Джек Хиггинс - Игра для героев Страница 5

Убрав лезвие, я простонал:

– О нет, только не ты, Генри! Кто угодно, только не ты!

Майор Эдвард Арнольд Фитцджеральд и его американский громила шотландского происхождения, насупившись, удалились после того, как Генри официально представил меня, и я, покачав головой, сказал:

– Беда людей, подобных Фитцджеральду, в том, что они не могут принять человека таким, каков он есть.

– Но, мой дорогой Оуэн, – поднял удивленно брови Генри, – он именно и принял тебя таким, как ты выглядишь. Ты давно смотрелся в зеркало? Я бы ни за что не подумал, что в войсках его величества есть полковники, способные шляться с золотой серьгой в левом ухе.

– Но ты всегда говорил, что я – индивидуалист, – напомнил я ему. – Что слышно с фронта?

– Первая бригада коммандос вчера подошла к Люнебургу.

– Потом они будут обдумывать, как переправиться через Эльбу.

– Пожалуй, так, – кивнул он.

Мы присели на выступающий камень утеса, и он, достав портсигар с довольно редкими турецкими сигаретами, которые очень ценил, предложил одну мне.

– Досталось же мне от тебя на первых порах, когда мы впервые познакомились, – сказал я. – Помнишь? Неотесанный мальчишка с острова пришел в Оксфорд получать образование.

Он слабо улыбнулся, и на его лице промелькнула легкая тень грусти.

– Давненько это было, Оуэн. Много воды утекло с тех пор.

– А чем ты будешь заниматься, когда все кончится? – спросил я. – Опять станешь Генри Брандоном, наставником и членом братства при соборе. Всех усопших в университете и все такое прочее?

Пожав плечами, он возразил:

– К прежнему вернуться никто не может, Оуэн. Думаю, это невозможно.

– Ты хочешь сказать, что не желаешь вернуться?

– А ты?

Как всегда, он задел меня за живое.

– Вернуться к чему? – ответил я с некоторой горечью.

– Ладно, не надо переживать. Тебе это не к лицу. Я на днях прочитал твой роман. Четвертая допечатка за один месяц. Потрясающе!

– Значит, он тебе не понравился.

– Какая разница? Зато он приносит тебе хорошие деньги.

Это было правдой, и я готов был поблагодарить его, но все же это меня раздосадовало – смутно, но достаточно для того, чтобы потерять самообладание.

Он глубоко вдохнул солоноватый воздух и широко раскинул руки в стороны.

– Как прекрасно, Оуэн. Как прекрасно. Я так завидую тебе, что ты здесь живешь... И я рад, что вы с Мэри Бартон сошлись. Наверное, вы были созданы друг для друга.

И это тоже было правдой. В течение шести недель в госпитале, когда я совсем не мог видеть, я диктовал свою книгу ей, и это была единственная неистовая страсть, которая спасла меня от сумасшествия.

– Я очень благодарен Мэри, – сказал я. – Я должен ей больше, чем смогу вернуть.

– Но ты не любишь ее?

Снова он попал мне в сердце с беспощадной точностью. Я встал и отшвырнул пальцами окурок за край утеса.

– Ладно, Генри, давай ближе к делу. Чего ты хочешь?

– Это очень просто, – сказал он. – У нас есть для тебя работа.

Как громом пораженный, я смотрел на него пристально, затем громко расхохотался:

– Шутишь небось. Войне конец. В Европе она вряд ли продлится дольше пары месяцев. Тебе это так же хорошо известно, как и мне.

– На материке – да, но острова в проливе – другое дело.

Я нахмурился, но он, вытянув вперед руку, остановил меня:

– Дай мне объяснить. Уже несколько месяцев военно-морское соединение сто тридцать пять готовит операцию «Яйцо в гнезде» по освобождению островов пролива Ла-Манш, но эту операцию планируется провести только после того, как немецкий гарнизон сдастся. Все наши надежды на то, что не придется воевать на побережье. Для гражданского населения это может стать катастрофой.

– Ты полагаешь, что они могут попытаться удержаться там после разгрома в Европе?

– Давай рассуждать так. Вице-адмирал Гуффмейер, командующий войсками на островах пролива Ла-Манш, всячески демонстрирует намерение воевать. В ночь на восьмое марта он атаковал Гранвиль с двумя тральщиками. Они уничтожили три корабля и кучу оборудования в доках. Когда Денитц поздравлял его, Гуффмейер заявил, что готов продержаться на островах еще год.

– А не мог он блефовать?

Генри снял очки и стал тщательно протирать стекла носовым платком. Потом ответил:

– В течение ряда лет Гитлер направлял людей и боевую технику на острова. Он опасался, что мы можем вторгнуться туда первыми, чтобы получить трамплин для прыжка в Европу.

