Леонид Влодавец - Адская рулетка Страница 40

— В фашисты, что ли?

— Именно…

— Что я, дурак? За это и посадить могут…

— Ну а, допустим, что вы бы в таком месте жили, где за это не сажают?

— В Америке, что ли? — спросил я.

— Не важно. Вот, допустим, вы бы знали о фашистах все, что знаете сейчас. Про Бухенвальд, про Чили, про все остальное… А весь ваш класс, как один человек, пошел бы в гитлерюгенд или какую-нибудь другую пакостную организацию…

— А если бы не вступил, чего бы мне за это было? — спросил я не без ехидства.

— Ну, я не беру крайний случай, если, допустим, вас бы за это стали травить, убивать и так далее… Допустим, ничего страшного не произошло бы. Просто все бы стали ходить на собрания, какие-то мероприятия, а вы остались бы в одиночестве…

Игорь Сергеевич явно хитрил. Здесь нельзя было абы что ляпнуть. Если бы классная задала такой вопрос, то я бы наверняка, чтоб ее позлить, сбрехал что-нибудь понахалке. Например, сказал бы, что вступил бы в этот самый югенд. Только она бы такой вопрос не задала, испугалась бы. Этот вопрос и задан был откровенно, и вызывал на откровенность. Надо было думать. Так я и сказал:

— Я подумаю, Игорь Сергеевич.

— Думайте, Вася. Это само по себе хорошо. Только почему вы об этом раньше не думали?

Действительно, чего я раньше не думал? Я стал было размышлять, но тут сеанс кончился. Вместо Игоря Сергеевича на экране появился доктор, который объявил мне, что завтра мой карантин заканчивается и я могу, после некоторых формальностей, отправляться домой.

РАЗМЫШЛЕНИЯ В ДОМАШНЕЙ ОБСТАНОВКЕ

За мной из нашего института приехал на автомобиле Игорь Сергеевич. Он привез с собой мамульку и пахана, довольных как слоны, что меня наконец выпустили. Они сидели по бокам от меня на заднем сиденье, как агенты секретной службы, отловившие важного шпиона. Игорь Сергеевич сидел рядом с шофером и всю дорогу молчал. Родители мои только и знали, что спрашивали обо всяких глупостях, будто я еще был совсем маленький и возвращался с детсадовской дачи или из пионерского лагеря. Они рассказывали мне о каких-то наших семейных делах, о том, что кто-то из наших знакомых отдыхал в Гаграх, а кто-то в Ялте. Сами мы в такие края никогда не ездили — денег не было. Да и слушать это было неинтересно, тем более что я все лето просидел взаперти и выбрался на волю только к середине августа. Возле самого дома я спросил Игоря Сергеевича:

— А когда выходить на работу?

— С понедельника, — сказал Игорь Сергеевич. — Между прочим, можете написать заявление на отпуск. Вам бы неплохо отдохнуть…

— Да уж, — заметил пахан, — отдохнуть ему надо бы. А то придется сразу из карантина — в карантин…

— Как это? — удивился я.

— Да уж так, — вздохнул отец, — тебе еще в июне повестка была. Отсрочку тебе дали до осени, а уж осень-то не за горами.

Мамулька всхлипнула, а машина остановилась. Мы приехали домой.

Дома все было как и раньше, санузел за ширмочкой, пыль на окнах, полное ведро мусора, засыпанные бумагами мамулькин и паханов столы, две пишущие машинки с вставленными листами, паханово «профессорское» кресло.

Я забрался в свою клетуху, врубил свой допотопный маг и лег на диван ловить кайф. Сквозь музыку долетело бряканье посуды на кухне, оттуда уже тянуло чем-то вкусным, должно быть, мамулька делала пирожки. Они с паханом там болтали так весело, так были довольны, что мне даже стало не по себе. Чему они радуются? Что я, из космоса вернулся? Чудики!

