Андрей Дышев - Троянская лошадка Страница 41

– Ну, Кирилл, у меня просто нет слов! – с возмущением произнес он, гордо отвернув лицо. – Для утех можно было бы найти более подходящее время и место… Удивляюсь, как вы можете думать об этом после всего, что мы пережили…

Пока я ломал голову над тем, какое мое действо вызвало у него приступ брюзжания, Марго аж подпрыгнула от предвкушения удовольствия. Ее лицо засветилось счастливым азартом. Она плавным движением выставила вперед ножку, выгнула бедро и опустила на него руку.

– А мы об этом и не думали, – ответила она томным голосом, глядя на Крота. – Думать об этом как раз не обязательно. Этим занимались наши гормоны. А мы просто получали удовольствие. Да, Кирюша?

И она потрепала меня по щеке. Мне стало смешно от того, как Крот ханжески сплюнул под ноги и вскочил на ноги. У Марго были свои счеты с Лобским, и я не мешал ей их сводить. Пусть изгаляется над ним, сколько ее душеньке угодно. Это безобидно и весело. А то, в каком свете я представал в глазах Крота, меня вовсе не беспокоило.

– Возьмите свое мачете, – буркнул он и, отвернув глаза, протянул мне оружие – лезвием ко мне. – Оно совершенно тупое, и я выбился из сил.

Мачете было острым как бритва. Я пожалел Крота и не стал опровергать его утверждение. Мы заняли прежние позиции, когда шли на поиски самолета: я впереди, Марго за мной и в конце – Крот.

– Куда пойдем? – спросил я Крота.

– Держите курс вот на то огромное дерево!

И он махнул рукой, показывая на заслонившую солнце крону гигантского батангора.

– Вы ничего не путаете, Лобский? – на всякий случай уточнил я. – Вы хорошо помните карту и направление движения?

– Если будет надо, я дойду к финишу с закрытыми глазами, – заверил Крот.

Я принялся за работу. Лезвие мачете звонко срезало стебли и лианы. Я проделывал туннель со скоростью средней мощности комбайна. Липкий пот заливал мне лицо, струился по шее и груди. Я привык во время какой-нибудь монотонной и однообразной работы – будь то бег на длинные дистанции или марафонские заплывы – решать наиболее сложные и запутанные проблемы. При этом не выбирал, за какую из них взяться в первую очередь. Что заполняло мое сознание и требовало решения, над тем я и ломал голову. Словно я был врачом и ко мне на прием вламывался настырный и капризный пациент: «Нога у меня болит! Но руку тоже пощупайте. И в глаза загляните. И на всякий случай проверьте сердце!» Я безропотно крутил и вертел этого пациента, изучая его со всех сторон и заглядывая ему куда только можно. Так, увлекшись работой, я снова стал думать о Морфичеве. Я искал ему алиби, потому что его алиби автоматически переходило и на Ирэн. Это было несвойственное для моего ума упражнение, потому как в своей детективной деятельности я больше привык атаковать, чем обороняться или защищать кого-либо. Но случай был исключительный.

Итак, обвинение приписывало Морфичеву авторство убийства тренера, ибо точно было известно, что у геолога был с собой пистолет. Мотив: желание убрать конкурентов. После прочтения обгоревшей записки можно было добавить и второй мотив: желание убрать свидетелей крушения самолета, которые могли рассказать экспертам о взрыве бомбы. Морфичев вполне мог оказаться у обломков самолета раньше нас, не торопясь расправиться с ранеными, а затем скинуть их с обрыва… Какими фактами я мог опровергнуть эти выводы? А никакими! У меня были только эмоции: с виду порядочный человек, начальник геологоразведывательной партии (кстати, почему я так уверен, что он действительно геолог?). Вот и вся защита. Если бы я мог доказать, что тренер был застрелен в ближайшие часы после катастрофы, то это было бы достаточное и исчерпывающее алиби для Морфичева. Ибо от того места, куда Морфичев приземлился, и до обломков самолета – несколько десятков километров джунглей, которые невозможно преодолеть пешком за несколько часов. Но точно определить время смерти по силам только криминальной экспертизе, да и она уже бессильна, потому как тело несчастного тренера вместе с останками фюзеляжа рухнуло в реку…

И вдруг я резко остановился и застыл с поднятой рукой. Марго налетела на меня и наступила мне на пятку. Я отчетливо вспомнил тот момент, когда фюзеляж дрогнул и начал проваливаться в пропасть. В ту секунду я лежал на стабилизаторе и, свесившись с него, рассматривал тело тренера. Раздался скрежет металла… Камни, сдирая обшивку, стали дымиться и искрить. Фюзеляж провалился на метр, потом на несколько секунд замер, после чего сорвался вниз окончательно. И в моей памяти отчетливо запечатлелось, как тело тренера, зажатое между скалой и фюзеляжем, стало кувыркаться… Оно действительно напоминало тряпичную куклу, потому что было гибким, подвижным. Оно не было окоченевшим! Так бывает, если смерть наступила совсем недавно. Значит, не исключено, что убийца где-то рядом…

Я кинул мачете под ноги и повернулся. Марго с испугом взглянула на мое лицо.

