Георгий Миронов - Анаконда Страница 52

Она взяла себя в руки. Напрягла мышцы, чтобы согреться, зашла в кафе на улице Рейноолт, возле канала, выпила большую чашку горячего кофе эспрессо, попросив капнуть туда «пару капель» коньяка. Бармен не поскупился, и «пара капель» оказались как раз в таком количестве, чтобы согреться.

Волнения Жанна не испытывала.

Выйдя из кафе, убедилась, что слежки нет, а охрана, наоборот, есть, прошла пешком два квартала вдоль канала и вошла в обитую блестящей медью дверь банка.

В специальном помещении, дождавшись, когда служитель, как положено, откроет своим ключом бокс и отвернется, она вставила в замочную скважину свой ключик, открыла пенал и прочитала лежавшую в нем записку:

«Дима Эфесский в Афинах. Поторопись».

И она поторопилась.

В Афинах была в тот же день, благо рейсы компании «Голландские авиалинии» совершаются дважды в день, а билет был заказан заранее.

В аэропорту ее встречала невысокая черноволосая женщина лет тридцати. Передав ей небольшую кожаную черную сумку, она, не оглядываясь, быстро отошла, села в рейсовый автобус и уехала. А Жанна села в машину, номер которой был указан на переданном ей ключе, и поехала в центр.

27 МАРТА. ФИНАНСОВЫЙ ГЕНИЙ

ПО КЛИЧКЕ МАДАМ

«Белого человека» не было ни в туалетной комнате лучшего сингапурского ресторана «Тунь лайшунь», ни вообще в ресторане.

А через час его не было и в городе.

Его привезли в небольшую деревеньку в сорока минутах езды от Сингапура. Считая и короткое путешествие на катере, когда его перевозили с острова Сингапур на островок Дакка. Если на земле еще остаются следы, то на воде нет. Островок принадлежал китайской мафиозной структуре «Яндзы-малукай», и местное население обходило, точнее, «обплывало» его с большим запасом, чтобы даже случайно не попасть в прорезь прицелов молчаливых охранников острова.

Чужие, как говорится, здесь не ходили.

Референта привезли, раздели догола, посадили голой задницей на высокий, но с очень маленьким сиденьем стульчик. Один молчаливый китаец развел жаровню, еще один приволок огромное пластиковое корыто, в котором яростно разевал клыкастую пасть крокодил метра полтора росточком, судя по всему, давно не кормленный. Третий китаец разложил на маленьком столике большой дамский маникюрный набор, выбрал несколько щипчиков для состригания кожицы возле ногтей и, молча продемонстрировав пару таких щипчиков референту, наклонился над его причинным местом.

Референт, чьи руки и ноги были намертво привязаны к металлическому штырю, составлявшему ось стульчика, извивался всем телом и тихо постанывал. Рот его не стали залеплять пластырем, благо островок целиком принадлежал китайской бригаде, а если с проходивших мимо катеров и джонок кто-то и услышал бы дикие вопли, просто прибавил бы обороты мотора. Кто в южных морях спорит с китайской или японской мафией? Разве что корейская. Но Корея далеко, а щипцы все ближе.

Еще один китаец включил кинокамеру.

Щипцы приблизились к телу референта. Легкое, почти неуловимое движение, и частица крайней плоти референта оказалась откушенной щипчиками и уже сочилась кровью в руке мучителя. Он спокойно продемонстрировал кусочек кожи перед кинокамерой, затем, поманив крокодила, сбросил ее в раскрытую пасть.

Голос референта, наверное, был слышен за несколько километров. Слов разобрать было невозможно. Да никто на сотни миль вокруг и не понимал по-русски, зато, записанные на аудиокассету, они потом легко могли быть идентифицированы «объектом», для которого и предназначалась съемка.

Будущим зрителем этого кинематографического шедевра должна была стать Мадам.

