Сергей Алтынов - Омерта десантника Страница 42

– Не надо хамить, – только и произнес Сафронов, – Ника Эдуардовна всегда рада видеть меня.

С этими словами он крутанул тонфу так, что она со свистящим звуком разрезала воздух.

– Буду возвращаться, отдам! – кивнув на тонфу, заверил обескураженного охранника Сафронов.

Услышав громкий женский голос, раздававшийся из-за наполовину закрытой двери, Сафронов тут же распахнул ее полностью.

– Что за шум, а драки нет? – как ни в чем не бывало поинтересовался он.

Перед ним находились двое немолодых бородатых мужчин и женщина в коричневом свитере, с причудливой прической из йодисто-коричневых волос и большими позолоченными кольцами-серьгами в ушах.

– Вот товарищ, может быть, что-нибудь посоветует? – робко переводя взгляд с Сафронова на женщину, пробормотал один из бородатых.

– Конечно, посоветую, – не снижая набранного темпа, включился в беседу Роберт Сергеевич. – В первой картине второго акта нужно изменить освещение. Вместо обычных осветительных приборов поставить ксеноновые лампы. Эффект просто потрясающий – мощный белый луч ударяет в зал, в партер, на балкон. Зрители некоторое время ослеплены в буквальном смысле слова. В этот момент появляется ревизор…

– Что?! – властным, набирающим обороты голосом отозвалась женщина.

У нее были большие круглые глаза, крупный нос и тонкие, тщательно накрашенные ядовито-коричневой помадой губы. Ей можно было дать и тридцать, и, пожалуй, сорок восемь. В одном случае она выглядела слишком солидно и грозно, во втором – весьма фривольно.

– Ника Эдуардовна, а ведь в этом что-то есть… – подал голос второй бородач.

Чутье разведчика не подвело Сафронова и на сей раз – скандально-модная НЭП была перед ним.

– Кто вы такой?!

– Я думаю, господа художники, – кивнул Сафронов в сторону бородачей, – могут некоторое время отдохнуть. Я же, Ника Эдуардовна, украду у вас всего десять минут…

– Десять минут перекура, – властно произнесла в сторону «художников» Ника Эдуардовна Пухова.

Снисходительным движением руки она предложила Сафронову сесть в кресло.

– Если вы такой же «художник», как эти… специалисты по «театральному дизайну», то вряд ли нам есть смысл разговаривать, – проговорила Ника Эдуардовна, как только бородачи покинули помещение.

– Я не дизайнер, у меня другая ориентация, – ответил Сафронов, тряхнув при этом облаченной в парик головой.

– Вы из тех, для кого слова «дизайнер» и «педераст» синонимы? – не без интереса вскинула брови Ника Эдуардовна.

– Ни в коем случае, – покачал головой Сафронов. – Я просто поклонник вашего таланта, Ника Эдуардовна. Но… так сложилась жизнь, что я был лишен возможности увидеть хотя бы один ваш спектакль.

На сей раз Сафронов сказал чистую правду.

– Слушайте, если вы пришли сюда валять дурака… – грозно начала было Ника Эдуардовна и вдруг неожиданно осеклась. – В кои-то веки забрел ко мне интересный мужик и… мелет какую-то чушь. – Пухова по-театральному сморщилась, изобразив таким образом гримасу брезгливости.

– Если честно, то я театровед, – представился Сафронов и протянул Нике Эдуардовне удостоверение, весьма оперативно изготовленное маркинской службой безопасности.

– А знаете, с какими словами у меня ассоциируются театроведы?! – мельком взглянув на удостоверение, спросила Пухова, и круглые глаза ее заблестели каким-то лихорадочным, нездоровым сиянием.

Сафронов лишь молча развел руками.

– Я вас раскусила! – торжествующе произнесла Пухова. – Вы провинциал! Но не просто провинциал, а эдакий вольный стрелок, эдакий Тарзан, попавший в большой город. Немедленно распустите волосы, вам не идет дурацкий хвост. Такие носят только дизайнеры, а у вас другая ориентация!

Голос ее зазвучал столь мощно и торжественно, что Сафронову ничего не оставалось, как убрать резинку и раскинуть блондинисто-рыжие патлы по плечам.

– А теперь говорите правду! – продолжала Пухова. – Вы никакой не театровед! Немедленно сознайтесь, иначе мне захочется вас расстрелять!

– Я не театровед, – произнес Сафронов. – Я вольный стрелок, который проходил мимо и вдруг почувствовал, что здесь, в вашем театре, очень не хватает таких вот вольных стрелков…

– Да, – встряхнула йодистой прической Ника Эдуардовна, – вас просто-таки послали мне ангелы. Вы даже не представляете, как мне не хватает такого вот вольного стрелка… У меня полно стрелков, но они все «невольные». Хотите, покажу?

– С большим интересом, – отозвался Сафронов.

