Максим Шахов - Концентрация смерти Страница 41

Муса глянул на него со снисхождением, как высшее существо смотрит на низшее.

– Где именно сидели?

– Под Ченстоховой.

– Далековато.

– Мы самолет угнали, тот самый «Юнкерс»… – Прохоров говорил и понимал, что сам себе не поверил бы, окажись на месте Мусы, а потому оборвал объяснение на середине и горячо заговорил: – Мы убежали из немецкого рабства, чтобы мстить врагу за смерть наших товарищей, за то, что оккупанты на нашей родной земле творят. За слезы и кровь… – тут же всплыла в голове фраза, которую выкрикнул перед тем, как накинуть себе петлю на шею, капитан Зубков. – Да здравствует великий Сталин! Враг будет разбит, победа будет за нами!

И тут же сам почувствовал, что прозвучало это предельно фальшиво. Не этих слов ждало от него пожарище с обгоревшими человеческими останками. Хотя на лагерном плацу под виселицей этот пафосный выкрик прозвучал как набат. Михаил помнил, как его качнуло от этих слов, как он, забыв о последствиях, двинулся вместе с другими пленными к эшафоту, и только дубинки со стрельбой остановили, рассыпали это движение воспрянувших рабов.

На удивление, этот не совсем искренний пассаж понравился Мусе, он довольно заулыбался.

– Слава великому Сталину – это хорошо, это здорово и это правильно, – проговорил он, откашлявшись. – Я даже могу поверить в ваш побег. Но вы в свое время добровольно сдались в плен врагу, а значит, предали свою Родину, которая для вас ничего не жалела.

Уркаганы из отряда Мусы довольно скалили зубы, понимая, что их батька-командир подсел на любимого коня.

– Кто сказал, что добровольно? – спросил Прохоров.

– А кто сказал обратное? – вопросом на вопрос ответил Муса. – Всякий преступник врет, чтобы оправдать свои злодеяния.

Чувствовалось, что он не глуп и язык у него подвешен. Михаилу приходилось, прилетая в тыл к белорусским партизанам, и раньше слышать о таких вот диверсионных группах, которые забрасывали из центра. Ее ядро – один или несколько опытных энкавэдистов, в помощь им придавали освобожденных авторитетных урок. Основной целью их было взять под контроль стихийно возникшие на оккупированной территории партизанские отряды. Иногда доходило и до убийства несговорчивых командиров из местных, которых вызывали якобы для переговоров.

Муса не понравился Прохорову. Но кто сказал, что он должен быть симпатичным? Михаил согласился бы сейчас подружиться и с лысым чертом, лишь бы тот боролся против врага. Ведь ради этой борьбы он и совершил побег из офлага. И вот теперь шанс влиться в одни ряды с теми, кто боролся с оружием в руках против нацистов, представлялся ему. Да только Прохорова не хотели признавать патриотом, а рядили в одежды изменника Родины.

– Мы советские офицеры.

Муса пренебрежительно усмехнулся и продолжил:

– Бывшие офицеры, – уточнил он с хитрым чекистским прищуром. – Вы сдались в плен и тем самым лишили себя воинских званий и всех гражданских прав. Вместо того чтобы бороться до последнего патрона, до последней капли крови, вы предпочли пресмыкаться, лизать врагам сапоги, молить их о пощаде. Вы продались за немецкую пайку, чтобы сохранить свои жалкие жизни предателей. Вы работали на оккупантов против своего героического народа. По законам военного времени вы заслуживаете лишь одного наказания – расстрела.

Прохорову подумалось, что Муса несет полный бред. Он не верил, что командир партизанского отряда всерьез собирается привести свой приговор в исполнение, хотя и этот вариант полностью исключить не мог. Но какое пресмыкание перед врагом? Какая немецкая пайка? Он, Муса, хоть день пробыл в том аду, откуда вырвались они с Ильей? Смог бы он совершить побег оттуда, откуда это никому прежде не удавалось? Но нужных слов для оправдания в голове не находилось. Прохоров чувствовал, что сорвется на крик, на оскорбления. А это неправильно, если ты безоружен, а на тебя нацелены стволы, и речь уже пошла о расстреле. И тем более неправильно, если ты рассчитываешь в дальнейшем воевать под началом этого человека. Он сдержал себя, не сказал ни слова.

Муса, словно и ждал этого момента, добавил примирительно:

– Но учитывая сложное положение сегодняшнего дня и нехватку бойцов в моем подразделении, я властью, данной мне партией и правительством, откладываю приведение справедливого приговора в исполнение и даю вам возможность искупить свою вину кровью, сражаясь с врагом в рядах народных мстителей. В дальнейшем компетентные органы определят ваше будущее в соответствии с заслугами. Вы согласны вступить в наш отряд?

