Сергей Зверев - За колючкой – тайга Страница 46

Ровно столько успеет пройти зэк, бросившийся на проволоку, пока часовой передернет затвор, крикнет, сделает предупредительный выстрел и отработает на поражение. Впрочем, все знают, что до смерти гораздо ближе. Часовой сначала работает на поражение, а потом стреляет в воздух. Поди разбери, какой из этих хлопков предупредительный. А об устном предупреждении тут вообще глупо рассуждать. На вышках гуляет такой ветер… Предупреждай, не предупреждай…

А Фортуна зря сделал, что майору Кудашеву о водочной заначке Бедового рассказал, зря.

– Бойся!.. – больным голосом, срываясь на кашель, хрипел Зебра.

Ему тоже можно было не усердствовать. В декабре начались такие ветра с присвистами, что от этого крика зэку, принявшему на спину вековой кедр, легче не станет. Главное правило – смотри по сторонам. Дерево может упасть в любом направлении. Как это недавно произошло с Цыцой. Кедр подмял его, как куклу.

«Паралич обеспечен», – равнодушно гарантировал чуть поддатый медик. Он имел право. Лейтенант на «даче» – гарант всех неизлечимых болезней, начиная с гайморита и пневмонии и заканчивая переломом позвоночника. Простой пример: Нырок отчего-то перестал чувствовать ноги. Ходит, ходит, а потом возьмет и сядет, словно ему по голове киянкой стукнули. Лейтенант диву дался:

– Паралич, что ли?

– Не знаю, – плакал Нырок, вспоминая Фортуну и Цыцу. – Случилось что-то. Ноги то ходят, то не ходят.

– Паралич, – заверил лейтенант. – Безнадежный случай.

В конце декабря Нырка увезли в лазарет при «семерке», и в начале января до жителей шестого барака докатилась новость: Нырок полностью обездвижен, лежит, плачет, ходит под себя, обвиняет в своей беде смотрящего, но на вопросы оперов «семерки», в чем, собственно, обвинение, клянется, что это какая-то месть, но каким способом осуществлена, не знает. Опера пожимали плечами, не понимая, зачем Анатолию Банникову, «законнику», понадобилось мстить какому-то чмырю с «дачи». На «семерке» этого нытика и стукача уже давно опустили бы по всем правилам. Впрочем, теперь Нырка не достать. Хоть и похож по всем понятиям на бабу – плаксив, голос тонок, однако не встает. Нырок, в смысле, не встает. Вернее, ноги у него стоять не могут. А без этого, извините, толку от него мало.

Бедовый, получая известия о недуге Нырка, всякий раз удовлетворенно закуривал и откидывался на нары. Оставив Литуновского рядом с собой, через нары Колоды, Толян дал всем понять, кого в данной ситуации осуждает, а кого поддерживает. Дружеских отношений между ним и Летуном, как ожидалось, не завязалось, однако в бараке каждый понимал, что уважение вовсе не требует братаний. Разговоры между смотрящим и беглым зэком текли вялые, все больше по делу, и заканчивались, как правило, кровавым кашлем последнего. Причиной тому было «особое» внимание конвоя в условиях «строгого» режима колонии. В «особый» можно превратить любой режим, лишь бы это касалось не всех – бунт никому не нужен, – а одного избранного.

Раньше были сомнения, а теперь они испарились. Туберкулез Литуновский чувствовал, злополучные палочки Коха проникли в каждую клетку его тела, гуляли по венам, фонтанировали изо рта, а у лейтенанта в его «домашней» аптечке был аспирин, анальгин и парацетамол, помогающие при туберкулезе, как гипсовая шина при геморрое. К середине первого месяца наступившего 2004 года Литуновский без перерыва мог говорить не более полуминуты. Речь прерывалась кашлем и кровавой слизью из гортани. В лесу болезнь провоцировала изнеможение и фиолетовые фонари перед глазами. «Бойся!» – хрипел он, срываясь на бессловесный свист, и тут же заходился выворачивающим душу кашлем.

Открытая форма туберкулеза Бедового не пугала. Не страшила и Колоду. Палочки Коха их тела уже давно считали отчим домом. Беда состояла в том, что Литуновскому, останься он без помощи, жить оставалось не более месяца. Банников понимал это, и однажды заслал в «семерку» маляву о том, что в барак нужны лекарства. Те, кои пользует он, только в два раза больше. Братва с воли «подогрела», и уже через две недели Литуновский увидел перед собой яркие коробки.

– Это тебе на Рождество, – пробормотал Бедовый и, как ни в чем не бывало, лег рассматривать выученные назубок потолочные афоризмы.

– А потом – в долг, и – под нары?

– Дурак, – все, на что оказался способен Бедовый в непривычной для себя роли архангела.

