След у таежной реки - Александр Александрович Тамоников Страница 43

Назаров без церемоний прервал поток ругани и сказал, что заявку на перевод Бояркиной не подавал, после чего грубо посоветовал надеть очки и проверить бумаги в отделе кадров. На том положил трубку, не дожидаясь ответа. Капитан всегда признавал авторитет начальства и готов был стоять по стойке смирно, когда его отчитывают за грехи по службе. Но чтобы получать несправедливый нагоняй из-за юбки? Да ни в жизнь! Опережая события, Николай Иванович лично позвонил в отдел кадров.

— Простите, у нас путаница возникла. Говорят, есть распоряжение о переводе Бояркиной Марии Михайловны в Бикин, а я ни сном ни духом.

Выяснилось, что никакого документа о переводе никто никогда не заполнял, Бояркина по-прежнему числится за Хабаровским управлением. Назаров ничего не понимал. С чего вдруг Шпагин так набросился? Опять пить начал? Или же переводчица сама задумала уехать из Хабаровска, подальше от назойливых ухаживаний полковника, но пока не успела заполнить документы? Назаров третий раз поднял трубку и попросил соединить его с отделом переводчиков.

— Здравствуйте, Николай Иванович.

— Здравствуйте, Мария Михайловна. Извините, что отрываю от работы…

— Ничего…

— Ладно тогда… Здесь ходят слухи о вашем переводе в Бикин, а я ничего об этом не знаю, глазами хлопаю. Скажите, это так?

— Это слухи! — Ее голос задрожал от возмущения. — И мне известен их источник. Мелентьев сплетничает. Гадкий, гадкий человечишко! Вокруг него постоянно одна грязь и склоки.

Назаров остолбенел. Обрисованный портрет шел вразрез с тем мнением, которое сложилось у капитана от общения с Леонидом Дмитриевичем. Прямолинейный мужик, режет правду-матку в глаза без обиняков, скор и решителен в суждениях, критикует всех и вся, невзирая на лица. И тут вдруг — «гадкий человечишко». Да разве? Если бы нечто подобное сказанул Шпагин, то Назаров и прислушиваться бы не стал, посчитал бы, что полковника задела бескомпромиссность и резкость Мелентьева. Но нет, эти слова говорила женщина, причем женщина, которую Назаров бесконечно уважал. И говорила она это с такой досадой и горечью в голосе…

Николай Иванович несколько раз неуклюже извинился перед Бояркиной и свернул неудачный разговор. Как прикажете реагировать на подобные новости? Что там у них в Хабаровске происходит? Назаров вышел во двор прогуляться и проветрить голову. Ноги сами принесли капитана к гаражу, где возился Кириллов. Клавдеич не замечал за начальником привычки шататься без дела и сообразил, что Назаров ищет собеседника. Пару минут они потолковали о моторах, затем Николай Иванович нашел в себе силы поведать о неприятном случае, виной которого стал Леонид Мелентьев.

— Если бы я тебе сказал, что паршивый он человечишко, ты бы мне не поверил, Иваныч, — произнес Кириллов. — Ты всегда доверяешь только собственному суждению. И Мелентьев у тебя был на хорошем счету. Как он сумел тебе в душу влезть, не представляю. Хотя ты не один такой. Многие простофили его нытье слушают и считают ровно как ты, мол, Ленька наш честный и прямой.

— Разве нет?

— Паршивый он, а не честный. Вся его критика — одно сплошное нытье и поливание других грязью. Критикуя — предлагай. Нет, он никогда ничего не предлагал, никакого улучшения, никакого рацпредложения от него не поступало. Одно нытье и ворчание, пока начальство не слышит. Гниль, бездарщина, армии так и не узнал за десять лет службы! А уж как про газету наврал!

— Какую газету? — не понял Назаров.

— «Красную зарю». Племяш мой в той газете работает, знает твоего Мелентьева как облупленного. Ленька рассчитывал, что работа во фронтовой газете непыльная, легкая. А редактор посылает к солдатне в окопы. Да еще и отругал статейки Мелентьева, сказал, тяжелым языком они написаны, бойцам читать трудно. Мелентьев же на каждое замечание обижается, хотя сам замечания раздает налево-направо. Вот и сбежал из газеты. Пристроился в НКВД, да неплохо пристроился — СМЕРШ на Дальнем Востоке, подальше от пуль и снарядов. Сидит в картотеке.

— Работа в картотеке тоже нужна, ее не от балды придумали, — в замешательстве возразил Назаров.

— Нужна. Но Мелентьев там не потому, что она нужна, он эту работу ненавидит, но терпит, так как хочет отсидеться в тылу и ничего не делать. Вот только пока всю жизнь будешь от работы прятаться, звезду на погоны не дождешься. Надеялся шпионскую сеть раскрыть сидя на стуле, и на-ка, лови орден на грудь, — не вышло. Потому и злится теперь, завидует тем, кто выше его рангом. Тебе до смерти завидует, тоже хочет капитана получить. И не подумал ни разу, что ты капитана получил, так как жизнью рисковал, стеной стоял за товарищей и пулю поймал.

«Медаль на грудь, рублик на водку» — так говорил Мелентьев. Прямым текстом признался, что мечтает, роясь в картотеке, раскрыть иностранный заговор. Назаров растерялся. Он верил в дружбу, которой не было. У него перед глазами рушился мир.

«Я совсем не знал этого человека», — пронеслось в голове капитана.

— Высокомерный, всех вокруг считает тупыми солдафонами, — разошелся Клавдеич, выплескивая накопившееся негодование. — Постоянно норовит своим «Вагнером» похвастаться. Смотрите, какие у него часики! Можно подумать, в бою добыл, так нет — у спекулянта забрал…

В памяти Назарова всплыли неприятные сценки: Леонид высмеивает манеру сослуживцев писать рапорты: сухой язык, корявые армейские сокращения, нередкие грамматические ошибки. Капитан тогда еще пенял Мелентьеву, оправдывая коллег: «Мы же в газете не работали». Что ж, получается, любитель придраться к чужому слогу и сам не преуспел на литературном поприще.

— Обижается вечно на других. То на командование, то на сослуживцев, — перечислял Кириллов. — На тебя обижается, что ты его по службе обошел, что красивая порядочная женщина к тебе льнет. Поэтому тебе с Машкой Бояркиной и подгадил, сочинил, будто ты ее к себе переводишь.

— Да ладно тебе!

Назаров смутился и отвернулся. Но шофера уже было не остановить.

— Он же кобелина, твой Мелентьев. Каждую смазливую бабенку обхаживает. Считает себя неотразимым. Как же, красавчик-блондин, прям подарок для женщин, ни дать ни взять! Бояркина его отшила, вот он и задумал вам двоим отомстить. Начал слухи распускать, чтобы дурак Шпагин вас возненавидел и принялся какие-нибудь пакости делать.

— Зря ты его дураком… — начал было Назаров, вовсе не считавший Василия Петровича глупым. Хотя сегодня, чего уж греха таить, полковник выставил себя безмерно тупым.

Кириллов не дал договорить:

— А знаешь, Иваныч, кого твой Мелентьев сильнее всех ненавидит? Кому черной завистью завидует? Нет? А ты угадай! Чего башкой мотаешь, как телок? Тимофеева нашего! Обязательно парнишке подкузьмит, если ты не вмешаешься и мер не предпримешь. Гаденыш уже сошелся