Сергей Зверев - Приговор приведен в исполнение Страница 42

Ту ночь Святому не хотелось тратить на обсуждение ловкачеств магната, психического нездоровья его жены и выяснение размеров состояния человека, вызывавшего щенячий восторг у Гуляя.

Ночь принадлежала безвозвратно минувшему былому, где притаилось горе и война, никому не нужная доблесть и предательство. Владимир раскладывал пасьянс из фотографий, на которых улыбались знакомые беззаботные лица.

– Витек, – тусклым, поминальным голосом бормотал бывший подчиненный Святого, – подорвался на мине под Башутом. Леха Сорокин – пропал без вести. Генка…

– Гена прикрывал отход группы с перевала. Оттягивал боевиков на себя. Помнишь, Гуляй, какой туман висел? Словно саван… белый-белый. В жизни ничего подобного не видел! – Святой с поникшей головой, облокотившись на стол, возвращался мыслями на тот проклятый перевал, блокированный боевиками.

– За ребят! – Гуляй налил по полной. – Пусть земля им будет пухом!

Водка казалась пресной, как водопроводная вода.

– Мстили мы чехам[12], ох мстили… – скрежетнул зубами Гуляй. – Оттянулись до вывода федеральных войск будь спок, командир. Еще долго икать будут, вспоминая спецназ. – По-кошачьи сузившиеся зрачки экс-сержанта полыхнули дьявольским огнем.

«Бог ты мой, как война людей прессует. Был смешливым пацаном, с девчонками кокетничал, а сейчас талдычишь о мести, словно инквизитор, отправляющий еретиков на костер. Покалечила тебя война, а ты и не заметил».

Ученых трактатов о деформации души в университетских библиотеках Святой не читал, познавая на практике страшные истины: безусый юнец, водрузивший на стриженую башку краповый берет спецназовца, испытав впервые удивительное ощущение от убийства врага, срывался с тормозов и не мог остановиться. В нормальную жизнь, где нет наркотически пьянящего чувства опасности, такие парни не вписываются.

Гуляй бредил войной и не спешил забыть ее кошмары. Двухкомнатная квартира в микрорайоне Митино напоминала филиал военно-спортивного общества: стены, оклеенные вырезками журнальных фоторепортажей чеченской кампании, четыре типа тренажеров «Кеттлер», нунчаки на подоконнике и прислоненный к дверному косяку борцовский манекен с полопавшейся от бросков кожей, деревянный щит с нарисованной от руки ростовой мишенью, в которой торчал всаженный по рукоятку штык-нож.

Жилище Гуляя производило жутковатое впечатление. Лишь рыжий кот Паулюс, бродивший с гордо задранным хвостом, вносил домашнюю нотку уюта своим мурлыканьем.

«Чокнулся Вовка. Соорудил себе храм войны и тащится. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Хорошо, что к бандюгам не подался. Такого бы спеца с руками оторвали. Гранатометом ювелирно работает, и в рукопашном бою ас. Для „братков“ ценнейший кадр. Наверняка подкатывали к Гуляю. Не могли такого парня не приметить. Ан нет, не скурвился… Нашел, где пар выпускать». – Святой взвешивал на ладони крест ордена «За мужество».

Регалию пристегивал к госпитальному одеялу, пропахшему карболкой, почитаемый в войсках генерал Рохлин, посетивший моздокский госпиталь, куда угораздило загреметь Гуляю под самый занавес чеченской бойни.

– Мы домой улетали с полевого аэродрома. Бетонка вроде бы надежно охранялась, никаких проблем не предвиделось. Загрузились в транспортник, стали выруливать на взлетную полосу, и тут бац! – Гуляй надул щеки и причмокнул губами, имитируя взрыв. – Есть контакт. Ракета по двигателю в яблочко ударила. Транспортник завалился на крыло, горит. Охрана чешет из автоматов по кустам как очумелая. В салоне дым, паника, прыгают в аварийный люк, ноги ломают… Я хрястнулся мордой о бетон, звезды в глазах заплясали. Упал, отжался и вижу: чехи зажигательными пулями по заправщику шарашат. Я, блин, секу, рядом телега со штабелем боеприпасов стоит. Припарковался какой-то мудила. Ну, думаю, стопудово рванет и вместо аэродрома большой гриль будет. Я к машине. Завел, а скаты продырявлены. Как докандыбал до капонира, не представляю… Вылез и чувствую, что в штанах мокро. Я прибалдел, мацаю задницу ладонью и прикидываю, куда спрятаться, где прокладку сменить. Кореша ведь засмеют, обделался, скажут, Гуляй. Прохватил под дембель понос! Потом глядь, из мягкого места кровища хлещет. Прострелили, сучары черножопые, мой задний мост, когда я к наливнику шпарил. Сейчас на пляже не покажешься. Девки обхихикают, когда мой курдюк увидят, – горевал Гуляй, поглаживая муаровую ленточку орденской колодки.