Не прошло и минуты, как Сафронов в сопровождении Ники Эдуардовны оказался в первом ряду, перед главной сценой.

– Стрелков и в самом деле хватает, – кивнул Сафронов, несколько ошарашенный наличием на сцене и в проходе между рядами большого количества вооруженных автоматчиков в форме гитлеровских захватчиков, включая каски и свастики на рукавах.

Пухова лишь снисходительно хмыкнула. И неожиданно тесно прижалась к сафроновскому плечу собственным… теплым и мягким, облаченным в недешевый свитер.

– «РевиZZор», – вслух прочитал Сафронов название спектакля в рекламном буклете. – Напоминает нечто эсэсовское.

В самом деле, две латинские Z были точь-в-точь как буквы в черных петлицах у гитлеровской гвардии.

– Что-то я у Николая Васильевича не припоминаю таких ребят, – сделал сдержанное замечание Сафронов.

– Вы невнимательно читали пьесу, дорогой вольный стрелок, – снисходительно покачала головой Ника Эдуардовна. – Ревизор! Ревизия!!! – Она взмахнула руками, точно хотела с помощью языка жестов объяснить Сафронову всю важность этих слов. – Вы осознаете ЧТО ТАКОЕ – РЕВИЗИЯ?!

– Квазиунофантазия? – в стиле прапорщика Максимова отозвался «вольный стрелок».

– Ни в коем случае! Никаких фантазий! Эти люди более чем реальны! – кивнув на фашистских оккупантов, проговорила Пухова.

Далее Ника Эдуардовна произнесла пламенную речь, из которой следовало, что в недалеком будущем в России грядет Большая Ревизия. Предвестником этой Большой Ревизии является маленький невзрачный человечек по фамилии Хлестаков. За короткое время он из мелкого клерка превращается в титаническую тираническую фигуру. Вокруг него оживают тени прошлого и будущего. Вполне реальными становятся дикари из людоедских племен и автоматчики в фашистской форме. Невзрачный Хлестаков руководит ими, из жалкого сюртука он переодевается во френч, а последнюю фразу: «Над кем сме?..» Городничий обрывает на букве «ё». Его заглушает гавкающая немецкая речь, а на зрительный зал в этот момент опускается мрак.

– Иными словами, вы, Ника Эдуардовна, предупреждаете зрителя о грядущей диктатуре? – уточнил Сафронов.

– В известной степени, – согласилась Пухова. – Главная же мысль – показать раболепие наших российских сограждан перед серыми мелкими людишками, которых сограждане сами делают лидерами.

– Интересная трактовка, – произнес Сафронов. – Я, правда, когда читал пьесу…

– Слушайте, ну ее к лешему, эту пьесу! – вновь отчаянно зажестикулировала Пухова. – Пьеса это пьеса, спектакль это спектакль… Точно так же, как я это я, а вы это вы!

С этими словами Ника Эдуардовна придвинулась еще ближе к Сафронову, так, что тот почувствовал, что от госпожи режиссера пахло не только дорогими духами, но и столь же недешевым коньяком.

– А это ложа для почетных гостей? – спросил Сафронов, кивнув на отгороженный от остального зала балкон с узорными креслами и шелковыми занавесками.

– Да, – кивнула Пухова. – На премьеру припрется наш господин меценат, вот его там и посадим!

– Вы говорите так, точно предпочли бы посадить его совсем в другое место, – осторожно заметил Сафронов. – А ведь он, если я ничего не путаю, глава крупной компании, производящей лекарства. Очень уважаемый господин.

– Да бросьте вы, – махнула рукой заметно поскучневшая Ника Эдуардовна. – Этот Уткин заурядный мешок с долларами. Мистер Миллион в мешке. Помните такой детский мультик?

Сафронов помнил и потому кивнул головой.

– И второй, этот… Такая, ну очень неприятная, злая физиономия. Шубкин. – Нику Эдуардовну аж передернуло при воспоминании о собственных меценатах. – Нет, просто Шубин. Скучные, некрасивые люди… Они ничего, решительно ничего не понимают в театральных концепциях. Когда я пыталась поведать им о своем видении жизни и роли искусства, они так гаденько ухмылялись. Вот вы, мой стрелок, слушаете с искренним интересом… Но у вас нет денег, у них они есть. И еще эти меценаты устроили мне неприятный сюрприз. Перед спектаклем и во время него они перекроют ведущие к театру улицы. Пропускать будут только по пригласительным билетам.

«Шубин перестраховывается, – мысленно отметил Сафронов. – И не напрасно…»

– Это еще полбеды. Весь театр – и фойе, и буфет – будет набит мордоворотами из его охранной службы. Мерзкие бритоголовые типчики будут сновать туда-сюда и контролировать каждое движение зрителей моего театра! Так они боятся за свои толстые волосатые шкуры.