Петр Катериничев - Игра теней Страница 48

С этой бодрой считалочкой заруливаю в комнату Али. Естественно, предварительно постучав.

— Ну как с хлебом? Принес?

— С хлебом — хорошо, без хлеба плохо.

— Ой… У тебя куртка в крови…

— С мясом возился. Аля, у меня к тебе вопрос…

— Задавай.

— Ты с кем-нибудь общалась из своих прежних знакомых с той поры, как живешь у меня?..

— Вообще-то… Один раз звонила по телефону.

— Кому?

— Ну… одному шировому. Витьку.

— Зачем?

— Да просто поболтать. Нужно же с кем-то общаться…

— О чем болталось?

— Да так, ни о чем. Просто сказала, что живу у одного хорошего человека…

— И адресочек оставила?

— Да что я, дура, что ли?

— Лисенок… Этот Витек тебя сдал…

— Витек? Да я же говорила, он безобидный, как рыба.

— С голубой кровью… Чудо-юдо рыба скат…

— Погоди… Как это — сдал? Это тогда?

— Это теперь. Ребятки подходили. По твою душу. Девочка побледнела:

— Сегодня? К тебе?

— Ага.

— И — что?

— Ушли. Вернее — уехали.

— Но я же не говорила, у кого я, честно.

— Верю. Но местонахождение любой персоны можно узнать в справочной службе по номеру телефона.

— Да? Но я и номер не называла…

— Телефоны с определителем — нынче не роскошь а средство выживания…

Особливо у наркош, даже таких тихонь, как эти Шура и Витя…

— А кто подходил?

— Бычата. И в племенные им не выбиться при таких куцых мозгах.

— Олег… Наверное, они теперь не отвяжутся.

— Уже отвязались…

— Ты их не знаешь.

— Этих — нет. Да и знать не хочу.

— Чего они хотели?

— Позаботиться о моей добродетели.

— В смысле…

— В смысле — продать тебя мне.

— Продать?..

— Ага.

— А ты что? — Девочка смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и, кажется, не видит.

— Эти ребятки классику не знают…

— Чего?

— Продаются только мертвые души. Живые — нет.

— А я — живая?

— Да. Только замерзла сильно.

— Я отогреюсь, правда?

— Правда.

…Сижу перед мерцающим экраном компьютера, и голове — ни одной мысли.

Только их составляющие: обрывки слов, понятий, символов… И вместо пустых и никчемных умствований хочется погрузиться в сиреневый мир Врубеля, плавать во влажно-мерцающем тумане Эдгара Дега или попросту заблудиться в красных виноградниках Винсента Ван-Гога…

— Не спишь?

— Сплю. И даже сны вижу.

— Не помешаю раздумьям?..

— Красивая девочка не может помешать ничему.

— Прекрати называть меня девочкой. Я давно взрослая.

— Все мы в чем-то дети…

— Да?

— Вот тянет меня сейчас искупаться в заливе Ла-Плата…

— Это где?

— Да разве это важно? Название красивое. «А что везете капитаны, издалека-далека, а везете вы бананы и ковровые шелка, виноградное варенье, анашу и барбарис разноцветные каменья, апельсины и маис…» — Экзотика.

— Дронов, а ты романтик.

— Я вам больше скажу, милая барышня, я — последний романтик в этом мире.

— Ископаемый Дрон?

— Читала «Алису в стране чудес»?

— Не-а. Пластинку слушала. И в энциклопедии про дронов есть.

— В детской?

— В нормальной. «Брокгауз и Ефрон». Съел?

— Рад бы, да пока нечего. Так что там пишут эти сиамские близнецы насчет дронов?

— Это был полезный ископаемый.

— Ну да?!

— Причем совершенно беззащитный. Жили они на острове Маврикий. И ученые считают, что последнего дрона убили примерно лет триста назад.

— Крайнего…

— Какая разница?

— Тебе, может, и без разницы, а мне на душе легче.

— Ну, как знаешь. Так вот, после того, как убили последнего… крайнего дрона, на Маврикии стали сохнуть деревья, целые рощи, а потом — высыхать ручьи, выгорать травы… Оказывается, дроны как-то очень были важны для всего на острове…

— Понятно. Биоценоз.

— Что это такое?

— Замкнутая природная система, внутри которой сохраняется равновесие.

— И всем — хорошо?

— Ну да… Как водится… Антилопы кушают траву, львы кушают антилоп…

— А люди бьют львов… Даже не из-за шкур: просто показать, что сильнее. Я права?

— Ага. И особенно противно, что бьют ради удовольствия, из снайперских винтовок, сами не подвергаясь ни малейшей опасности.

— Или — друг друга.

— Или — так.

— Знаешь, Олег, а Маврикий был очень мирный остров… Там не было хищников.