На Рождество принято дарить подарки. Нынче это происходило с опозданием и с недюжинным удивлением для одаренных. Но Летун, как обычно, оказался оригинален даже в этом. Как вскоре выяснилось, он готовился к раздаче рождественских безделушек задолго до наступления этого счастливого праздника. Любое удивление было ничем по сравнению с тем, которое испытал Хозяин, узнав о подарке Литуновского, преподнесенном ему заранее.

Еще в сентябре, узнав о том, что заработную плату за проработанный месяц он получил меньше, чем обычно, особой озабоченности по этому поводу он не проявил. Так бывало. «Финики» парились, считали, пересчитывали, то оклады увеличивали, то пайки урезали. Потом снова начисляли, и это продолжалось так же бесконечно, как падал и подскакивал евро. Все бы ничего, но зарплата полковника за сентябрь составила меньше той, что получил его заместитель, Кудашев. Решив выждать, начальник колонии дождался.

Октябрь снова разочаровал. Пять тысяч с привычных двадцати были урезаны как серпом. Хозяин копил силы, пряча свой ковер нетерпения в сундук ожидания. Это была его любимая поговорка, но использовал он ее почему-то лишь по отношению к заключенным. Вероятно, так лучше ощущалась правота прозвучавшего.

В ноябре начались бесконечные проверки (кто бы ожидал иного после побега с заговоренной «дачи» заключенного), потом начальник «семерки» устроил учения с привлечением приданных сил (не одному ему тычки в бок получать, пусть и таежный полковник жирком потрясет), словом, было не до разборок с заработной платой. О ней здесь часто забывал не только Хозяин, но и солдаты. Деньги выдают каждый месяц, а тратить их просто не на что. Все бесплатно, служи – не хочу.

Терпение полковника лопнуло в январе. Не могло не лопнуть. С двадцати тысяч зарплаты был отрезан уже ставший привычным кусок в пять тысяч, а с премии по итогам года (и без того оскопленной за побег зэка), из шестнадцати исчезло четыре. Получив из рук курьеров, прибывших на вертолете, деньги, Кузьма Никодимович решил не портить о себе мнение в глазах прибывших и разобраться с финчастью по телефону.

– Ты сколько за декабрь получил? – неожиданно, в ходе какого-то мимолетного разговора спросил Хозяин Кудашева.

– Шестнадцать, – ответил удивленный переменой темы замполит. – И премии четырнадцать.

Выходило, что его заместителю и зарплату выдали больше, и премию.

– Ерунда какая-то, – признался Кузьма Никодимович и направился к себе в кабинет.

Следующим, кто услышал его голос, был главный бухгалтер финансовой службы Управления исполнения наказаний. Хотя точнее будет сказать не «следующий», а «следующая», потому как главбухом у «фиников» в Красноярске трудилась Эмма Константиновна Запольская, которая насчитывала зарплату еще тому конвою, что охранял Чурбанова.

– Эмм Констинна, здравствуйте, – поздоровался полковник, услышав знакомый грудной баритон, мало похожий на женский голос. – Как у вас там, на Большой земле?

– Уголь, пыль, нестабильная погода. Нам бы к вам, – сказала бухгалтер.

«Да уж, – подумал Хозяин, – тебя здесь только и не хватало». Эта мысль текла одновременно с его грустным призывом о помощи:

– Эмм Констинна, ерунда какая-то с зарплатой происходит. У меня недочет.

– У вас, может быть, Кузьма Никодимович, и недочет, а у меня полный ажур.

«Корова, – подумал полковник, – наглая, зажравшаяся корова».

– Ажур не ажур, а у меня уже четыре месяца пять тысяч из зарплаты исчезают. И премия за год сомнительно мала. Никаких приказов относительно урезания премии по итогам года мне не было?

Произносить последнюю фразу ему было стыдно, потому что новость о том, как зэк по фамилии Литуновский «распечатал» «дачу», была свежа и присутствовала у всех на устах. И задавать при этом вопросы о премии со стороны полковника было крайне неуместно. Однако деньги есть деньги. Их всегда мало, даже если человек в тайге, а не на Невском. Тем паче не до мнительности.

– Приказов не было. А вы чем, собственно, интересуетесь, Кузьма Никодимович, я прошу прощения?

– Да как же чем? – возмутился полковник. – С чего бы это мне зарплату стали выдавать меньше, чем обычно? Уже четыре месяца!

– Я поражаюсь, – спокойно отреагировала бухгалтер. – Платите по исполнительному листу и при этом спрашиваете, почему уменьшилась зарплата. Я поражаюсь.

– Какому исполнительному листу?? – Хозяин опешил до такой степени, что у него осел голос.

– Такому, я поражаюсь. По решению Центрального районного суда города Старосибирска. Двадцать пять процентов от заработка в пользу Литуновской Виктории Сергеевны и ее несовершеннолетнего сына Ивана, я поражаюсь.