Петр Катериничев - Повелитель снов Страница 47

Девушка подошла сзади, обняла… И – разом перехватило дыхание, и словно жаркий пустынный ветер разом осушил гортань и сделал меня безмолвным… Я повернулся к Ане – она смотрела на меня, и ее полураскрытые губы казались единственным источником утоления моей жажды… И мы стояли посреди дождя, и твердь уплывала из-под ног, и мы, казалось, остались единственными живыми и в этом городе, и в этой ночи, и на этой земле… Мы поднимались вверх в дождевых струях, и вода ласкала, и сияли звезды, и до них можно было дотянуться и потрогать их мерцающие светом и золотом короны…

…А потом – настал сумрак, и не хватало дыхания, и гибкая сила девушки не иссякала, и я не ведал насыщения… И снова мы стали подниматься вверх, и понеслись над опаленной солнцем землей, над кронами деревьев, и вот уже вершины древних гор проплывали где-то внизу, полускрытые тяжелыми, напитанными ливнем тучами, а мы продолжали мчаться вдвоем, освещаемые зарницами дальних гроз, пока яростная белая вспышка не затмила весь мир и мы – сверглись вниз, орошаемые теплым летним ливнем…

…А потом мы лежали рядом… Аня повернула ко мне мокрое от слез лицо, коснулась губ, прошептала:

– Я тебя нашла. И ты – снова ушел. И – вернулся. И я сидела в этом темном особняке и в этом темном городе, и боялась, и чувствовала, что ты вот-вот пропадешь… Совсем пропадешь, как пропадает скрытый водой берег, как начертанное на песке слово «люблю», столь важное для двоих, вмещающее в себя все прежнее, случившееся с людьми, и все, что будет или не будет с ними, – смывается случайной волной, и нет уже ничего, кроме воды и песка… И остается только верить, что и земля, и небо, и море запомнили это слово и сумеют повторить его другим – в плеске волн, в шелесте трав, в шепоте ветра… И жизнь не окончится никогда…

Тебе кажется, что это бред? Это не так… Просто… Я слишком долго ждала тебя… Разве это не чудо? Ведь столько людей разминулись друг с другом в этом мире… И даже не узнали об этом… Но теперь… всю жизнь их будет томить тоска… О тех, с кем они так и не встретились… Это невозможно объяснить, но очень просто понять… Ты ведь понимаешь?..

Мое состояние было странным. Словно я заблудился в городе снов и сон этот продолжался… И память о прошлом нашептывала укоризненное: «…так не бывает… не бывает… бывает…» И мне вдруг сделалось совершенно ясным – наверное, всю осень, и всю долгую зиму, и всю весну я ждал какой-то встречи, и она произошла, и то, что было для меня давним прошлым или будущим, вдруг сделалось сущим…

– Ты только не подумай, что я легкомысленная или глупая… Просто я влюбилась в тебя давным-давно, и в отличие ото всего, что я выдумывала, ты был настоящим, реальным, только был где-то далеко, словно на другой планете… И я жила все эти годы, то надеясь рано или поздно тебя встретить, то теряя эту надежду совсем… И однажды встретила – там, на далеком южном континенте, человека, похожего на тебя… Но был он похож не больше чем кипяченая вода в кофейной чашке похожа на море… И когда я встретила тебя, у меня было опасение, что… ты тоже окажешься другим… Но ты оказался тем самым.

Мне думалось, вернее, я убеждала себя, что просто обратилась к тебе за помощью… Но нет. Все не так. Ведь папа Дэниэлс собирался ехать в этот город один, а я – я буквально навязалась ему в попутчицы и помощницы… Мне представлялось, что я обязательно здесь встречу тебя… И – встретила… И теперь я знаю, вернее, нет, чувствую, что… вокруг словно мечутся какие-то тени и история, что здесь происходит, непонятна, странна и страшна и может закончиться плохо… И оттого жизнь кажется теперь хрупкой, как побег весеннего клена… Побег… Словно он хочет убежать из темноты подземелья к солнцу… И я – счастлива… Потому что этот миг у меня уже никто никогда не отнимет.

…А потом сделалось жарко… И теплые потоки остывающей земли снова подхватили нас нежно и невесомо и медленно повлекли ввысь, в бездонную чашу неба… И земля отсюда светилась синевой океанов и охрой материков… И вскоре – исчезла совсем… И только сияние бесчисленных звезд и их жар, что становился острым и нестерпимым… И мы – падали в ночную прохладу космоса… и – снова согревались, уже у другого солнца, огромного, жарко-малинового, и – неслись через пространство без времени, и плавали в закатах тысяч планет, и встречали миллионы рассветов, пока пьянящая роса одного из них не укутала нас мягким покрывалом тумана… И мы лежали, обессиленные, и вдыхали аромат предутреннего бриза, и знали, что это будет всегда.

