Юрий Гаврюченков - Золото шаманов Страница 45

– Шагай, – пробормотал спецназовец, к которому никто не спешил присоединиться для конвоирования особо опасного преступника. Более того, из всех собровцев в маске остался он один. Что-то изменилось. Мы с ним ещё не поняли, что.

Когда ватага проходила мимо нас, я кинул взгляд на странную согбенную фигуру в парке с наброшенным капюшоном и инстинктивно шарахнулся прочь. Рука непроизвольно дёрнулась сотворить крёстное знамение.

– Куда щемишься! – локоть сжали железные пальцы и надавили на нерв. Я дёрнулся как от удара током.

Спецназовец толкнул в спину, и видение исчезло. Как завороженный, я снова и снова оборачивался, чтобы увидеть демонический оскал под капюшоном, но фигура в парке уже скрылась в бараке. Я не мог поверить своим глазам. Андрей Николаевич Лепяго пришёл в стан врага и по лицу его гуляла блудливая усмешечка.

8

Из одежды у него была только бирка на ноге.

– Скажите, – произнёс вышедший из леса человек, – как мне пройти на второй лагерный пункт? Нарядчик ждёт.

– Опять врага народа встретили, – констатировал Слава и, высунувшись из кабины, заорал: – Иди, давай, вон туда по дороге. Там второй лагпункт!

Заключённое в тёмную пергаментную оболочку существо проковыляло мимо капота и скрылось в указанном направлении. Слава врубил первую передачу, «Урал» заревел и покатил дальше.

Такой зимогор был здесь не единственный. Сотни обтянутых истлевшей кожей скелетов поднялись со шлакоотвала и наводнили заброшенные лагеря и замерший в мрачном оцепенении посёлок Усть-Марья. Нередко они выходили на дорогу. Слава из непонятного мне милосердия избегал их сшибать, а всякий раз останавливался и отвечал на вопросы. Мы быстро научились определять масть дохляков: блатные были в воровских тутырках и ботали на старой фене, политические отличались правильной речью и обращались на «вы», а мужики, пусть даже и в наколках, лопотали косноязычно и с заметным сельским произношением. В усть-марьском заповеднике восставших мертвецов они больше всех походили на киношных зомби, да и в прошлой крестьянской жизни, наверное, мало чем от них отличались.

Мы продирались на большую трассу, ничему не удивляясь и уже ничего не пугаясь. В кабине между мной и Славой примостился обессилевший Вадик, в кузове лежали прикрытые брезентом Золотые Врата. На мне был одет мамонтовый свитер, а на поясе, заткнутый за ремень, примостился Сучий нож. Мы победили, и теперь рвались навстречу неизвестности.

Жуткая встреча с Лепяго завершила мытарства вчерашнего дня.

Едва оказавшись в импровизированной камере, я лёг на пол и прижал губы к переговорной щели.

– Слава! – позвал я. – Слава, ты меня слышишь?

За стеной завозились.

– Слышу тебя. Говори.

– Я Лепяго видел.

– Кого?! Кого видел?

– Лепяго. Директора музея.

– Чего? Труп сюда привезли?

– Нет! Он живой. Только странный какой-то. Улыбается очень жутко.

– Ты не перепутал?

– Нет!

– Не может быть, Ильюха, – после небольшой паузы заявил Слава. – Мы же сами видели, как его застрелили.

– Знаешь, Слава…

Я прикусил язык, собираясь с мыслями.

– Ну, чего?

– Помнишь, как Проскурина расчленили в пещере?

– Ну да. Такое не сразу забудешь.

– …А потом опять собрали, и он ходил живой, хотя мы считали его погибшим?

– Было такое, – нехотя признал Слава.

– Может быть и Лепяго оживили? Эти харги, которых заперли в пещере… откуда мы знаем, на что они способны?

Слава так тяжело вздохнул, что из щели полетела труха.

– Да уж, кто знает…

– Как там Вадик? – спросил я после долгого молчания.

– Нормально. Слабый только. Перевязали его, антибиотиков дали, – сообщил афганец.

– Бежать сможет? – спросил я.

– Погоди ты бежать. Чую, какая-то поганка затевается. Посмотрим, что завтра будет.

По моим соображениям, бежать надо было сегодня, но без корефана с ножом одолеть часового я бы не взялся. А Слава что-то задумал. Приходилось его слушаться, тем паче, что опыта выживания было больше у него.

Стемнело. Мы заснули не поев. К счастью, мне от пережитых волнений ни есть, ни пить не хотелось. Слава за стеной ворочался и Вадик иногда стонал. Я подумал, что фамильное древо Гольдбергов исправно разрастается исключительно в направлении спекулятивной торговли золотом и антиквариатом. Любое отклонение от родового бизнеса порождает чахлые ветви, которые спешит отрезать заботливый Садовник. Закономерным будет смерть Вадика здесь или в тайге, неподалёку от места гибели беспутного отца. Нельзя отрываться от исконного дела! Небеса за это карают.