Один уркаган сказал другому шепотом:

– Во, пургу батька гонит. Будто у них есть из чего выбирать?

Произнесено это было шепотом, но услышали все.

– Конечно, согласны, – с облегчением выпалил Фролов.

Муса глянул на Прохорова.

– И я согласен, – без особого энтузиазма добавил он.

– Официальные заявления напишете в отряде, когда прибудем на место. Не время разводить бюрократию. Поверим на слово. Возвратить им вещи, – приказал он уркаганам.

К ногам беглецов легли их пожитки, даже ножи с резцом. Все, кроме автоматов.

– А наше оружие? – напомнил Михаил. – Чем воевать будем?

– Настоящий партизан должен добыть себе оружие сам. Разоружить врага, к примеру. Этим вы и докажете свою нужность общему делу, преданность Родине, товарищи партизаны.

– Мы уже добыли себе оружие у противника, – напомнил Прохоров. – Требую вернуть его нам.

– Прошлые заслуги не учитываются. Вы сами себя их лишили. Начинаете жизнь и службу рядовыми бойцами с чистого листа. Что из этого получится, время покажет, – безапелляционно заявил товарищ Муса, сдвинул кубанку на самый затылок, обнажив бритый череп, и громко, уже для всех своих людей, добавил: – Поскольку задание, которое я ставил перед личным составом, выполнено, возвращаемся на базу.

Уркаганы оживились, потянулись к выходу с кладбища.

– Всякий мой приказ и вас теперь касается, – напомнил Муса, глядя на пополнение в лице Михаила и Ильи.

Илья послушно поднял вещи и двинулся к воротам, на которых покачивались повешенные полицаи. А вот Прохоров не шелохнулся.

– Как это задание выполнено? – удивился он. – Вы разве не за тем сюда пришли, чтобы найти карателей и уничтожить их?

– Какие каратели? – вскинул Муса густые черные брови, глядевшиеся на его бритой голове чужеродным элементом, этаким архитектурным излишеством.

Михаил поднял руку, указал на деревню, на сожженную церковь.

– Они же село уничтожили. Женщин, детей убили. Людей заживо сожгли… – У Прохорова перехватило дыхание, он уже догадывался, каким будет ответ, картина произошедшего стремительно и неотвратимо складывалась в его голове, как из кусочков мозаики, но он пока боялся поверить в ее реальность.

– Это и было задание, с которым успешно справились мои люди, – спокойно доложил командир партизанского отряда. – Деревня-то – сплошь полицаи. Акция возмездия называется.

Прохоров стоял, даже после такого признания он не мог поверить до конца.

– Привыкай, летчик, – Муса дружески похлопал Прохорова по плечу. – Это в небе все просто, а на земле куда как сложнее. Поговорим еще, я все тебе растолкую. Думаешь, мне сперва легко было? Сваливать нам отсюда надо, а то, как ты говоришь, каратели подоспеют. Тогда висеть нам на кладбищенских воротах рядом с полицаями.

Сказав это, Муса зашагал к воротам, полы его длинного кожаного плаща широко разлетались при каждом шаге. Михаил заскрежетал зубами, хотелось завыть волком. Но что он сейчас мог поделать? Судьба сделала очередной поворот. И следовало его преодолеть. Прохоров закинул вещмешок за спину и двинулся вслед за отрядом.

Он шагал рядом с Фроловым, оба молчали. Случившееся не укладывалось в сознании. Мужчины избегали смотреть друг другу в глаза. Вроде бы эпопея с их побегом подошла к концу. Они добились того, к чему стремились, вышли к «своим», стали бойцами партизанского отряда, им предстояло бороться против врага. Но радости по этому поводу они не испытывали. Мир, в который они рвались всей душой, оказался перевернутым с ног на голову.

Отряд втянулся в лес. На поляне командира поджидали два подозрительных типа с уголовными замашками, они караулили пять возов с награбленным в деревне добром. Подводы доверху были забиты перинами, подушками, одеждой, мешками с картошкой, плетенными из лозы ящиками с зерном, салом, завернутым в полотно, в мешках повизгивали и бились поросята. Связанные за лапы куры хлопали крыльями. У телег мирно стояли привязанные к ним коровы и козы.

– Выдвигаемся, – махнул рукой Муса.

Партизанский отряд, больше похожий на цыганский табор, втянулся в густой лес. Песчаная дорога петляла среди деревьев, вечерело, поскрипывали колеса груженых подвод. Муса отступил в сторону, пропустил телеги, поравнявшись с Прохоровым, пошел рядом, руки держал в карманах кожаного плаща.