Евгений Сухов - Медвежатник Страница 5

Зеваки, обступившие спорщиков со всех сторон, криво и лукаво ухмылялись.

— Знаю я вас таких! Насмотрелся! — грозно рычал жандарм, победно поглядывая по сторонам. И если бы не знать, что перед ним обыкновенный нищий, каких перед каждым собором многие тысячи, то можно было бы подумать, что ему удалось изловить многоопытного медвежатника.

— Так ты же его, дурень, за грудки схватил! На землю опрокинул!

— Это я, ваше благородие, не со зла! — все так же в голос оправдывался нищий. — А ежели он такой тщедушный, так я не виноват.

Рядом стоял пострадавший — невысокий мужчина лет сорока. Весь его вид говорил о том, что роль потерпевшего для него так же естественна, как для бродяги драная рубаха. И сам он совсем не та персона, из-за которой нужно отрывать от дела такого важного человека, как жандарм. Он попытался произнести несколько фраз в свое оправдание, но его тихий голос утонул в громогласной раскатистой речи бродяги:

— Ишь ты! Ежели каждый так станет меня, сироту, срамить да разбойником называть, что же тогда с честными людьми станет. Управу я на вас найду, да я самому генерал-губернатору на ваше бесчинство жаловаться буду.

Никто не заметил, как из здания вышел молодой человек с длинными рыжими волосами. Его можно было бы принять за великовозрастного студента, если бы не сутулая осанка, больше свойственная разночинцам, загруженным нудной и неинтересной работой. В руках он держал сумку, в которой наверняка были ручки, карандаши, а также деловые бумаги, с которыми он решил разобраться в тиши домашнего кабинета.

Неожиданно нищий сменил тон:

— Может, ты и прав, ваше благородие. Может, я зашиб тебя сильно, так ты уж извиняй меня, неказистого, мил человек. Я ведь с малолетства немного не в себе.

Пострадавший оказался человеком незлобивым, он бы уж давно скрылся в толпе, если бы не хищная рука нищего, которая держала его так же крепко, как цепного пса привязь. И вот сейчас, ощутив свободу, он все ближе подбирался к толпе зевак, надеясь раствориться в ней через минуту, как капля воды в безбрежном море.

— Я уже давно позабыл…

Жандарм, раздосадованный столь быстрым финалом, погрозил напоследок кулаком нищему и проговорил:

— Смотри у меня, ежели еще увижу тебя здесь, в распределитель отправлю!

Нищий улыбнулся и отвечал примирительно:

— Обещаю, ваше благородие, больше не увидишь, — и веселая хитринка затерялась в густой бороде старика.

Глава 3

— Господи, вы само очарование. Вы даже не представляете, как вы красивы и как вы много для меня значите! — не переставал восхищаться Александров. — Я даже не нуждаюсь в вине. Я пьян только от одного вашего присутствия. Господи, а что же со мной станет, если я выпью шампанского.

Александров положил тяжелую руку на хрупкую ладонь женщины, но длинные тонкие пальцы умело выскользнули быстрыми змейками.

— Ого! — погрозила Лиза мизинцем. — Как вы нетерпеливы.

— Я весь сгораю от желания, неужели вы будете так бессердечны, что не захотите остудить мой жар?

— Всему свое время.

Многообещающая улыбка сумела только ненадолго охладить его пыл, а потом он вспыхнул вновь, подобно тому как загорается костер, когда в него швыряют охапку высушенного сена.

В ресторане было немноголюдно, и полупустой зал эхом подхватывал слова купца и стремительно разносил их во все уголки, и можно было не сомневаться в том, что даже повара хохотали над любвеобильным Александровым. От прочих посетителей он отличался тем, что всех своих женщин приводил именно в этот ресторан и расточал им всегда такие щедрые комплименты, как будто каждая из них была его последней любовью. Но в этот раз он был необыкновенно красноречив. В его словах было столько вдохновения, что если бы его речь приняла материальное воплощение, то пролилась бы на землю благодатным дождем, который сумел бы воскресить даже выжженную безжалостным солнцем пустыню.

— Вы пытаете меня, Лизанька! Вы хотите сделать меня несчастным. Если бы вы знали, как я страдаю! Я бы хотел вас видеть каждый божий день, каждый час.

— О господи, вы преувеличиваете!

— Ну что вы! Я никогда не был счастлив, как сегодня. Я просто похож на гимназиста, который видит перед собой предмет своего страстного обожания.

Лиза посмотрела на часы и печально воскликнула:

— Очень жаль… Но мне сейчас нужно идти.

— Лизанька, подождите еще немного, вы так скрашиваете мое одиночество. Если бы вы знали, как мне невыносимо в моей пустой и холодной квартире. Если бы вы проведали меня хотя бы однажды, я бы умер от счастья.

— Ну что вы! Вот этого я как раз и не желаю. Живите себе долго, я вам желаю умереть только от старости.

