Андрей Дышев - Моя любимая дура Страница 45

Я подумал о том, что надо бы кашлянуть или издать еще какой-либо звук, дабы напомнить о себе, но деревянные полы дружно заскрипели, едва я сделал первый шаг. Однако никакой реакции со стороны стола не последовало. По мере того как приближался к свече, я замечал все больше интересного. Посреди стола, под свечой, лежал лист желтой, как пергамент, бумаги, на котором было нарисовано нечто отдаленно похожее на шахматную доску с замысловатыми фигурками. «Доска» внутри заполнялась окружностями различной окраски, а в самом центре, на зеленом фоне, уходили в бесконечность красные ромбики и треугольники. Но мое внимание больше привлекали руки. Мужчина, бережно сжимая пальцы Леры, словно держал в каждой ладони по одной грозди спелого винограда, медленно подводил их к пламени свечи, затем переворачивал свои ладони, и в итоге жар огня приходился на нежные ладони девушки. Лере эта пытка не доставляла никакого дискомфорта; ее лицо по-прежнему выражало восторг от переполняющих ее нежных чувств, и она не сводила влюбленного взгляда с лица мужчины. Я невольно стал принюхиваться – не пахнет ли горелым мясом?.. Пламя свечи заплясало – то ли от тихого движения воздуха, который я пригнал к столу, то ли от вздоха блаженства, вырвавшегося из губ Леры; мужчина медленно развел руки девушки… И тут я, не дожидаясь очередного сеанса подогрева, перестал красться, шагнул к столу, как часовой на пост, и, сам того не ожидая, произнес фразу, хорошо знакомую любителям советской кинокомедии:

– Вы не подскажете, как пройти в туалет?

Лера вздрогнула, будто проснулась, в то время как объект ее созерцания продолжал оставаться неподвижным. Живой ли он? Девушка медленно высвободила руки, встряхнула головой и поправила на себе простыню, край которой съехал и оголил маленькую, едва различимую грудь с коричневым соском, похожим на стартовую кнопку запуска ракеты.

– Ой, привет, – произнесла Лера. – Проснулся уже? А туалет там, в коридоре. Найдешь…

Она старалась не смотреть мне в глаза. Мужчина вообще вел себя так, будто не видел и не слышал меня. Я вышел в коридор, который был не намного светлее, чем комната. По обе стороны находились массивные двери с медными чеканными фигурками зайцев, медведей и волков – немного, по три двери с каждой стороны. Похоже на гостиницу… В торце я нашел то, что искал… Откуда здесь Лера? Точнее, как я сюда попал? Меня принесли сюда, пока я находился в отключке? Мне как воздух нужно было зеркало, словно я хотел убедиться в том, что я – это я, что у меня прежняя внешность, и лицо не изуродовано, и не вырос свиной пятак… Склонившись над мраморным рукомойником, я пустил на голову струю холодной воды… Вот так, теперь лучше. И в зеркале я не увидел ничего страшного и непривычного. Правда, чуть подпухли глаза и чернеет между ухом и скулой запекшаяся царапина. В рубашке родился! И как это меня угораздило врезаться в будку? Почувствовал, что все могу, что сноубордом управляю так же легко, как машиной?

Когда вернулся, комната преобразилась. На трех стенах горели бра в виде медных факелов. Стол стоял посредине комнаты, и Лера, уже облачившись в джинсы и свитер, расставляла на нем бутылки и вакуумные упаковки с чем-то съестным. Мужчина (бежевая спортивная майка выгодно подчеркивала его развитую грудную клетку) сидел на подоконнике и с относительным любопытством рассматривал меня. Взгляд его не сразу стал приветливым и доброжелательным; казалось, человек забыл, что следует познакомиться со мной, будто не был до конца уверен, что я нахожусь в его комнате, а не в иллюзорном мире на экране телевизора. Наконец, после некоторой паузы, он энергично соскочил с подоконника, приблизился ко мне и протянул руку.

– Альбинос, – назвался он, сделав ударение на букве «и».

На его предплечье, туго стягивая бицепс, матово сверкнул спиральный браслет в виде змеи, сделанной то ли из золота, то ли из меди. На шее у незнакомца висели разнообразные цепочки с медальонами в форме многогранных звездочек. Но не это привлекло мое внимание, а его глаза – необыкновенно светлые, почти прозрачные, отчего мелкий зрачок терялся, как маленький остров посреди озера. В его взгляде было что-то змеиное, но это не отталкивало, а, наоборот, привлекало впечатлением необыкновенной открытости его мыслей. Не верилось, что за столь прозрачными глазами можно что-то спрятать… Я тоже представился, но с полным убеждением, что это лишнее, ибо здесь обо мне известно все.

