Михаил Серегин - Особая миссия (Сборник) Страница 40

– Да и я увольняться из рядов не собирался, едрена-матрена, – заявил Кавээн. – Но мне совсем не нравится, когда мне указывают, что можно делать, что нельзя… У нас каждый салага знает – спасатель всегда принимает решение сам, в зависимости от обстановки… Если Кольцов об этом забыл – это его проблема, а не моя… Я так работать не умею: туда не лезь, этого не спасай, здесь не стой, туда не ходи…

– Абрамович! И вы, леди и джентльмен! – с пафосом начал Игорек. – У нас есть вещи, которые мы чтим свято. Не рассуждая… В данном случае я говорю о Кодексе Первых Спасателей… Оттого, что он не напечатан в типографии и не вывешен на стене, он не становится для нас менее значимым, скорее – наоборот. И будь ты хоть двадцать раз генерал, изменить этот неписаный свод законов тебе все равно не удастся… Я с Александром Васильевичем полностью согласен… «Начальство отдает приказы, а умираешь ты. Не позволяй ему думать вместо себя». – Я не считаю этот принцип устаревшим, да и в реформаторы не рвусь. Он мне нравится, и если генерал Кольцов считает, что вправе запретить мне думать во время спасательных работ, то ему стоит перейти из спасателей в бульдозеристы или крановщики. Бульдозер вряд ли проявит раздражающую его самостоятельность и… Как это, Абрамыч, он тебе сказал? «Излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей…» Я считаю, Абрамыч, – нужно плюнуть и растереть. Официально он на тебя никакого взыскания наложить не сможет. Если бы это меня одного касалось – даже и сомневаться не стал бы! На спасательных работах я вправе принимать решение абсолютно самостоятельно, в зависимости только от оперативной обстановки. А обстановку на месте работы никто лучше меня знать не может… Ни один из генералов.

– Ладно, Игорь, успокойся, я твою позицию понял, – остановил его Грег, сообразив, что тот уже пошел «кругами».

Осталось только мне высказаться.

– В целом я согласна с мнением, которое сейчас было изложено, – сказала я. – Могу добавить о себе лично. Я не из тех упрямых натур, которые с тем большим интересом делают то, что им запрещают. Это детство. Но не думать теперь о причинах катастрофы просто не смогу. И не предпринимать шаги для получения информации, с этим связанной. Если это не нравится какому-то генералу Кольцову, пусть объяснит это мне сам. Мы не в ФСБ служим, чтобы пытаться давить на меня через моего начальника. Я не нарушила ни одного параграфа утвержденного приказом министра Устава спасательной службы, ни одного из неписаных принципов Кодекса Первых Спасателей. И мне очень не нравится, что я второй раз за несколько часов слышу фактически одно и то же от столь разных людей – нашего генерала и полковника ФСБ Краевского. Тот тоже отчитывал меня…

Я тут же споткнулась и решила поправиться:

– …нас, то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень теперь интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы – думать нельзя!

Тон у меня, надо сказать, был решительный.

– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать стану. Во-первых – я так устроена, а во-вторых, это моя профессия, это мое дело, я словами работаю столько же, сколько и руками… Предупреждаю заранее: следующее, что я сделаю, – узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это оказалась столь уж секретная информация.

– Зачем? – спросил Абрамыч, но я поняла по его интонации – спросил не для того, чтобы оценить, стоит ли мне это разрешить, а самому интересно стало.

– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не могу исключить формально-логическое ее истолкование, поскольку не знаю – сколько же на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.

Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.

– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать…

– Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга достаточно давно, наверное, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…

Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:

– Через три минуты – в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. Не буду напоминать, что обследование должно вестись с максимальной тщательностью. Если останутся малейшие сомнения, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, график работ будет сорван и обследование – повторено. А вот это уже станет свидетельствовать о нашем с вами непрофессионализме… Всё. Жду всех на берегу.

Когда вы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:

– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..

…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в решении. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.

Однако в планы мои входило не только добыть информацию о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в расширительном смысле, иначе какая же это самостоятельность? Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не люблю и не могу. Прежде всего, не понимаю, почему мне нельзя интересоваться, как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и интуиция настаивают на том, что должна шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к этой информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…

Штаб спасательных работ располагался в середине Центральной набережной, в здании шестнадцатиэтажной гостиницы, носящей «сверхоригинальное» для волжского города название «Волна». Шестнадцати этажей, пожалуй, и маловато было для множества начальствующего люда, слетевшегося на место катастрофы. Чем больший пост занимает человек, тем большая свита его сопровождает: разные там секретари, референты, помощники, заместители, охранники и т. д. Посмотришь иной раз на эту кучу людей, вьющихся вокруг одного начальника, и думаешь: «До чего несамостоятельный народ эти большие чины – шагу не могут сделать без референта или помощника. Интересно – везде сложилось так? Или это какая-то особая специфика истинно русского национально-бюрократического характера?..»

Я не стала появляться в штабе в форме спасателя, справедливо полагая, что три минуты на то, чтобы потом переодеться в своей палатке, у меня найдутся… А в обычной одежде затеряться среди множества дамочек и молодых людей было очень просто. Я могла представиться, например, родственницей кого-то из пассажиров, но это не помогло бы мне решить свою главную проблему – я хотела попытаться проникнуть туда, где содержали капитана Самойлова, которого допрашивали сейчас члены государственной комиссии. Работала комиссия здесь же, в гостинице, занимая три верхних этажа. Как мне осуществить свое намерение, представляла с трудом, я же не частный сыщик, в конце концов, отработанных приемов для таких ситуаций у меня нет, но надеялась на удачу и свою способность к импровизации.

Как ни странно, мне удалось практически беспрепятственно проникнуть на пятнадцатый этаж, на котором и содержался, по моим расчетам, капитан «Сергея Есенина». На шестнадцатом заседала сама комиссия, а на четырнадцатом наверняка располагались всевозможные пресс-секретари и референты. Они всегда занимают позиции на краю зоны ограниченного доступа, поскольку общаются с прессой, а кто же пустит журналистов хотя бы на один шаг дальше, чем это разрешено начальством?