Скосил глаза на стол, стоявший напротив кровати. За ним я еще в прошлом году уроки делал. В последнее время там, кроме кассет и пластинок, ничего не валялось. Однако сейчас я увидел несколько предметов, которые меня удивили. Я слез с дивана и подошел к столу. Предметы вроде были самые обычные, давно знакомые, но почему-то, поглядев на них, я подумал: что-то тут не то. На столе лежала моя тетрадка, в которой я выводил палочки в первом классе, тут же была и подушечка для иголок — ее я когда-то сшил сам на труде и подарил мамульке на 8 Марта. Еще лежало письмо, которое я написал из пионерского лагеря, наверно, самое первое письмо в моей жизни. Потом мне попался на глаза пластмассовый солдатик, неизвестно как уцелевший из нескольких десятков, переломанных мной, папка с гербарием, который я собирал в шестом классе. Я думал, это все давно повыкидывали, а они, все эти предметы, откуда-то повылезали… На старом рисунке из четвертого класса, намалеванном акварелью, я увидел странные пятнышки, вроде бы кто-то капнул водой на смешную и дурацкую рожу с кривым длинным носом. В этой роже даже сам Толстой не узнал бы своего Буратино. Раньше, я помнил, этих пятен не было… И, уж не знаю как, до меня дошло, что это мамулька наплакала… Она, должно быть, вытащила все эти древности, глядела на них, вспоминала и ревела… Неужели все было так опасно? Черт его знает, может быть, и да… Мог ведь вместе с Петькой какой-нибудь микроб регенерироваться?! Мог. Мог я чумой, холерой или другой заразой заболеть? Мог. Значит, и помереть мог, запросто… Тут я даже вздрогнул, потому что в первый раз подумал, что такое может быть. Нет, я и раньше знал, что когда-нибудь это будет. Когда-нибудь, лет через семьдесят. Или даже больше… И тут я представил эту комнату без себя. Не через семьдесят лет, а сейчас. Все есть, а меня нет. Наверно, что-то похожее, только посильнее, чувствовала и мамулька, когда заходила сюда, когда меня не было. Она ведь не знала, вернусь я сюда или же эти вещи останутся единственным, что сохранится от меня на этом свете.

Бр-р-р! Даже мороз пробрал от этих мыслей! Я поежился, крутнул ручку мага, он стал орать громче, но кайфа не было. Мне стало жалко себя, жалко мамульку, жалко пахана и всех-всех-всех, кто живет на земле… Но тут я вспомнил о Петьке, и мою тоску как рукой сняло! Черт побери, да ведь регенератор-то — это ж бессмертие! Ведь он может возродить человека и через век, и через три века, и не один раз, и не два… Живи себе одну жизнь, потом вторую, третью и так далее. Родишься, проживешь первую жизнь плохо, ничего, в другой поправишь! Прямо как у Высоцкого. «Пускай живешь ты дворником, родишься вновь — прорабом…» Лишь бы только найти, почему у Игоря Сергеевича ничего не получается… Хм! А ведь можно регенерировать и человека, который еще не умер! Скажем, живешь ты, состарился, и охота тебе посмотреть на самого себя, молодого. Берешь свою тетрадку из десятого класса, кладешь в регенератор — чик! И можно поговорить с самим собой, семнадцатилетним… Смех!

