Михаил Нестеров - Один в поле воин Страница 40

– Иди докладывай, – услышал Маргелов распоряжение Ширяевой.

Возвращаясь от Нины Клименко, Василий зашел на почту, показал свое удостоверение, и почтальонша проштамповала конверт. Так что в прокуратуру заявление пришло по местной почте.

Валентину не смущал тот факт, что и заявление, и кассета пришли в один день и именно в городскую прокуратуру. Справедливо напрашивался вывод: все это послано одним лицом – Ниной Владимировной Клименко. Как только Маргелов возьмет под контроль дело, которое вели коллеги из Кировского ОВД, первое, что сделает, – нанесет очередной визит Н.В. Клименко, чтобы прояснить ситуацию об этих совпадениях, одним словом, официально допросит Нину Владимировну. А это был очередной шаг Валентины на пути к цели. Пока мать Максима помогала следствию, вернее, своему сыну, и в дальнейшем можно было надеяться на ее помощь.

Маргелов вскрыл конверт и отправился к прокурору. Ему пришлось подождать минут десять-пятнадцать, пока Волков разговаривал с директором городской птицефабрики; их голоса, из-за плотно прикрытой двери, казались ворчливыми. Наконец посетитель ушел, и Маргелов шагнул в кабинет прокурора.

– Разрешите, Анатолий Сергеевич?

Волков кивнул, снял пиджак и галстук, закатал рукава рубашки и пошел в комнату отдыха умыться. Вернулся он заметно посвежевшим.

– Ну, что там у тебя? – спросил он, завязывая галстук.

Ознакомившись с заявлением Клименко, прокурор ненадолго задумался, изредка поглядывая на Маргелова, после чего веско изрек:

– Мне было интересно, как далеко может зайти ваша с Ширяевой игра. Ты думал, я клюну на это? – он показал пальцем на заявление Клименко.

"Сделать вид, что я удивлен? – подумал Маргелов. – Или же сотворить на лице что-нибудь покруче? Нет, не стоит. Мое кино – это мое кино. А кино Ширяевой – это ее кино. Поделиться с шефом своим бредом или подождать?"

Следователь послал Волкову виноватый взгляд и стал похож на кота, нагадившего посреди комнаты и понимающего, что провинился. При этом кот знает, что хозяин не выгонит его из дому. Правда, может и ткнуть мордой в дерьмо.

Прокурор усмехнулся.

– Мне кажется, что Ширяева должна остановиться. Пока не поздно. На твои действия я закрою глаза при одном условии: сделай вид, что мне ничего не известно ни о видеопленке, ни о заявлении Клименко, а я отвечу тебе взаимностью. И дело не столько в тебе, сколько в самой Валентине: мне ее жаль. Но она зашла слишком далеко. На исправление положения даю ровно сутки, понял?

Прикидываться дурачком было бессмысленно, и следователь утвердительно кивнул:

– Да, Анатолий Сергеевич.

У Волкова был беспроигрышный вариант: выиграет Ширяева, докажет что-то – они возьмутся за Курлычкина, проиграет – возьмут за жабры саму Валентину. Что касается использования видеоматериала и требования от Нины Клименко написать заявление об исчезновении сына, все это не что иное, как оперативная работа, которая изначально была направлена против Ширяевой. Одним словом, прокуратура всегда останется в выигрыше.

– Я понимаю ее, – продолжал прокурор, – в своей игре она делает ставку на наши с тобой чисто человеческие качества. Она достигла определенного результата... – Выдержав паузу, Волков прямо спросил: – Ты сказал ей о нашем предварительном разговоре?

– Да, – кивнул Маргелов.

– И все же она решилась... Да, в нелегкое положение она попала. Но помочь мы ей ничем не сможем.

Валентина ночью не выспалась. Ожидая Маргелова, она заварила крепкого чая и, часто зевая, помешивала в стакане ложечкой, чтобы чай побыстрее остыл.

Завтра также предстоит трудный день, и послезавтра... И все время перед глазами будет стоять ненавистное лицо Курлычкина. Выкрест, "из грязи в князи"... Больше всего он походил на батрака, которому дали власть и полномочия. И вот он, вооружившись вилами, заколол барина, повесил его семью и стал главным над такими же, как он, так как вовремя и пошире других открывал рот. Кулак? Раскулачить, все отобрать, жену и детей вон из дома! И пошло-поехало...

Валентина выпила чай, выкурила сигарету, в надежде взбодриться, прошлась несколько раз по кабинету. Вернувшись за стол, она положила голову на руки.

"Пять минут", – скомандовала она себе и крепко заснула.

Вернувшийся от прокурора Маргелов не стал ее будить. Он взял кое-какие бумаги из ящика стола и принялся за их изучение. Совсем скоро ему придется сообщить Валентине неутешительные новости. Нужно смотреть на вещи реально, прокурор прав, и он дает Ширяевой шанс, просто глупо им не воспользоваться.

