеро разместились в углу тесной компанией и что-то оживленно обсуждали, еще двое — немного в сторонке, ближе к двери.

Глянув через плечо на веселящуюся компанию, Егор снова обратился к собеседнику:

— На двери будет висеть замок.

— Что за замок? — по-деловому осведомился собеседник.

— С серьгой. Крепкий. Расколешь, Савва Назарович? — с опаской спросил Егор, слегка прищурив свои калмыцкие глаза.

— Кто сообщил?

— У меня свой человек в конвое.

— Тогда другое дело, — понятливо кивнул медвежатник. — А то мало ли…

— Ну так чего?

Похлопав пятерней по отвисшему карману, где находился кошелек с деньгами, Савва Назарович важно заверил:

— Ты меня заинтересовал, а я сделаю, что обещал. Будь спокоен!

Копыто расслабленно улыбнулся. В мастерстве Саввы Тимошина сомневаться не приходилось — не однажды доказал его делом. Но беспокойный вертлявый червячок, угнездившийся где-то в области селезенки, подталкивал проявлять бдительность, именно поэтому второй раз за вечер он задал один и тот же вопрос. В ответ — понимание.

Дело-то серьезное!

Савва Тимошин росточка был невысокого, внешности — неброской. Жил скромно, достатком не щеголял, чем существенно отличался от других медвежатников, — те любили изыск, костюмы шили у самых лучших портных, а еду предпочитали из самых дорогих ресторанов, порой даже носовые платки предпочитали иметь с царскими вензелями, а манерой держаться заметно отличались от остальных уркаганов и жиганов.

Глянул на такого и тут же определил — большого полета птица!

В отличие от остальных медвежатников, Савва Назарович выделяться не любил — одевался непритязательно: осенью — потертое пальтишко, летом — обычные брюки с выцветшей рубашонкой.

Внешне он напоминал провинциального лекаря, понимающего, сочувствующего, готового даже в самую скверную погоду мчаться на вызов к больному. Сходство с доктором усиливал небольшой кожаный саквояж, с которым Савва Назарович практически никогда не расставался. А когда присаживался, то непременно ставил его рядышком, поглаживая, — так добрый хозяин поступает с кошкой, прыгнувшей ему на колени. И только когда он начинал говорить, впечатление от его неброской внешности мгновенно улетучивалось — становилось ясно, что беседуешь с человеком значительным, скупым на слова, отчего его речь приобретала какую-то особую значимость. Даже говорил он как-то по-особенному манерно, слегка растягивая слова, чем невольно приковывал внимание собеседников.

Но вместо медицинских инструментов в саквояже у Саввы Тимошина лежали отмычки, гусиные лапки, ворох ключей, фомок и прочие воровские приспособления, с помощью которых он мог вскрыть самый несговорчивый сейф.

Савва Тимошин входил в элиту воровского мира, даже самые матерые уркаганы отзывались о нем с уважением — «музыкант».

Свою карьеру он начал шестнадцатилетним подростком в подручных у знаменитого шнифера из Замоскворечья Петьки Орлова, который, обладая недюжинной силой, раскурочивал ломом сейфы, будто консервные банки с килькой. А когда того во время очередного ограбления бакалейной лавки повязали артельные мужики, Саввушка, осиротев, организовал собственное предприятие и вот уже более двадцати лет не знал промахов.

Обладая исключительными способностями, Савва Назарович сумел продвинуться в своем ремесле гораздо дальше наставника и вместо тяжелых ломов, которыми традиционно пользовались «шнифера», усвоил более тонкую науку «белых пальчиков» — вооружившись сапожной иглой, открывал самый сложный замок. Грубых орудий в виде ломов и фомок он почти не признавал, дверцы вскрывал аккуратно, как рачительный хозяин, и даже при самом детальном изучении на металлической поверхности невозможно было рассмотреть следов взлома.

«Подвиги» Саввы Тимошина не остались незамеченными — после каждого виртуозного ограбления его вызывали в полицейский участок, порой уговорами, а порой откровенным мордобитием требовали признания. Серьезно Савва Назарович прокололся лишь при ограблении книгопечатника Сытина, уронив у сейфа ключ с именными вензелями. И с тех пор за ним, как собаки на привязи, топали филеры, что не мешало между тем Савве Назаровичу периодически наведываться к фабрикантам со своим потертым саквояжем.