ПереКРЕСТок одиночества – 4 - Михайлов Дем Страница 4

– М-да… что-то все равно постичь не могу. Ну да ладно. Позже помозгую над словами твоими кучерявыми. А пока вот тебе сегодняшняя мудрость от Веры Юрьевны, в прошлом матери многодетной. Сегодня вот с утра столкнулся с ней на завтраке, а она мне и говорит – Тоныч, знаешь, в чем разница между нами и мертвецами? А я ей – и в чем же? А в том, отвечает она мне, что в отличие от покойников мы знаем, что про нас там плохо говорят и оттого мучаемся.

Я молча развел руками. А что тут сказать? Зато мне вдруг полегчало. Ушла бессмысленная и в чем-то зряшная злость. Я снова мог мыслить рационально и был готов вернуться к обсуждению экспедиции. Но, как оказалось, на текущий момент готов был только я один – собеседник неспешно перебирал листы в принесенной с собой старой кожаной папке на молнии, в пальцах другой руки крутя старомодную чернильную ручку с золотым колпачком. Поймав мой взгляд, Тон Тоныч пояснил:

– Настоящая вещь! Ручка Олимпиада 80. Нравится?

– Я больше думал над тем, откуда вы берете чернила.

– Пусть кустарно, но изготовляем свои. И с каждым годом совершенствуем процесс – гордо ответил старик – А ты, я вижу, наконец подстроился под наши беседы и совсем несовременный темп?

– Подстроился – согласился я – Вернее научился подстраиваться на ходу. Сначала было крайне непривычно добираться до главной темы так долго… но потом я понял, что в Бункере спешить некуда.

– Именно. Нет тут срочных дел. Распорядок железный, постоянный, медленный. Опять же за разговорами время незаметней летит. Почесал языком всласть, другого послушал и глядь – а уже ужин… Там то у вас поди все иначе теперь.

Я неопределенно пожал плечами:

– Где как. Некоторые ведут дела по старому неспешному стилю, другие стараются уложиться в тридцатисекундную подачу самой сути…

– О как… Тараторят поди, как оглашенные.

– Возможно… – усмехнулся я – А ведь при этом еще и улыбаться надо и стараться не прикусить язык. Я выступаю за нечто среднее между жеванием соплей и стремительной болтовней.

– Мир изменился – подытожил Тон Тоныч – Ну так вон сколько лет пролетело. А у нас все по-прежнему.

– Да нет – не согласился я – У вас все даже не по-прежнему, а прямо вот по-старому…

– Опять критикуешь?

– Нет. Скорее констатирую факт. Сегодня утром меня осенило.

– Еще раз? Частенько же тебе светлые мысли в голову приходят, Охотник.

– К сожалению не так часто, как хотелось бы – рассмеялся я.

– И в чем же осенило?

– Это скорее догадка – поправился я.

– Так расскажи. И не торопись – мы все одно Михаила ждем Даниловича, а он задержится еще чуток.

– Серьезное что-то?

– Похороны – кратко пояснил Тон Тоныч – Елену Никитичну проводили в последний путь спозаранку. Сто шесть годков прожила. Так вот и поверишь в мистику – она еще неделю назад мне за ужином сказала, что пора мол ей уж в дорогу дальнюю собираться. Я ей в шутку – неужто позвал кто? А она – привиделась мол мне дочка младшая. Померла она в восемьдесят один год и страшно ей там в темноте одной на тропке узкой. Вот и зовет маму. Надо идти и помогать. Вести за собой к свету небесному. Но сначала попрощаюсь со всеми неспешно, чайку напоследок попью сладкого, да завещание составлю. На все про все мол как раз неделя и уйдет. М-да… и ведь на самом деле померла Еленушка. Ушла…

– М-да – крякнул я – Мистика как есть…

– А ты веришь во все это? Потустороннее?

– Не особо – улыбнулся я.

– Молод, потому что еще – припечатал старик и напомнил – Так что там про догадку твою?

– Не было ли в истории Бункера, причем где-то ближе к временам его основания так сказать, кого-то из пенитенциарной службы?

– Откуда-откуда?

– Тюремщик – пояснил я – Кто-то связанный напрямую с содержанием заключенных. И речь не о рядовом сидельце, отмотавшем свой срок. Речь о ком-то кто сыграл большую роль в становлении Бункера.

Тон Тоныч удивленно откинулся на спинку стула:

– Ого…

– Я угадал?