Я успокоился и стал думать над тем, о чем мы вчера беседовали с Сергеичем. Загадку вообще-то он загадал из серии «если бы да кабы, да во рту росли грибы». Неужели он не знает, что вокруг делается и зачем мы в комсомол вступаем, а не в гитлерюгенд? Знает, конечно, не дурак. Ведь у нас любой сопляк знает — без комсомола нельзя. Даже в хорошее ПТУ не возьмут, не то что в институт. А гитлерюгенда у нас нет. Чего себе голову забивать? Конечно, насчет всех этих «порывов» и прочего, на которые Петька-дурак купился, я уже много знал. Тимоха и Алик примерно одно говорили. «На стройки едут бабки делать — этот раз. Карьеру — это два. Первое сделать легче, если горбатиться, а второе — труднее, там надо уметь лизнуть и без мыла просклизнуть …» Это я и от других слышал. Вообще, за четыре года я комсомольцев, таких, как в книжках и фильмах, честно говоря, не видал. Даже самые примерные, на собраниях — одни, а на улице — другие. Вот Тимоха, скажем. Он у себя в технаре в пиджачке ходит, с галстуком, при значке — комсорг. Придет, оденется по фирме, крест на шею, черные очки — и на фарцу. Или Вика из нашего класса. Такие речуги толкала про активную жизненную позицию — красота! Иной раз думал — из таких Космодемьянские выходят. Дали

ей характеристику в самый престижный вузик. Аж из райкома ВЛКСМ. А зимой навечер встречи выпускников пришла с таким меном — закачаешься. Держалась так, будто она королева Великобритании или, на худой конец, Нидерландов!

На настоящего комсомольца был только один мужик похож — Саша. Я с ним на секции самбо познакомился. Он постарше был, учился на третьем курсе где-то. Насчет комсомола у него было свое мнение. Он считал, что народ раньше верил в идею, а теперь верит в вещи. Дескать, все зажрались, стали лучше есть, пить и одеваться, а раз так, то и идеи все побоку. Раньше были довольны, что получали на день по 250 граммов хлеба, а теперь по килограмму в мусорку выкидывают. Он сказал, что таких, как Тимоха, в семнадцатом году стреляли, правильно делали. Это он серьезно сказал, даже слишком серьезно… В другой раз я от него слышал, что во всем виновата денежная система, которая позволяет бесконтрольно пользоваться деньгами. Если бы начисто ликвидировать всякий расчет за наличные, а ввести специальные книжки вроде сберегательных и записывать туда каждый месяц, кто сколько заработал, то никто бы не мог, не трудясь, получать доходы… И взятку не дашь, и не украдешь — денег-то ни у кого не будет. Пришел в магазин, засунул книжку в машинку — и машинка с тебя столько спишет, сколько стоил купленный товар. И моду Саша хотел упразднить. Он сам никакой фирмы не признавал — только советское носил. Мода, он считал, есть расточительство ресурсов и уступка буржуазному вкусу. Надо, чтобы одежду разрабатывали не модельеры, а ученые-гигиенисты, которые придумывали бы такую одежду, чтобы она была безопасна, удобна при ходьбе и при работе, а самое главное — гигиенична. Еду надо тоже разработать такую, чтобы она прежде всего была полезна, а уж потом вкусна. Потому что многое, что человеку кажется вкусным, на самом деле его медленно убивает. Водку, вино Саша предлагал ликвидировать, а за самогоноварение ввести смертную казнь, как и за все другие преступления. При этом он мне показывал какую-то работу Ленина, где что-то похожее было написано. Еще одна великая идея, которой он заполаскивал мне мозги, была отмена семьи. Тут он ссылался на «Манифест Коммунистической партии», где действительно это предусматривалось. Правда, в школе нам говорили, что это нельзя понимать буквально, но Саша утверждал, что понимать надо так, как написано. «Не случайно же, — говорил он, — Энгельс написал работу „Происхождение семьи, частной собственности и государства“. Именно в таком порядке они возникли: сначала семья, потом частная собственность, а потом государство. Если мы хотим, чтоб при коммунизме не было ни частной собственности, ни государства, значит, мы хотим, чтоб семьи не было тоже! А наши газеты все пытаются убедить нас, что семью надо беречь и хранить! Дудки! Все человеческие пороки, в том числе самый главный — „вещизм“, — воспитывает семья. Именно там ребенка приучают к тому, что он — пуп земли, что ему все можно… Тут у Саши тоже был свой проект, отменить семью, детей у матерей отбирать и помещать в интернаты под присмотр профессиональных педагогов, которые будут их воспитывать и доводить до ума.