Хотя все это бесполезно, подумал Маргелов, глядя на спящую женщину. Узнав, чем закончился его визит к прокурору, она, как в омут, бросится в последнюю атаку на Курлычкина. И конечно же, проиграет...

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

42

Отвечая на телефонный звонок, которых в последние дни было немало, Курлычкин втайне надеялся услышать голос сына. Перед ним лежала теплая еще кассета, извлеченная из видеомагнитофона. Злоумышленники действовали прямолинейно, способ передачи видеоинформации остался прежним – через почтовое отделение.

На душе Станислава Сергеевича стало полегче, когда он увидел Максима – по-прежнему пристегнутого к трубе наручниками, но с приемлемым цветом лица. Сын что-то жует, зачерпывая ложкой из эмалированной чашки, облизывает губы, но в объектив камеры не смотрит. "Преднамеренно? – спросил у себя Курлычкин и ответил так: – Вряд ли". Еще чуть поразмышляв, вернулся к первоначальному выводу: сын не хочет показывать ему своих глаз. Что в них написано, прочесть можно было бы, не заглядывая в словарь: жалеет мать, отца.

"Жалеет, падла!" – выругался Курлычкин.

В основном он винил в случившемся не себя, а именно Максима. За его беспечность, за наплевательское отношение к родителям. Совершенно не ценит внимания к собственной персоне, не воспринимает ни добрых слов, ни суровых нравоучений. Как будто его воспитание прошло не в родительском доме, а на галерах.

Курлычкину нередко случалось разговаривать с сыном по телефону в деловой обстановке, он всегда насылал на свое лицо нежную заботу, любовь, демонстративно отворачивался от собеседников, едва ли не ворковал в трубку: "Здравствуй, сын. Как ты? Надеюсь, ничего не случилось? Да, детка, извини, сейчас я немного занят". Играл так убедительно, что у уборщицы порой на глаза наворачивались слезы. Не мог иначе, свои же братки могут неправильно понять, когда о здоровье своего чада осведомишься второпях или, не дай бог, недовольным голосом человека, которого отвлекли от чего-то серьезного.

"Здравствуй, сын... Как ты?"

43

Валентина отвалила с погреба мешки и заглянула в полумрак. Снизу на нее смотрели глаза пленника. Женщина не успела переодеться: как была в платье, так и стала спускаться.

– Горе ты мое... – пробурчала она, отмыкая наручники. И по всем правилам замкнула вторую половину на своей руке. – Вперед!

Максим за четыре дня выучил эту процедуру наизусть. Сейчас они поднимутся, быстрым шагом пройдут короткое расстояние от сарая до дома, и его снова пристегнут к трубе отопления. По идее, он мог закричать, позвать на помощь, воспользоваться преимуществом в физической силе, но рядом всегда находился помощник Ширяевой – худой мужчина, на лице которого можно было прочесть все, кроме сочувствия. Пленник не понимал, почему в погреб за ним спускается судья, а не передоверит это мероприятие своему партнеру.

На этот раз во дворе худого уголовника не было. Пока Максим оглядывался, Ширяева неожиданно грубо подтолкнула его в спину.

– Не оглядывайся! Я вижу тебя насквозь, сукин сын! Только попробуй дернуться – остаток своих дней проведешь в яме.

Прежде чем взойти на низенькое крыльцо, Максим услышал, как открывается скрипучая калитка. Он бросил взгляд на помощника Ширяевой и шагнул в дом.

Он не знал, что судья работала следователем и кое-что помнила из приемов самообороны. В комнате она неожиданно ловко перехватила свободной рукой запястье пленника и резко вывернула руку. Максим даже вскрикнул от боли. А судья тем временем пристегнула его к трубе.

В углу комнаты лежал матрас, на котором пленник проводил все свое время, когда не находился в погребе.

– Подбери ноги. – Валентина раскатала матрас и тоном, не терпящим возражений, сказала: – Отдыхай.

– Может, вы все-таки отведете меня в туалет?

– Я уже устала повторять: я умею ухаживать. Мне не в тягость вынести за тобой горшок.

Максиму было бы легче услышать слово "параша", а так судья низвела его до уровня беспомощного малыша.

Дважды хлопнула дверь, Валентина вернулась с уже знакомым жестяным ведерком. Жестом, который показался пленнику унизительным, положила в ногах рулон туалетной бумаги.

Форточек на окнах не было, женщина открыла настежь все двери и вышла во двор. Как и в прошлый раз, парень мог наблюдать ее возле колодца: она набирала воду в емкость, выкрашенную коричневой краской, затем переместилась к клубничным грядкам, выискивая ягоды и тут же отправляя их в рот. Привстав, парень увидел присоединившегося к судье помощника. Они о чем-то коротко поговорили, и мужчина ушел. Через открытые двери до Максима донесся слабый рокот заработавшего двигателя.