– Ты что? Палец себе отрубил?

– Нет, – пробормотал я. – Просто я забыл…

– Что ты забыл? – заволновалась девушка.

– Я забыл…

Не договорив, я оттолкнул Марго, а затем и Крота и бегом кинулся по тоннелю в обратную сторону. Уцелевшие после зачистки ветки секли меня по рукам и лицу. Под ногами трещало и хрустело. Птицы, потревоженные мной, взмывали в небо, громко хлопая крыльями. Я несся как поезд метро… Вот место, где нас ждал Крот. Я остановился, перевел дух и ринулся через кусты к тому месту, где Марго нашла обгоревшее зеркало. Шипованные лианы, словно щупальца осьминога, цеплялись к моей куртке и пытались разорвать крепкую ткань. Я перешел на шаг. Нельзя шуметь. Надо идти тихо, незаметно, как это делала тигрица. Остановился, посмотрел по сторонам. У джунглей есть одна скверная особенность: все время кажется, что за тобой следят десятки глаз со всех сторон, даже сверху. Но я должен быть уверен, что невидим для других и, напротив, вижу всех, контролирую малейшее движение и ничего не упускаю… Я пошел пригнувшись. Лианы я осторожно отцеплял от куртки и отводил их упругие зеленые усы от себя.

Я выбрался из кустов и, делая руками движения, словно плыл кролем, пошел по высокой мокрой траве. Трава примята. Мы с Марго оставили в ней борозду. А вот и зеркало. Еще несколько шагов вперед… Здесь, где больше света, я рассматривал записку. Марго стояла напротив меня, и мощная ветка фикуса нависала как раз над ее головой. А за ее спиной…

Теперь я смотрел только на густые заросли, хранящие в себе сумерки, и шаг за шагом приближался к ним. Это будет очень хорошо, если я найду там обиталище обезьяны. Будет просто замечательно, если там сидит узконосая виверра. Но если там притаился Морфичев с пистолетом… Нет-нет, он не станет стрелять. Звук выстрела обязательно услышат Марго и Крот. Эхо несколько раз продублирует этот звук. В небо с криком, свистом и курлыканьем взлетят десятки птиц. И Марго со всех ног кинется на звук. И Крот трусливо, соблюдая приличную дистанцию, пойдет за ней. Морфичев просто не успеет скинуть с обрыва мой труп…

Я приближался к кустам, как к вражеской амбразуре. Мне уже мерещилось чье-то тяжелое и частое дыхание. Я готов был поклясться, что слышал, как тихо клацнул затвор. Мои губы дрожали от напряжения, их сводило судорогой от желания крикнуть: «Не стреляй!» Как нелепо выглядят те несчастные, которые, глядя в глаза своему убийце, молят о пощаде. Криминальные психологи утверждают, что подобные просьбы, слезы и стенания лишь приближают развязку. Убийцы не любят, когда их пытаются отговорить от того, к чему они шли мучительно долго – к решению убить. Но я не потому молчал. Мои слова, обращенные к Морфичеву, могли услышать Марго и Крот. Но ни они, ни одна живая душа на свете не должны были узнать о его преступлении, пока я не выясню, где была и что делала в это время Ирэн.

Я сдвинул ветки в сторону. Глаза, ослепленные светом прогалины, не могли ничего различить. Шагнул в сумрачное царство флоры, нещадно ломая хрупкие побеги, раздавливая желтые цветы, забивая глиной муравьиные скважины. Еще шаг… Прохлада. Запах прелой земли. Никого. Ни обезьяны, ни виверры, ни тигрицы. Но здесь кто-то был. Мои глаза привыкли к сумеркам, и я стал различать сломанные ветки, примятую траву. Я опустился на корточки. А вот и неопровержимое доказательство. Окурок! Тот самый банальный окурок, который сыщики во все времена находили на местах преступлений. Великая, вездесущая, безжалостная улика! Будь моя воля, я воздвиг бы памятник окурку.

Я взял его и поднес к глазам. Окурок был свежий, если, конечно, это определение приемлемо в отношении него, то есть не намокший, не заплесневевший. Человек, стоявший здесь, накуриться вволю не успел, затушив о землю почти целую сигарету. Как говорят в народе, «забычковал». Сделал он это сильным движением, буквально вдавив тлеющий кончик в землю. Фильтр сухой, целый, не прикушенный. Марка – московская «Ява»… Я не мог припомнить, курил Морфичев или нет?