– Стало быть, он ошибся. Не значит ли это, что острова можно уже списать со счетов?

– Сильнейшие фортификационные сооружения в мире, Оуэн, – спокойно сказал он. – Такое же количество опорных пунктов и батарей, которое они имели для обороны всего европейского побережья от Дьеппа до Сен-Наэра. Добавь к этому гарнизон в сорок тысяч – и ты поймешь, что я имею в виду.

– А я-то что могу сделать?

– Возвращайся домой, Оуэн, – сказал он. – Возвращайся на Сен-Пьер. Я так и знал, что ты будешь рад этому.

Глава 2"По прочтении уничтожить"

Сен-Пьер – самый отдаленный из островов пролива Ла-Манш и четвертый по величине. В пятидесятых годах XIX века британское правительство, встревоженное укреплением французской военно-морской базы в Шербуре, разработало план, по которому Олдерни стал бы своего рода Гибралтаром на севере. Большинство рабочих, присланных для возведения укреплений и фортов, были ирландцами, спасающимися от последствий голода, охватившего их несчастную страну.

Подобный же план, хотя и не такой грандиозный, был принят и для острова Сен-Пьер. Для расширения бухты у Шарлоттстауна был сооружен волнолом, а в разных местах на побережье поднялись четыре форта.

Рабочая сила для Сен-Пьера набиралась из Южного Уэльса, чем и объясняется то странное сочетание валлийского, французского и английского языков, которое обнаруживалось повсюду на острове. Вот из-за чего мой отец, а вслед за ним и я носили такое имя – Оуэн Морган, хотя матушка моя, упокой Господь ее душу, была урожденная Антуанетта Розель и говорила по-французски, специально для того, чтобы научить меня, до последнего своего дня.

Стоя теперь здесь, на утесе мыса Лизард, я всматривался в даль на юго-запад, туда, где за горизонтами лежали Бретань, залив Сен-Мало и остров Сен-Пьер; на мгновение, всего лишь на миг я вновь увидел этот серовато-зеленый остров, эти гранитные утесы, заляпанные птичьим пометом, птиц, с криком кружащихся в огромных облаках: гагар, бакланов, чаек, куликов, а вот и мой любимец – буревестник. И я услышал смех, слабо донесшийся сквозь шум ветра, и, кажется, снова увидел девушку, загоревшую под лучами летнего солнца; ее волосы развеваются, когда она убегает от босоногого мальчишки-рыбака. Симона. Протяни я руку – кажется, коснулся бы ее.

Чье-то неожиданное прикосновение к руке вернуло меня к реальности. Я обернулся и увидел стоящего рядом Генри. Он слегка хмурился, так как дело было серьезное.

– Ты пойдешь, Оуэн? – спросил он.

В течение пяти с половиной лет я выполнял распоряжения этого человека, жил в постоянном страхе за свою жизнь, лгал, убивал, лишал людей жизни, пока, кажется, сам полностью не переродился. А после кровавого дела в Вогезских горах, после восьмидневного боя с отборными эсэсовскими войсками, из которого я вышел калекой на всю жизнь, я полагал, что те времена канули в вечность. И вот теперь сердце мое тяжело забилось и горло пересохло.

– Я кое-что хочу тебе сказать, Генри, – ответил я; мои руки слегка дрожали, когда я прикуривал сигарету. – Загораю я здесь порядочно, пытаюсь писать – не получается, хочу любить одну из прекрасных женщин, которых встречал в жизни, – тоже не удается. Есть у меня приятель, живущий неподалеку, у которого я беру столько шотландского виски довоенного изготовления, сколько душа пожелает, но я, кажется, потерял вкус к нему. Мне спалось лучше, когда мы были на марше во Франции, в самые мрачные дни сорок первого, чем спится теперь. Как ты думаешь, неужели все это имело какой-то смысл?

– Мой дорогой Оуэн, все просто. Тебе доставляла удовольствие каждая минута той жизни. Ходить по острию ножа между жизнью и смертью – твоя пища и питье, твоя суть. Работая со мной, ты за день проживал больше, деятельно и страстно, как и подобает мужчине, чем за всю жизнь, если бы только и делал, что сочинял плохие стихи да популярные романы. Вот почему ты теперь пойдешь выполнять задание на Сен-Пьер. Потому что тебе нужно идти. Потому что ты хочешь идти.

Вот тут он просчитался, зашел слишком далеко. Я отрицательно тряхнул головой.

– Черта с два я пойду, и ты ничего со мной не поделаешь, – сказал я, похлопав себя по глазной повязке. – По медицинским нормам не годен к дальнейшей службе. Ты даже устроил мне гражданскую пенсию. Посылай нашего американского друга. Это по его части.

Он достал из внутреннего кармана желтовато-коричневый конверт, вынул письмо и передал мне.