Геннадий Васильев - Я из тех, кто вернулся Страница 47

– Экономь силы, Женька. Не спеши… Уже совсем немного осталось, братишка… Совсем немножечко… Ей-богу… От силы пять километров. Смотри, вон за тем хребтом наши ждут. Бурбахаи на колесах. Движки прогретые. Теплынь под тентами. Держись, Женька…

Справа Богунов бормотал сквозь зубы:

– Если нужно, Женька, ты нам только головой кивни… мы ж тебя на руках понесем хоть до Москвы…

Осенев сверкнул белками глаз. Вырвался из его груди протяжный хрип, и он вяло сплюнул себе под ноги окровавленную мякоть.

Позади солдат, сгорбившись, шел лейтенант Ставский, перехватив через плечо медицинскую сумку. Шульгин обернулся к нему:

– Стас, ну что же ты, военная медицина… Что же ты ничего не делаешь… Ну-у-у… Ты, что, не видишь?.. Слепой ты, что ли?..

Ставский низко нагнул голову:

– Андрей, не ори… Зачем орать… Здесь сделать ничего нельзя. Что я могу здесь сделать? Что-о?.. Мы же не в стационаре. Здесь я не могу сделать даже элементарной инъекции. Шприцов нет, кипятить не на чем. Только эти таблетки, – он со злостью рванул медицинскую сумку.

– Его нужно было эвакуировать еще несколько дней назад или хотя бы вчера утром. В нем же все держится неизвестно на чем… Это же ребе-енок!.. – Ставский отвернул покрасневшие глаза.

Шульгин наклонился к Осеневу:

– Женечка, ты дойдешь… Ты обязательно дойдешь, Женя… За хребтом нас ждет автоколонна с прогретыми двигателями. В автоколонне специальная медицинская машина. Они нас пулей домчат до санчасти. Немного осталось… Ну-у… Держись, Женька! Ради бога, держись, мой мальчик!

И все же тело Осенева незаметно сползало вниз. Слабели руки, закинутые на плечи друзей. Широко раскрытые глаза, повернутые к свету, подернулись мутной пленкой. Матиевский и Богунов подхватили Осенева за брючной пояс и несли уже на руках. Ноги Осенева безвольно волочились по снегу. Андрей почувствовал, как рука больного солдата, перекинутая ему на шею, безжизненно ослабла, и пальцы, царапавшие ногтями щеку, тихо разжались.

С недобрым предчувствием Шульгин заглянул в опрокинутое лицо Осенева и вдруг на мгновение заметил, что тонкая кожа солдатского лица покрылась зеленоватыми пятнами, выражение лица стало чужим, и уголки губ безвольно опустились вниз. Кровавая пена красными пузырями выплыла на подбородок.

Шульгин остановился, придержал Матиевского и Богунова. Молча стал опускать безвольное тело вниз на тропу.

– Что-о-о?! – Богунов закричал остервенело, диким звериным воем.

Ставский, расталкивая всех, бросился к Осеневу. Заглянул в глаза. Взял обеими руками голову Осенева.

– Все… Теперь уже все… Умер…

Распахнутые глаза Осенева смотрели вверх с изумленным облегчением. Зрачки потрясенно округлились, раскрылись полностью. Черный бессмысленный круг смял радужную оболочку глаз до едва заметной ниточки.

Ставский лихорадочно распахнул на Осеневе бушлат, с треском рвущихся пуговиц расстегнул гимнастерку, порвал майку. Блеснула на груди вытертая медь креста. Ставский положил ладони на теплое распятие. Принялся делать прямой массаж сердца. От сильных ритмичных толчков тело Осенева вздрагивало, и казалось, что он вот-вот приподнимет голову и произнесет с обычной иронией:

– Смо́трите на танец живота? Ха-а… Нету у меня живота…

Но затылок Осенева, стриженый, в комьях прилипшей глины, безжизненно лежал на снегу, под ребрами провалилась худая застывшая яма, и медный крестик выскользнул из-под скрещенных рук и закатился куда-то в рваные лоскуты одежды.

Ставский кивнул Андрею головой, попросил сменить его.

Шульгин, скинув бронежилет и радиостанцию, присел к Осеневу, опустился на колени. Руки коснулись теплой еще кожи, тонкой и нежной, тающей под пальцами. Перекрестив ладони, Андрей резко надавил на грудную клетку. Еле слышно ухнув, заходили ходуном выступающие ребра.

Матиевский растирал Осеневу виски снегом. Снег еще таял, стекая к ключицам грязными струйками. Богунов ходил вокруг них кругами, бессмысленно потроша в пальцах сигарету. Сухой табак летел по ветру в сторону ущелья.

Ставский вновь заменил Шульгина, с удвоенной энергией начал подталкивать остановившееся сердце к жизни. Мокрое покрасневшее лицо врача покрылось сеткой вздувшихся синих вен.

Минуты тянулись мучительно долго, казалось, что в воздухе стоит тонкий пронзительный звон, и весь мир сузился до скромных полудетских размеров безжизненного тела Осенева.

