Алексей Баскаков - Золотая чума Страница 42

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Товарищ подполковник совершенно прав, — подал голос Кот. — Высадка с вертушки на палубу такого судна, как китобой, — еще то развлечение. Это мы проходили. На судне куда сподручнее, — пояснил Кот.

— Что ж, Леха, тут ты, конечно, специалист. Вот чего не приходилось мне делать в жизни, — так это высаживаться с вертушки на корабль. И старшему лейтенанту, наверное, тоже.

— Тогда я отдаю приказ, — сказал подполковник, поднимая трубку телефона. — Дневальный вас проводит.

25 мая 1966 года, Тихий океан

Вот уж чего не любят военные моряки — так это присутствия посторонних на своем судне, а уж тем более тех, кто не принадлежит к морскому братству. Военный корабль — это вам не круизный лайнер и не речной трамвайчик. Это хорошо отлаженный механизм, который работает с точностью швейцарских часов. Здесь нет ничего лишнего. Здесь каждому отведено свое место, каждый занят своим делом. Обязанности всех — от капитана до матроса — расписаны. Это на гражданском сухогрузе можно встретить болтающихся без дела членов команды. В Военно-морском флоте такого не встречается. Поэтому лишние люди на военном судне выглядят как кучка дам, прогуливающихся перед строем во время утренней поверки.

Однако капитан (это по должности, а по званию — старший лейтенант) был совсем молодым парнем, которому морская служба еще не наскучила. Это через десять лет она станет для него рутиной. А пока он еще радовался каждой встрече с соленой стихией. Да и то сказать, стоять на дежурстве в готовности номер один — занятие муторное. Дела нет, а служба есть. Ведь, честно говоря, для нормального человека нет более неприятной работы, чем ровно ничего не делать. Стоять и ждать — не случится ли чего, требующего немедленного вмешательства. Вообще-то, служба морского пограничника на Дальнем Востоке — дело, не балующее особым разнообразием впечатлений. Шпионы, крадущиеся с аквалангами на советский берег, попадаются только в приключенческих книжках. Главная, но непреходящая головная боль дальневосточных пограничников — это японские рыболовные шхуны, которые постоянно «сбиваются с курса» и оказываются в советских территориальных водах. Это понятно — на Дальнем Востоке живет народа поменьше, чем в Японии. Да и рыбу мы не так любим, как обитатели Страны восходящего солнца. Так что рыбы и крабов в наших водах куда больше, чем в их. Вот они и стараются пролезть, куда не положено. А будучи пойманы, отмазываются всегда одними и теми же словами: не виноватые мы, у нас компас барахлит, вместо норда на ост показывает. Охота на этих рыбаков напоминает усилия Карабаса-Барабаса и Дуремара в фильме «Золотой ключик», которые вычерпывали ведрами воду из пруда, тут же ее выливали — и вода возвращалась в пруд. Скучно. Так что капитан сторожевика воспринял приказ начальства с большим энтузиазмом. А когда узнал, что за китобоем будет погоня до победного конца, так и вовсе проникся к пассажирам искренней симпатией.

— Отдать швартовы!

Корабль начал потихоньку выбираться в открытое море.

— Знаете, товарищи, так порой обидно бывает! Ты этого японца догоняешь, а он, сволочь такая, успевает из наших вод выскочить. Бывает, буквально на кабельтовы счет идет. А выскочил — я не я, корова не моя. Рыба всюду одинакова. Доказать что-то невозможно.

— Ну, вашим коллегам в начале века было веселее, — заметил Прохоров.

— Да уж, — согласился капитан и пояснил остальным: — Это было, когда шла большая охота на морских котиков. Теперь-то они в Красной книге. Так вот, американские котиковые шхуны повадились шататься вдоль наших берегов. Они там у себя всех животных повыбили, гады, и на наших варежку разинули. Правительство вынуждено было броненосцы гонять по океану, чтобы отлавливать этих охотников. Говорят, были иногда целые сражения.

— А что было с теми, кого ловили? — поинтересовался Кот.

— Тогда гуманизма было меньше, — вздохнул капитан. — Тогда, если кого брали в наших водах со шкурами в трюме, то поступали дешево и сердито. Шхуну — в доход государства. А команду — на каторгу, во глубину сибирских руд. Золото добывать под конвоем.

— Слушай, Прохоров, а ты когда-нибудь вообще плавал? — спросил Мельников, когда троица спустилась в крохотную кают-компанию.

— Кроме как по Черному морю от Ялты до Судака — никогда.

— Вот новое дело! Об этом-то я не подумал. Сейчас один из членов нашей команды свалится от морской болезни. То-то мореманы будут потом веселиться. Приперлись на судно три чекиста, и один из них всю кают-компанию заблевал.