– Ну, как ты? – поинтересовался Альбинос, продолжая держать мою руку так, будто бы собирался поджарить ее на свече.

– Голова выдержала, – поделился я радостью.

– Это ерунда. А вообще как?

Я не совсем понял второй вопрос. Меня начало досаждать странное чувство, словно я что-то должен сделать или сказать, но, хоть убей, не знал, что именно.

– Что со мной было? – спросил я.

– Ты улетел с трассы, – ответил Альбинос и, легонько шлепнув ладонью меня между лопаток, подвел к столу. – И разнес в щепки торговую палатку.

– Хорошо, что там никого не было, – добавила Лера, облизнув пальчик, выпачканный в майонезе. – У тебя была очень большая скорость. Надо было резко присесть и как бы выбросить заднюю ногу вперед, чтобы закантоваться.

– Чтобы что? – уточнил я.

Альбинос кинул на меня короткий взгляд.

– Давно доску объезжаешь?

– С сегодняшнего… то есть со вчерашнего… Послушай, а сколько времени я тут провалялся?

– С обеда. Я ввел тебе небольшую дозу феназепама.

– Все произошло у нас на глазах, – пояснила Лера, присыпая порезанные пополам вареные яйца красным и черным перцем. – Мы не стали ждать спасателей. Альбинос врач и может сам оказать медицинскую помощь.

– А где моя доска? – вдруг воскликнул я, и мое сердце упало, будто я лишился главной опоры в своей жизни.

– Цела, цела твоя доска! – успокоила Лера. – Под койкой лежит.

Альбинос сел за стол, взял с тарелки пучок зелени и откинулся на грубую, резную спинку стула. Отрывая листик за листиком, он отправлял их в рот и не сводил с меня своего проницательного взгляда.

– Надо было найти склон более пологий, – сказал он. – Ты рисковал свернуть себе шею.

– Я очень нетерпеливый человек, – оправдался я.

По губам Альбиноса скользнула усмешка.

– Торопливость – это самое бесполезное качество, какое только может быть у человека… Ты будешь пить водку или вино?.. У кундалини свои часы, и наша торопливость столь же нелепа, как если бегать из конца в конец железнодорожного состава, надеясь, что таким образом прибудешь на вокзал скорее…

Я не поспевал за его мыслью и не знал, что сделать в первую очередь – спросить о том, что такое кундалини, или ответить на вопрос, что я предпочитаю пить. Наверное, действие феназепама еще не закончилось, а может быть, еще напоминала о себе безвременно разнесенная в щепки торговая палатка. В итоге я не сделал ни того, ни другого, потому как мне навстречу, как при цепочной разгрузке арбузов, полетел новый вопрос Альбиноса:

– А зачем тебе сноуборд?

Я не был готов к этому вопросу и собирался ответить расплывчато и банально, дескать, для удовольствия, но тут между нами, обрывая зрительный контакт, встала тонкая фигура Леры. Она наполнила бокал Альбиноса, подала ему, чокнулась с ним и сказала:

– За тебя, мой милый… За нас…

Глава 26

Я ЧЕЛОВЕК

Она вела себя так, будто меня здесь не было. Мне трудно было вплести себя в их упоительный мир, хотя я точно еще не знал, нужно ли это делать, если от меня этого не требуют. Наверное, надо поблагодарить врача за его великодушие и откланяться? Я налил себе водки и выпил, не дожидаясь команды или тоста. Лера поставила бокал с отпечатком губной помады на стол, по-кошачьи плавно обошла Альбиноса, встала за его спиной и стала перебирать пальчиками его волосы – ну точно как делают обезьянки в зоопарке, отыскивая в шерсти друг друга блошек.

– Научиться кататься на сноуборде несложно, – сказал Альбинос, по-прежнему предпочитая из всего обилия закусок только листочки травки. – Но стоит ли тебе тратить на это время? Ты на пианино играешь?

Я пожал плечами и уже хотел спросить, какое отношение имеет пианино к езде на сноуборде, как врач опередил меня:

– Сочинять свою музыку и играть по чужим нотам – это ведь разные вещи, так ведь? А сноуборд инструмент особенный. Он не терпит чужих нот. В противном случае он превращается в обычное корыто, на каких деревенские мальчишки съезжают с ледяных горок.

Я подумал, что этот Альбинос приличный зануда и умник, и попытался перевести разговор в другое русло:

– А в этой гостинице много постояльцев?

– Только мы, – промурлыкала из-за спины Альбиноса Лера.

– Это не гостиница, – медленно произнес Альбинос, продолжая сверлить меня своим острым взглядом. – Когда-то это был интернат для умственно отсталых детей.

Будь я пьяным, обязательно бы уточнил, а кто именно – Альбинос или Лера – причисляет себя к этой категории.