Глава 62

Девушка уснула. А я лежал рядом и смотрел в темноту. Произошедшее с нами было похоже на странное, стихийное наваждение, но – все это было настоящим, как ветерок, что перебирал занавески открытого окна…

Сон не шел ко мне. Или – я боялся уснуть и проснуться в одиночестве московской зимы?.. «А может, она все выдумала, как я выдумываю музыку, а она – картины?..»

…Мысли, видения, образы, все, услышанное мною за эти сутки, всплывало в памяти и – исчезало, как исчезает изображение на проявленной и незакрепленной фотопластинке с наступлением света… И музыка продолжала звучать где-то в глубине души моей… А у меня вдруг, совсем не ко времени, защемило сердце: такой хрупкой и призрачной показалась вдруг жизнь…

«Музыка, любовь и покаяние – всегда не ко времени… Они вне его…»

«Хотя время и нелинейно, часы с верностью и точностью отсчитывают положенное, чтобы мы могли не разминуться с ближними и дальними хотя бы в настоящем».

«Остановившиеся часы дважды в сутки показывают точное время. Спешащие и запаздывающие – никогда…»

«Эти часы отстали на тысячу лет…»

«Теперь такое время: не принято называть вещи своими именами. Никто из женщин не скажет: «Я боюсь быть нелюбимой». Скажет: «Я боюсь располнеть». Никто из мужчин не скажет: «Я боюсь умереть, так ничего и не создав и не воплотив, даже не попытавшись рассказать, каким я был, что чувствовал, кого любил…» Скажет: «У меня бессонница и головная боль». Слова… Они всегда все объясняют. Даже необъяснимое…»

«Душе нужно время и вдохновение, чтобы расслышать звуки музыки или увидеть вымышленные образы…»

«Музыка – это то, что возвышает, возносит… А мальчик будто жалуется кому-то. Тому, кто не способен его расслышать. И играет так, словно хочет высушить остатки слез обо всем, что не сбылось и уже не сбудется в его жизни… И обо всем не сбывшемся в нашей… Это душу пустыней делает. И не остается ничего, кроме боли…»

«Демоны и ангелы, что спят в каждой душе, слышат извлекаемые мною звуки, но каждый – по-своему…»

«Порою людям необходимо ощутить близкую смерть, чтобы начать ценить жизнь – не как данность, а как совершенный дар…»

«И отчего так горько? Оттого, что в каждом из нас живет ребенок и каждый – жаждет игры, соревнования и – победы?! Или оттого, что в каждом из нас живет взрослый, который знает еще до начала игры: победитель не получает ничего?..»

«Музыка лучше всего. Можно закрыть глаза и улететь далеко-далеко, в прекрасные страны, где все счастливы и беззаботны. Если бы я только смог… сделать так, чтобы люди оказались в своих снах, самых красивых, где все их близкие живы, и там, где много тепла и солнца…»

«Сейчас я пойду на площадь. И буду играть. Потому что только на слушателях можно отточить мастерство так, чтобы… мир моей музыки стал для вас всех важнее всего остального в нем!..»

«Вокруг – или мертвецы, или глумливые рыла тех, что мнят себя господами… Пока они танцуют… на собственных похоронах… но еще не знают об этом…»

«Я жив. Просто мне страшно. Мне страшно умереть, так ничего не создав и не воплотив, даже не попытавшись это сделать… Мне страшно умереть, так никого и не согрев, и чувствовать, что душа моя не сгорает даже в пламени страстей или пороков, так – истлевает угольями во влажной и стылой нездешней ночи… А я… Я мчусь через сонное марево зноя, и мне начинает казаться, что того, что случилось несколько минут назад, что того, что случилось за весь этот день, что того, что случилось за всю мою жизнь, – не было вовсе… Так, приснилось нечто невнятное…»

«Все мы – потерянные и потерявшиеся на этой земле. И все мечтаем быть найденными и хоть кому-то нужными…»

«Мир людей ломает и гнет нас всех под себя. И не терпит несоответствия себе – серому, строгому, рациональному либо, напротив, – карнавально праздному… Но и карнавальность эта вымученная; в ней люди пытаются проиграть то, что не дается им в жизни… И – проигрывают. И мир таков, что все готовы развлекаться, так ничем и не увлеченные, а потому – лишенные действия, деяния, веры в то, что можно сдвинуть этот заплесневелый шарик, изменить время, найти свое и – себя в нем! Когда-то это именовалось подвигом…»

«Только действие, делание, деяние позволяет изменить будущее и сделать его н а с т о я щ и м…»

«Люди таковы, что содержание меряют формой и считают ею! Так проще, понятнее, удобнее. Людям ведь как: не понять этот мир нужно, а под себя подмять! Подмять, подогнать, чтобы удобнее было пользоваться. Вот и упрощают… Пока не устрашатся той пустоты и дикости мира сего, какую сами и образовали вокруг себя этими… упрощениями…»