— Это вряд ли. Я тренировался по программе космонавтов. А там перегрузки похуже, чем какое-то вшивое волнение в три балла, которое мы наблюдаем за бортом.

Прохоров оказался прав. Морской болезнью он, как оказалось, не страдал. А то ведь и в самом деле так случалось — суперподготовленные агенты становились беспомощными, очутившись в море. Но на этот раз честь московских чекистов не пострадала.

С рассветом все трое выбрались на палубу. Океан был, как всегда, величествен. Над волнистой поверхностью, украшенной пенными гребнями, вползало в небо ярко-красное солнце.

— Только в океане понимаешь, как мог художник Айвазовский писать по одной картине в неделю всю жизнь — и только про море. Мог бы и по две писать — материала бы хватило, — пробормотал капитан Мельников.

— У вас, товарищ капитан, столько знаний, лишних для чекиста, — съязвил Кот.

— Ошибаетесь, товарищ Котов. Чем больше знает чекист в самых разных областях, тем лучше. Никогда не знаешь, когда и что может понадобиться. Так что учись, парень. Старайся усваивать любые знания. Погоди, вот вернемся в Москву, так я возьмусь за твое воспитание, чтобы ты гопником не выглядел. Будешь у меня читать не только русскую классику, но и всякую антисоветчину вроде Солженицына. Чтобы умел отличать Бабеля от Бебеля, Бебеля от Гегеля, Гегеля от Гоголя, Гоголя от кобеля и кобеля от сучки. А то ты, наверное, только последнее и можешь.

— Товарищ капитан, с патрульного вертолета сообщают. Китобойная флотилия находится в двадцати милях. Скоро будем, — доложил подошедший матрос.

Еськов сидел в каюте капитана. Это было одно из трех отдельных помещений на китобое. Что касается остального экипажа — то они спали в общем кубрике. Еськова слегка мутило. За свою долгую журналистскую жизнь он много плавал, но так к морю и не привык. Не судьба. Но ничего, терпеть осталось недолго… Внезапно за стеной каюты послышались голоса.

— Слушай, Толян, да что за фигня все-таки происходит?

— А ты об этом кого-нибудь другого спроси. Погранцы радировали. Дали команду ложиться в дрейф. Они прут к нам.

Вашу мать! Все-таки и тут нашли. Сдал, сволочь, уголовник. Ну, ничего. Еськов теперь совсем не походил на того милого старичка, которого знали и любили работники редакции, да и большинство тех, с кем он общался. Кто он был на самом деле, знал лишь Халтурин. Ну, и Старков, наверное, догадывался. Старков умный мужик. Его не проведешь. Теперь Еськов был тем, кем он являлся на самом деле. Человеком, который знает, зачем живет, который положил на это дело всю жизнь — и остановить его может только пуля. Он достал из кармана револьвер, приоткрыл дверь и осторожно выглянул в коридор. Никого. Он прокрался по коридору, вылез на палубу и ворвался в рубку.

Капитан имел растерянный вид. Он даже не удивился тому, что человек, с которым договорились, что тот носа не будет казать из каюты, появился в рубке.

— Вот… Приказывают лечь в дрейф…

— Полный вперед!

— Вы что?

— Не понятно? — Еськов подошел к капитану, взвел курок револьвера и приставил оружие к его виску. — Я сказал, полный вперед. Если уйдем, то все будут в Америке как сыр в масле кататься. А нет — так здесь семь патронов. И на тебя, и на рулевого хватит.

Капитан секунду колебался, но скосил глаза на Еськова и увидел вместо лица застывшую маску. В глазах Еськова было столько же доброты и ласки, сколько в амбразурах дота.

— Полный вперед! — бросил капитан рулевому. Посудина, вздрогнув, начала набирать ход. Слишком тихий ход.

Еськов стоял и, держа в руках револьвер, прокручивал мысленно всю свою жизнь. Она прошла в борьбе с этой властью. В юности, когда он стал одним из видных людей среди сторонников линии Льва Троцкого, было признано, что она, эта линия, неправильна. Принцип коммунистической партии — демократический централизм. То есть, когда после дискуссий решение принято, его надо исполнять, нравится оно или нет. Но Еськова убедили, что это решение было сфальсифицировано. Да и не может настоящий большевик признать, что он неправ. Тогда он не настоящий большевик. Если большинство не понимает, в чем состоят их подлинные интересы, если их увлек за собой Сталин, — то это все временно. Настанет момент — и они осознают, что только мировая революция способна принести счастье трудовому народу.