— А вот за это давайте поднимем по бокалу шампанского. — И, обнаружив пустые фужеры, разозлился: — Где же официант? Шампанского!

Официант, смазливый парень, смахивающий на купидона-переростка, подобно призраку, воплотился из воздуха. Он не позабыл, сколько господин Александров намедни пожаловал ему чаевых, и теперь чувствовал себя во многом обязанным.

— Я здесь, Петр Николаевич!

— Милейший, дружочек, — почти умолял Александров. — Ну-ка, поживее обслужи нас. Моя дама без шампанского скучает.

— Один момент!

Подобно искусному магу, умеющему проглатывать шпаги и вытряхивать из рукавов голубей, он выудил откуда-то из-за спины бутылку шампанского и ловко разлил пенящуюся жидкость в высокие бокалы.

— Извольте!

— Лизанька, голубка, отведайте только один маленький глоточек. Я вас прошу! Нет, я вас умоляю. Боже, вы красивы, как русалка, я просто тону в омуте ваших глаз.

Официант растворился, но можно было не сомневаться в том, что стоит Петру Николаевичу пожелать, как он тотчас предстанет перед ним подобно сказочному джинну.

— Как вы все-таки настойчивы! Хорошо, я сделаю только один глоточек.

Лиза пригубила фужер и поставила его на стол:

— А теперь мне пора.

— Лизанька, вы просто так не уйдете, мы должны непременно с вами встретиться. Я просто погибну от тоски, если не увижу вас завтра.

— Ну хорошо, — наконец согласилась девушка. — Давайте тогда встретимся завтра в это же время здесь же.

— Я буду считать часы до нашей встречи, — горячо произнес Петр Николаевич, и достаточно было посмотреть на его одухотворенное лицо, чтобы понять, что следующие сутки он проведет в нетерпеливом ожидании. — Разрешите мне проводить вас?

— А вот этого делать совсем не нужно, — мягко возразила Елизавета.

Однако в располагающей улыбке девушки чувствовалась твердость, а интуиция подсказала Александрову, что о стальные нотки ее голоса способно разбиться в брызги любое его желание.

— Ну хорошо, сдаюсь. Только завтра непременно, вы обещали!

— Я буду.

Елизавета попрощалась и, взяв со стола крошечную сумку, неторопливым размеренным шагом пошла к выходу, а легкий шлейф, словно русалочий хвост, потянулся следом.

Пренебрегая призывами извозчиков, Александров решил добираться до банка пешком. Он всегда верил в то, что очень нравится женщинам, и был убежден, что его комплименты изысканны и действуют на них так же чарующе, как флейта на завороженную кобру. Ему не терпелось расширить список своих любовных побед, а эта дамочка, с талией прима-балерины, займет достойное место в его многочисленной коллекции. Петр Николаевич думал о том, с каким интересом поведает приятелям о своем новом завоевании и, потягивая пиво, будет смаковать подробности первой ночи.

Друзья Петра Николаевича знали практически обо всех его похождениях и ласково называли его наш «любовный фольклор». Петр Николаевич любил рассказывать о том, как однажды ему пришлось провести целую ночь за шторами в спальне одной графини, когда к ней неожиданно заявился муж. А в другой раз он представился настройщиком рояля и убедил хозяина дома в том, что самое лучшее время для починки музыкальных инструментов — вечерние сумерки, и когда обманутый муж заперся с гостями для игры в карты, Александров под звуки «до» принялся давать ласковые наставления его дражайшей супруге.

Но Петр Николаевич Александров был не только страстный сердцеед, он умел и самозабвенно трудиться, и о его работоспособности ходили такие же небылицы, как и о его темпераменте.

Родом он был из ярославских крестьян, которые уже не одно столетие подавались в Москву, где оседали совсем, устроившись извозчиками или половыми в трактир. И только малая часть заводила свое хозяйство. Но уж если ярославцы становились на землю обеими стопами, то держались на ней крепко и приумножали многократно свои капиталы с каждым новым поколением.

Петр Николаевич был из таковых.

Его отец прибыл в Москву «лапотником» и десять лет месил навоз на скотном дворе, прежде чем скопил деньжат на покупку низкорослой клячи. А еще через три года он уже имел собственное подворье и три дюжины сытых рысаков. Через тридцать лет Николай Александров стал полноправным хозяином всего конного парка Москвы, и извозчики уважительно называли его «наш батюшка». Николай Александров был строгим хозяином и мог изгнать из артели только за одно неосторожное слово, и тогда извозчику ничего более не оставалось, как распрягать коня и съезжать восвояси в родную деревню. Поначалу находились смельчаки, которые пытались заниматься извозом вопреки наказу всемогущего хозяина. Однако судьба их всегда заканчивалась печально: они исчезали бесследно или их находили с развороченным черепом где-нибудь на глинистом берегу Москвы-реки. А потому «лапотники», надумавшие пристроиться в столице извозчиками, шли поначалу к Николаю Александрову и, пав ему в ноги, просили благословения и покровительства.