С такими мыслями я не заметил, как задремал.

Пробудился на рассвете, под скрип досок в тамбуре. Часовой расхаживал бодрой походкой, недавно заступил на пост, наверное. Я дрожал от холода. В прогнившей щелястой комнате было сыро и промозгло. Впрочем, никто не спал. За стеной ворочался Слава, снаружи тоже шла какая-то движуха. Я прислушался. Шумов было много. На бирже бряцали, топали, перекликались. Заработал двигатель «Урала», потом ещё один.

Осторожно поднявшись на руках, я встал и посмотрел в окошко. Бойцы рассаживались по машинам. Даже отсюда было видно, как топорщатся плотно набитые разгрузки.

Слава не ошибся, СОБР и в самом деле затевал с утра операцию. Не обладая боевым опытом корефана-афганца, я не мог замечать признаков подготовки к специальным мероприятиям и делать соответствующие наблюдениям выводы. В таких условиях оставалось лишь полностью полагаться на Славу и беспрекословно подчиняться ему.

Тем более, что терять нам было нечего. Многолетние мучения в тюрьме на острове Огненном жизнью назвать было нельзя.

Пока я загорал в мрачном оцепенении возле своей амбразуры, собровцы расселись по машинам и колонна из трёх грузовиков покинула биржу. Их рёв быстро затих в густолиственном березняке. За стеной едва слышно завозился Слава. «Ложится на пол,» – определил я.

– Ильюха!

Я осторожно лёг на пол, приблизил рот к переговорной щели.

– Слышу тебя, Слава! Говори.

– Уехали, – шепнул афганец. – Будем мы выбираться.

– Слава, – выдохнул я еле слышно, чтобы не запалил часовой. – Я. Тебя. Не понял.

– Ильюха, – корефан старался говорить разборчиво. – Я сейчас сниму часового. Ты будь готов. Понял?

– Понял, – не раздумывая ответил я.

По едва уловимому шороху стало ясно, что Слава отвалил.

Резко открылась дверь, в щель аж дунуло. Будка содрогнулась от удара о стенку. Я выскочил из своей клетушки и чуть не упал, налетев на сцепившиеся тела. Слава боролся с часовым, левой рукой прижав у спусковой скобы автомат, а правой как-то странно придерживая спецназовца возле шеи, словно за ручку. Я оттолкнулся от притолоки, чтобы не упасть, и резко попятился. В тесном тамбуре совершенно не осталось места. Часовой обмяк, и Слава задавил его по стене вниз. Выдернул нож, на стену брызнуло. Спецназовец захрипел, судорожно извиваясь. Слава ударил ещё, повалил на пол и сел на грудь. Часовой сучил ногами всё слабее. По полу растекалась блестящая, вишнёвого цвета лужа. Наконец он затих.

– Удачно попал! – афганец выдернул из горла собровца здоровенный «Скримиш», закрыл и убрал в карман. – Хорошо, что подбородок не прижал.

«Всё, – подумал я, – конец. Теперь остров Огненный нам не грозит. Нас убьют здесь же, если поймают. Других вариантов нет.»

Слава ловко приподнял труп, снял с него ремень автомата.

– Держи, – сунул мне оружие и расстегнул залитую кровью разгрузку.

Афганец освободил тело от разгрузочного жилета и надел его на себя. Застегнул. Проверил боекомплект.

– Держи, – подал мне ПМ и запасную обойму, забрал «калашников», снял с предохранителя, слегка отвёл затвор, проверил наличие патрона в казённике. Патрон был. Слава дослал затворную раму вперёд и прислушался. – Вроде никто не идёт.

– На улице нет никого, – сообразил я. – Те, кто остался, сидят в бараке.

– Верно, – у Славы мелькнул оскал и лицо сделалось на мгновение волчьим, раньше я такого не видел. – Почти все уехали, я считал. Остались какие-нибудь дневальные с дежурным и прокурорские… пидарасы.

Участь следователей стала ясна.

Слава сноровисто обшарил окровавленный камуфляж. Добыл зажигалку, пачку сигарет и немного денег.

– Давай раненого проведаем, – предложил корефан, рассовав добычу по карманам.

Я спрятал запасную обойму, проверил «макаров». Указатель патрона в патроннике выступал, значит пистолет был заряжен… Заступая на пост, часовой готовился стрелять с самовзвода из оружия «последнего шанса», но воспользоваться им Слава не дал.

– Ты живой там? – корефан заглянул в камеру Вадика.

Из неё послышался слабый стон.

– Хреново, – скорчил сочувственную гримасу афгагнец. – Придётся на себе тащить.

Мы зашли в клетушку, склонились над Вадиком.

– Как чувствуешь себя?

Гольдберг смотрел на нас тусклыми глазами. Лицо у него было совсем бледное.

– Поднимайся, Вадик, – сказал я.