Георгий Миронов - Анаконда Страница 43

В небольшом помещении присутствовавшие с трудом могли найти себе место; сгрудившись, стояли вокруг стола с оперативными картами, за которым сидели только Гитлер и несколько поодаль стенографистки.

В конце марта 1945 года я первый раз присутствовал на таком оперативном совещании. При входе в бомбоубежище отобрали пистолет, что очень шокировало меня. Я полагал, что это мера предостороженности, понятная после событий 20 июля 1944 года, когда было совершено покушение на фюрера. Но штандартенфюрер СС пояснил мне:

— Это приказ обергруппенфюрера СС Фегелайна. У нас вчера двое офицеров перестреляли друг друга. Может, были пьяны, или просто нервы сейчас у людей ни к черту. Словом, все сдают оружие при входе в бомбоубежище.

Я был потрясен: офицеры СС стреляли друг в друга! Казалось, над бомбоубежищем действительно витал страх находившихся там людей за свое будущее.

Поразительно, как люди, принадлежавшие к высшему руководству, пытались скрыть свою беспомощность и безысходность.

Перед тем как я впервые поехал в имперскую канцелярию, один старший офицер сказал мне, что я должен быть готов к тому, что увижу Гитлера совершенно другим человеком, нежели знал его по фотографиям, документальным фильмам и прежним встречам.

Действительность превзошла все мои ожидания. Я увидел старую развалину, равнодушно и даже бессмысленно реагирующую на сообщаемые ему новости.

Запомнились два ответа фюрера, молчавшего почти все заседание и тупо упершегося мертвым взглядом в карту военных действий, на вопросы высших генералов.

В дверь во время совещания просунул голову советник Хевель из министерства иностранных дел:

— Мой фюрер, есть ли у вас какие-либо приказания для меня?

— Нет. Приказаний не будет, — как автомат проскрипел Гитлер.

— Мой фюрер, если вы намерены достичь чего-либо с помощью политики, то позднее уже ничего будет невозможно сделать. Решение необходимо принимать сейчас.

— Политика? — презрительно скривился Гитлер. — Больше я политикой не занимаюсь. Она мне опротивела.

В конце заседания к Гитлеру наклонился зашедший в зал обергруппенфюрер СС Фегелайн:

— Мой фюрер, что делать с драгоценностями, найденными па груди застреленного в пьяной драке оберштурмбаннфюрера Гюнтера Раймана? Речь идет о броши с очень крупным изумрудом огромной стоимости.

— Откуда она у него? — приподнял тонкие, чуть выщипанные брови над моноклем Гитлер.

— Не могу знать, да сейчас, когда он мертв, это уже не имеет

значения.

— Передайте ее майору барону фон Фрейтаг-Лорингхофену. Он вместе с рейхслейтером Борманом отвечает за создание финансовой базы для возрождения национал-социализма.

Уже покидая бомбоубежище, расположенное в саду имперской канцелярии, в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года, я видел, как барон фон Фрейтаг-Лорингхофен получил из рук шарфюрера СС небольшой замшевый мешочек, который спрятал во внутреннем кармане военного френча. При этом присутствовал капитан 3-го ранга Люгде-Нейрат.

Более я в райхсканцелярии не был, ни барона, ни капитана не встречал.

О судьбе броши с изумрудом ничего не слышал. Запись сделана в тюрьме Штумфтдорф по просьбе следователя, старшего майора государственной безопасности Петрова Игоря Федоровича, 20 мая 1945 года.

Полковник люфтваффе Ганс Гийделгарт повесился 21 мая в своей камере в тюрьме Штумфтдорф. Хотя, судя по сопроводительным документам, полковник поступил в тюрьму уже без поясного ремня и подтяжек, а повесился он именно на кожаном офицерском поясном ремне, специального расследования инцидента не было. Контролеры тюрьмы, старшие сержанты Иванов и Свиридов, не только не были наказаны, но произведены в старшины и представлены к медалям «За отвагу».

Ну, что ж. Чтобы задушить крепкого сорокалетнего полковника люфтваффе, тоже нужна отвага.

Барона фон Фрейтаг-Лорингхофена задержали 21 мая 1945 года в собственном имении в сорока километрах от Берлина. Сопротивления не оказывал. Добровольно сдал оружие. Во время обыска в замке барона был обнаружен целый ряд ценных вещей, в том числе коллекция севрского фарфора, коллекция французских шпалер XVII века, картины Лукаса Кранаха, картины Адольфа Менцеля из крестьянской жизни, гравюры Альбрехта Дюрера, а также шкатулка с семейными драгоценностями, сданная без описи майору ГБ Коростылеву из СМЕРШа.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БАРОНА

ФОН ФРЕЙТАГ-ЛОРИНГХОФЕНА

В тюрьму Штумфтдорф меня привезли 22 мая 1945 года.