Ставский, наконец, выпрямился, обреченно опустил руки, тряхнул головой, губы у него разъехались обиженной гримасой.

– Все кончено… Тело быстро остывает. Заледенеет скоро. И сделать ничего невозможно, – он ухватился пальцами за небритую, залитую потом щеку, впился в нее ногтями. – Ужасно… Как я мог… как я допустил… дотянул до такой развязки?..

Андрей дернул его за плечо:

– При чем здесь ты? При чем?.. Перестань… Что ты мог сделать в горах?.. Сам же говорил, это не стационар, – Шульгин обернулся к полковой колонне. – Осенев умер первым. За ним полегли бы сотни солдат. Сколько бы нас погибло сегодня, если бы не повернули назад? Нас убивают уже не пулями, не осколками, не штыками, – Шульгин обреченно махнул рукой, – нас убивают равнодушием… Мы никому не нужны…

Матиевский откинулся на спину, поднял в небо сухой горящий взгляд. С искусанных губ стекала на подбородок черная кровь.

– И все-таки я больше всех виноват… Виноват… Другу не смог помочь… От вины откажутся только те-е, – он ожесточенно ткнул пальцем вверх, – те-е отбрешутся. Они еще всех обвинят, суки… – Сжал кулак. – Ничего… Дождутся они… Доберемся до них…

Богунов, опустившись на колени, гладил белое лицо Осенева. По щекам сержанта, по черным ссадинам стекали мутные, соленые струйки слез. Плечи сгорбились, по спине пробегала судорога. Шульгин сидел рядом с Осеневым, постаревший, осунувшийся, направив в сторону полка невидящий взгляд.

54

Уже застегнуты были на Осеневе медные пуговицы гимнастерки, запахнут бушлат, и мертво клацнула на бушлате бронзовым зубом звездастая пряжка, когда вдруг раздался в конце тропы протяжный скрип снега.

Богунов немедленно направил в конец тропы вороненый ствол. Матиевский потянулся за гранатой в нашитом на бронежилете карманчике. Ставский спиной попятился к камням.

Но только вовсе не душманская борода показалась из-за поворота. Высунулось из-за скалы надломанное длинное ухо, показалось белое яблоко выпученных глаз, серая холка, припорошенная снегом, и вся Гюльчатай, дрожащая, жалкая, зевающая во всю пасть, выперлась на тропу. Она увидела солдат и встрепенулась, взбрыкнула передними ножками и радостно затрубила:

– И-и-а-а!..

– Господи, – ахнул Матиевский, – ожила… Смотрите, живая наша покойница…

– Воскресла, – изумленно взмахнул рукой Богунов, – выкарабкалась из могилы…

– Ага… Точно воскресла, – забормотал с надеждой Матиевский. – Вот ведь бывает же… Смотрите, бывает…

Ставский встал навстречу ослице.

– Ну, иди сюда, глупая… Иди…

Ослица радостно захлопала кисточкой хвоста. Энергично закивала головой, так что посыпался снег с холки, и торжествующий рев понесся по всему ущелью, и-и-а-а…

– Радуется… Смотрите, радуется, – прошептал Матиевский, – не знает еще…

Гюльчатай, действительно, бурно радовалась. Она радостно ткнулась губами в ладонь Ставскому. Бодро толкнула бочком застывшего Шульгина. Потерлась о бушлат сержанта Богунова и, наконец, увидела распростертое на снегу тело Осенева.

В радостном реве Гюльчатай заметно прибавилось нежности. Она запрядала ушами от нетерпения, и тонкая жилка задергалась на худой шее. Гюльчатай нервно перебрала копытцами. Но Осенев лежал…

Осенев не повернул к своей Гюльчатай задумчивых серых глаз, не протянул навстречу теплую ладонь, пахнущую порохом и немножко хлебом, не кивнул мальчишеским гладким подбородком.

Осенев лежал…

Встревоженная Гюльчатай подошла поближе и сама протянула морду к безвольно откинутой руке. Она тронула губами замерзшую ледяную ладонь и невольно поежилась от холода. Тревожно ткнулась носом в бушлат, фыркнула с недоумением, но и тут не повернулся солдат к своей любимице.

Он лежал…

И только когда Гюльчатай потянулась к белому застывшему лицу, лизнула холодный мрамор теплым языком, она поняла… Она все поняла…

И над камнями ущелья пронесся истошный горестный вопль. Страшный… Мороз прошел по коже от этого дикого крика. Заломило в горле спазмом, перехватило дыхание.

И Матиевский закричал со слезами на глазах:

– Да уведите ее, наконец! Не могу это слышать…

И тихо всхлипнул Богунов:

– Вот та-ак… А ты говорил… Сердца нет…

Матиевский прикрыл ладонью глаза.

– Есть сердце! Есть… – он вдруг распрямился и грозно потряс рукой. – Даже у ослов есть сердце! А у вас оно есть?.. – Матиевский повернулся в сторону полка. – Есть у вас сердце, сволочи!