Самыми мирными были дроны… И самыми беззащитными. Их истребили первыми. А потом все стало гибнуть само собой…

— По-моему, ты просто придумываешь себе сказку…

— А разве это плохо?..

— Хорошо.

— Правда?

— Ага.

— Человек должен верить в сказки. Только тогда он будет помнить себя ребенком — и любить… И каждый свою сказку придумывает себе сам.

— Жизнь — это и есть сказка. И называется она любовь.

— Думаешь?..

— Без любви все теряет смысл.

— Хотелось бы в это верить, — хмыкает Аля.

— А ты верь. Помнишь горьковского Луку?

— Это откуда?

— Из пьесы. «На дне». Раньше ее в школе проходил — Не помню. Если я в школе что-то проходила — мимо. Не задерживаясь. Да и в школе я была последний раз…

— Писать умеешь?

— А как же. И считаю хорошо. Если есть что. Tак чего тот Лука?

— Он сказал просто: «Во что веришь, то и есть». Аля наклонила голову чуть набок, задумчиво приз сила кончики волос:

— Знаешь, Олег, ты очень странный. Словно не от мира сего. Прямо настоящий «ископаемый дрон». Только…

— Что — только?

— Ты совсем не похож на беззащитного…

— Всякий романтик только тогда чего-нибудь стоит, если умеет защищаться. И защищать других.

«Романтик должен уметь защищаться». Эффектно сформулировано. Мы и защищаемся. Каждый в свое время — где-нибудь между семнадцатью и девятнадцатью» страдает комплексом сверхполноценности: сил с избытком, все удается и кажется, что так будет всегда. Потому что — очень хочется… Потом… Потом человек получает по башке — неудачная любовь, нескладывающаяся жизнь… И начинает такой человек строить вокруг себя «броню». Из цинизма, из наигранной веселости, из пьянства — что есть в наличии, что больше принято окружением, то и подойдет. В действительности — он просто хочет остаться ребенком и сохранить свою сказку…

Но и жить с ней порой бывает невмоготу…

«Броня» накрепко защищает душу от разочарований. Их больше нет.

Но…

Нет и очарований…

Человеку хочется поделиться своей сказкой и поверить в чью-то еще… Ведь на самом деле любому так немного надо — любить и быть любимым, заботиться о ком-то и чтобы заботились о нем…

Любой — это значит «любый», тот, кого любят…

И еще — дружить…

Жить другим — дружить…

Хуже всего, если «оболочка» съедает человека, стискивает его душу до пределов даже не пространства — плоскости, горько расчерченной квадратами похожих, изматывающих, пустых дней…

Душа погибает, и жизнь кончается… Остается лишь существование…

Закрываю глаза…

…По дорожке, усыпанной морским песком, идет девушка. На ней легкое платьице, ветер играет волосами. Девушка босиком, и я слышу шуршание песка, когда она касается дорожки ступнями…

Ее фигурка кажется почти невесомой… И цвет волос переменчив — то светло-русые, то золотистые, то каштановые… Волны добегают до ее ног и ласкаются бел ми кудлатыми щенками…

— О чем задумался?

— Скорее — размечтался. Привычка приятная, вредная.

— Почему?

— Быстро превращается в философические дебри интеллигентские бредни…

— Дебри и бредни… Звучит красиво… Почти как «бренди».

— Заумь.

— Почему?

— Ежик получится.

— Какой ежик?

— Шел себе ежик по лесу…

— А-а-а… Знаю. Забыл, как дышать, — и умер.

— «Потому что, если не любил, значит, и не пел, и не дышал…» Может быть, самое страшное для человека — разучиться любить?..

— Знаешь сказку про орла? — спрашиваю девочку.

— Тоже редкого?

— Ага. И — хищного.

— Расскажи.

— Однажды орел летел над вершинами гор, занесенных снегом. Тяжел был его полет — сгущались тучи, проносились тяжелые шквалы, с гор срывались обвальные лавины и с грохотом мчались в бездну, погребая под собой все живое… Орла сносило к земле, несколько раз ударяло об острые гребни скал, но он одержимо боролся со стихией и летел, невзирая на бурю… В когтях его была зажата добыча, но он не разжимал когтей, чтобы спастись, он знал: там, в заоблачной выси, в тесном, но таком родном гнезде его ждут орлица и двое. маленьких орлят, которых он должен выкормить, научить бороться с бурями и — царствовать в этом мире льда, камня и снега…

У него была цель, и ничто не могло заставить его свернуть с пути. И еще — он не имел права погибнуть и был готов бороться до конца и победить…

Но вдруг…

То ли порыв ветра занес эту шалую мысль, то ли тяжесть стала неодолимой…

«Зачем все это? — подумал орел. — Зачем я убил этого маленького зайчишку, который так весело скакал там, внизу… Зачем эти горы и эти снега, и все так безрадостно и темно вокруг… Зачем я, и есть ли в этом ледяном мире хоть какой-то смысл?..»