Допрашивали меня три офицера СМЕРШа. Они сидели в полумраке за длинным столом, расположившись таким образом, чтобы один мог смотреть мне в лицо, а два других наблюдали за мной сбоку. Офицеры бомбардировали меня вопросами — настоящий перекрестный допрос, причем на меня направили свет ярких ламп.

Вскоре, дня через три, я был измочален до предела тем, что каждую ночь меня поднимали на допрос, заставляли отвечать на одни и те же вопросы.

Один из офицеров, примерно моих лет, свободно говорил по-немецки. Он допытывался, где я бывал в Берлине и его окрестностях после 21 апреля 1945 года. Второй замучил вопросами о знакомых мне и вовсе незнакомых людях:

— Знаете ли вы полковника люфтваффе Гийделгарта?

— Не имею чести.

— А капитана противотанковых войск Штайна?

— Знаю, но не видел с 26 апреля.

Потом меня отправляли в камеру. А через короткий срок вновь вызывали и спрашивали, где я был 30 апреля, 6 мая, 11 мая и так далее.

И снова:

— Знаете ли вы майора Ширлинга?

— Нет.

— А полковника Виреса?

— Нет.

— А рейхслейтера Бормана?

— Кто же его не знает.

— Когда вы его видели в последний раз?

— 29 апреля.

— Где?

— В рейхсканцелярии.

— Какое поручение он вам дал?

— Он мне не давал никаких поручений.

— Что вам передал в рейхсканцелярии в ночь с 20 на 21 апреля шарфюрер Кемпке? Что это был за предмет?

— Я не знаю шарфюрера Кемпке. И потому не мог получить от него никакого предмета в ночь с 20 на 21 апреля 1945 года в рейхсканцелярии.

И опять камера, сон, удары под ребра, хамство, прожектор.

И новый прием. На допросе появился незнакомый капитан ГБ.

— Вы лжете. Шарфюрер Кемпке задержан нами и дал показания, что знает вас.

— Это не криминал, меня знают многие.

— Он также признался, что не только он вас знает, но и что вы его должны знать. Вы лжете, черт возьми!

— Я не лгу. Я не знаю никакого шарфюрера Кемпке. Много чести для него. Возможно, вам неизвестно, что между майором и шарфюрером, бароном и простолюдином у нас достаточно большая пропасть.

— Мы устроим вам очную ставку.

— Сочту за честь повторить все снова.

Обратно в камеру. Заснуть не удается. Жду, когда меня снова ударят под ребра и поведут под прожектор на очную ставку. Но несчастный Кемпке или убит, или благополучно бежал.

Мои мучители меняют тактику. Сержант забыл в моей камере пачку папирос «Герцеговина Флор». Видимо, это лучшие русские папиросы, мне они нравятся, особенно после эрзац-табака, который курил последние месяцы. При допросе мне предлагают стул, ставят пепельницу, дают папиросу.

— Скажите, вы действительно не видели 30 апреля рейх- слейтера Бормана?

— Повторите, вы действительно не получали в ночь с 20 на 21 апреля пакет от шарфюрера Кемпке?

— Встречали вы в рейхсканцелярии полковника люфтваффе Ганса Гийделгарта? Он присутствовал на докладе фюреру? Нет? Странно...

— Принадлежат ли вам в Берлине и его окрестностях другие дома?

Тюрьма устроена в бывшем здании гимназии. Городская тюрьма переполнена теми, кого русские называют военными преступниками. В основном это старшие офицеры СС, СД, гестапо. Их допрашивают и дня через три увозят в сторону Потсдама. Вскоре привозят другую партию.

В нашей тюрьме узники почти не меняются. Да и есть ли другие узники? Это ведь, собственно, не тюрьма в классическом понимании этого слова. Три этажа бывшей гимназии занимают подразделения СМЕРШа. А в подвале несколько камер. Кто еще является узником подвалов, установить так и не удалось... Мои попытки связаться с соседями быстро пресекались дежурными контролерами.

Практика «умасливания» узника продолжалась дня три. Улучшено питание, две пачки папирос в день.

Наконец в мышеловке оставлен сыр.

Контролер «забывает» запереть дверь.

Я все понимаю: мне дается «шанс» бежать, чтобы проследить за мной и выйти на клад драгоценностей, заложенный по приказу Мартина Бормана с целью создания материальной базы возрождения национал-социализма. К национал-социализму я всегда относился скептически, но честь офицера превыше всего. Мне приказали, я приказ выполню.

И попытаюсь использовать шанс. Считаю, его дали мне не русские, а Бог.

Выглядываю в коридор. Тишина, сержант в конце коридора копается в замочной скважине одной из камер. Дверь из подвала в двух шагах от двери моей камеры. Прячусь, пробираюсь по стенке, внимательно следя за движениями сержанта.