– Прямо в точку ты угодил – кивнул собеседник – Причем ударил в самую сомнительную и при этом важную для нашей истории персону. Считай прямо по лбу покойного Максима Сергеевича щелкнул звонко.

– А он как раз из…

– Потомственный тюремщик – усмехнулся Тон Тоныч и задумчиво повел головой – Бушуев Максим Сергеевич. Фигура! Но сомнительная…

– Я уже слышал про одну сомнительную важную фигуру из прошлого Бункера.

– Сергей Панкратов?

– Да.

– Неугомонный экспансионист, исследователь, бунтарь и просто рисковый человек – кивнул старик – Уважаю его безмерно. Своей неугомонностью Сергей Панкратов подарил всем жителям Бункера годы и годы дополнительной жизни. Он погиб ради нас всех. Смешно, но то же самое я могу сказать и про Бушуева Максима, хотя многие из знающих о том периоде относятся к нему крайне неоднозначно. А с чего ты решил, что в правлении Бункера был такой человек?

– Взглянул на структуру Бункера сверху как на схему – пояснил я – Вспомнил тех крепких стариков в черных телогрейках у входа в Замок. Разносящих баланду безобидных здешних молодых. Про всегда закрытые двери и четкую иерархию. И как-то во всем этом я разглядел контуры тюремных бараков. Хотя территория Холла больше похожа на поселение для изработанных вольноотпущенных.

– Все верно – вздохнул Тон Тоныч – Это все заслуга Бушуева Максима Сергеевича.

– Можно подробней? Раз уж ждем Михаил Даниловича…

– Да почему бы и нет. Тут секретов никаких. То, что про него и вообще про многих холловцы и центровые ничего не знают только их вина и ничья больше. Им не особо интересно. Понимаешь?

– Еще как – кивнул я, усаживаясь поудобней.

– Сигаретку?

– Не – отказался я – Лучше чаю погорячее.

Тон Тоныч жестом отдал распоряжение, неспешно добыл сигарету из портсигара, подкурил и наконец заговорил:

– Тут все верно подметил, Охотник. Не все, но очень многое в нашем Бункере определила власть Бушуева. А он мир видел очень по-своему. Хотя тебе этого точно не понять.

– Это почему?

– А потому что молод ты. И потому что при тебе попросту не было тех организаций, что в свое время леденили душу каждого. Лично я с детства наслышан был – нашу семью напрямую зацепило. Пятеро угодили в лагеря и лишь двое вернулись живыми в пятьдесят третьем. От них и наслушался всякого. А Бушуев тоже оттуда свои корни ведет – только его семья с другой стороны колючей проволоки всегда была.

– Охранники?

– Вся семья Бушуева напрямую была связана с УСВИТЛ. Слышал о таком?

– Нет.

– Севвостлаг.

– Тоже нет. Но это явно какой-то северный тюремный лагерь. Тридцатые годы двадцатого века?

– Они самые. Темные тридцатые. Меня тогда еще не было, а вот родители мои хлебнули горя. Семья у Бушуевых была большая. И каждому нашлась работа. Кто охранником, кто бухгалтером или в администрации лагерной, а кто и получше карьеру сделал. Когда лагерь закрыли Бушуевы без работы не остались – их просто перевели в УИТК, где они продолжили работать. Спросишь откуда я это знаю?

– Как раз собирался.

– А Бушуев оставил после себя обширные дневники. Писал мелко, четко, почти без ошибок. Там все. Начиная с истории его семьи, потом как он угодил в тюремный крест… та еще историйка…

– И как он сюда попал?

– По дикому можно сказать. Руководил конвойной командой одним зимним вечером шестьдесят четвертого. Принимали два вагона с заключенными. Овчарки хрипят и рвутся с поводков, вьюжно, морозно… Он отошел к штабелю бревен, только достал фляжку и хлебнул самогона, как его толкнул в спину его же подчиненный по фамилии Матросов. И он оказался здесь. Учитывая, что поездная платформа находилась на территории колонии, можно сказать, что он угодил из тюрьмы в тюрьму, по пути резко сменив роли. Но при этом угодил он козырно – сам понимаешь.

Я не сразу догадался. Понадобилось секунд десять, чтобы осознать:

– Полная зимняя форма. Фляга. Может даже оружие…

– Планшет с документами. Кожаный такой офицерский. И да – табельное оружие с двумя магазинами. Сверток с задубелыми бутербродами в боковом кармане. Пачка махорки, зажигалка. Да там в его дневниках полный и достаточно длинный перечень – он мужик был педантичный и скучноватый.