Бывший сержант окосел внезапно, как будто алкоголь, скопившийся в желудке, достигнув критической массы, поднялся по венам и затопил мозг. Осоловелыми глазами Гуляй вперился в Святого, потянулся через стол, сметая посуду с закуской.

– Командир… – заплетающимся языком гундосил Владимир, – командир, мы еще отфачим всех этих долбаных козлов. Клево, что ты вернулся! Разливай, командир, по мензуркам, вмажем как следует.

Бутылка выскользнула из рук Гуляя и, орошая пол спиртным, закатилась под стол. Опасаясь, что хозяин квартиры может последовать туда же, Святой вскочил с табуретки:

– На боковуху, Вовка, пора!

Подхватив под мышки перебравшего Гуляя, он затащил полубесчувственное тело в комнату. Уложив друга на тахту и не найдя одеяла, Святой при свете бра с разбитым плафоном, обмотанным изолентой, просмотрел настенный вернисаж.

Из комнаты доносился раскатистый храп.

Среди фотографий видное место занимала репродукция индусского божества, восседавшего на пирамиде из человеческих черепов. Божество усмехалось Святому таинственной восточной улыбкой. Миндалевидные глаза, отражавшие свет бра, казались живыми, а приоткрытые полные губы хотели что-то сказать. Такие плакаты Святой часто видел в комнатах офицерского общежития среди иконостаса обнаженных красоток, скрашивающих убогий быт казармы. Воин Арджуна, герой священной летописи кришнаитов, убивавший и не отвечающий за содеянное, импонировал многим участникам той войны. Бог, чья профессия и внутренний закон – убийство, был доступен для понимания непрерывно воюющих людей, находящих в Арджуне родственную душу.

Постояв перед плакатом, Святой, поддевая ногтем кнопки, прочно вбитые в стену, снял репродукцию и скрутил лик чужого божества в трубочку.

– И тебе, небожитель, пора на покой! – тихо, стараясь не разбудить сопящего во сне Гуляя, произнес Святой.

Приведя в порядок кухню, он заварил крепкого чая, не опасаясь бессонницы. Потягивая из керамической чашки с отколотой ручкой обжигающую влагу, Святой терпеливо восстанавливал в памяти каждое слово сбивчивой речи Бодровского. Где-то там находился ключ к будущему.

Но серое вещество, именуемое мозгом, бунтовало, действовало по своей программе, реставрируя не фанатичное разглагольствование борца с наркотическим зельем, а фрагменты карты и аэрофотосъемку логова азиатского наркобарона, чью горделивую кличку «Эмир» он услышал за тысячи километров от Москвы, в комнате, похожей на разделочный цех мясокомбината.

Пунктуально, в шесть утра подняв дрыхнущего Гуляя зычной командой «Тревога», Святой загнал приятеля под холодный душ, предупредив, что не поедет смотреть раунд пэйнтбола с хмельным водителем за рулем.

Закрывшись в ванной, Гуляй приводил себя в порядок, напевая хриплым голосом незнакомый Святому шлягер.

Важный, словно швейцар дорогого ресторана, рыжий кот терся о ногу гостя, признав его за полноправного обитателя квартиры.

– Паулюс… четвероногий бродяга, ну что ты попрошайничаешь? – Святой взял животное на руки и заглянул в изумрудно-зеленые глаза.

Урчащее существо, выпустив когти, массировало колено Святого, оставляя затяжки на спортивных брюках.

– Врежет тебе хозяин за испорченное добро, – ласково укорял Святой, гладя пушистую шерсть Паулюса.

Этот комочек напомнил Святому давнее признание Гуляя, сделанное у костра на отдыхе после изнурительного марш-броска, что в детстве он был очень пугливым ребенком, панически страшился грозы, насекомых и особенно крыс. Постановив закалить свою волю, Вовка отнял у домашнего любимца – кота – дохлую крысу. Переборов отвращение, Гуляй дотронулся до придушенного пацюка и, схватив за хвост, принес на кухню. Чтобы окончательно превозмочь ужас, он налил на сковороду подсолнечного масла, зажарил крысу и, отделив ножом лапки, съел их. Остатки крысы похоронил. Утрамбовывая ногами землю, как рассказывал Гуляй, он заметил, что кот, прижав уши, наблюдает за ним.

– С этих пор крысы должны были бояться меня, как котов, – смеялся Гуляй, не обращая внимания на рвотные корчи товарищей, отползавших от костра в сумрак, – ведь я тоже поедал их.

В спецназ Вовка Гуляй пришел добровольцем, забросав рапортами военный комиссариат. Многие сослуживцы находили у него сдвиг по фазе. Гуляй помешался на стрельбе по мишеням. Стрелял и стрелял, пока не обдерет кожу указательного пальца. Заклеив пластырем из аптечки кровоточащую мозоль, Гуляй возвращался на огневой рубеж, продолжая стрелять, пока пластырь тоже не протирался.