На лужайке перед домом снова появился молоденький китаец, почти мальчик; он раздул огонь, раскалил жаровню, налил на раскаленную сковороду немного растительного масла, и, когда специалист по ювелирному разделыванию жертв отхватил щипчиками очередной кусочек крайней плоти референта, не дрогнув ни одним мускулом лица, словно всю жизнь только и занимался приготовлением жаркого из крайней плоти выпускников МГИМО, принял кусочек кровоточащей кожи на большую деревянную ложку, опустил содержимое на сковороду, добавил какой-то пахучей травки, помешал свое «жаркое», выхватил обжаренный кусочек и, поманив крокодила вкусным ароматом, сбросил из ложки в широко раскрытую пасть крохотный, обжаренный в масле кусочек тела референта.

Съемка продолжалась.

Сняв крупно кровоточащую плоть молодого русского, камера панорамировала на его ноги. Палач срезал с каждого пальца мог по небольшому кусочку кожи с мясом так, чтобы не задевать крупные кровеносные сосуды. Однако и разорванные капилляры кровоточили достаточно, чтобы снимаемая на «видео» сцена производила впечатление.

Поваренок теперь уже обжаривал по очереди каждый кусочек пальца на сковороде и неторопливо кормил крокодила. Хищной рептилии, должно быть, нравился сам процесс, поскольку о том, чтобы насытиться такими порциями жаркого, не могло быть и речи.

Когда палач перешел к рукам и откусил порцию мизинца, силы покинули референта; он перестал орать; глаза его закатились; голова свесилась на потную грудь.

Мальчик аккуратно собрал свои поварские причиндалы и унес их в крытую бамбуковыми листьями хижину. Кинооператор деловито проверил, сколько метров пленки ушло на съемку, и тоже удалился.

А китаец, виртуозно владевший щипцами (как его назвать — хирург, палач, истязатель?), не спеша подошел к русскому, проверил, жив ли, не умер ли случайно от болевого шока, что было бы браком в его работе, удостоверился, что молодой человек жив, И тоже ушел.

На лужайке появились старик и девочка лет тринадцати, судя по всему, его ассистентка. Они развязали путы, положили истерзанного референта на траву; старик, достав из соломенной корзинки пучок игл, разложил их на тонкой рисовой циновке, осмотрел спину жертвы и, подержав каждую из игл секунду в огне жаровенки, которую разожгла девочка, воткнул иголки в двадцать три точки на теле, потом проверил каждую из иголок, слегка постучал деревянной палочкой по ним, словно фиксируя их в нужной точке, и, наконец подержав в пламени какой-то сморщенный корешок, дождавшись, когда корень начал выделять сизый пахучий дымок, стал водить дымящимся корнем над головой лежавшего без сознания пленника.

Тем временем девочка, нагрев на жаровне фарфоровую мисочку, ссыпала туда приготовленный ею здесь же порошок из растертых в фарфоровой ступке нескольких травинок, корешков и кусочков минералов, добавила туда же разжеванный ею коричневый корешок, который она достала из висевшего на шее узелка, налила немного воды, размешала и полученной густой массой, не дожидаясь, когда она остынет (благо юноша все равно был без чувств и не ощутил ожога), намазала все лишенные кожи части тела: пальцы и потерявший прежний товарный вид член...

Мадам возлежала в своем номере, совершенно голая, на огромной постели, предназначенной для любви, увы, одна.

Оказавшись в отеле, она сделала несколько звонков, трезво рассудив, что любым делом должны заниматься профессионалы. У нее были «схваченные» люди и в полиции, и в нашем консульстве, и в ряде торговых представительств; были свои информаторы в китайских, корейских и арабских криминальных структурах.

Надо было просто сформулировать задачу и сориентировать на размеры суммы, получаемой информатором. Только и всего. А после этого ждать.

Когда ужас от потери любовника, к которому она успела основательно привыкнуть за последние два года, прошел, трезво прочитала ситуацию — шантаж.

Кому-то что-то от нее надо. И она была готова дать это. Мадам давно усвоила урок: в таких ситуациях профессионалы, в отличие от диких московских рэкетиров, никогда не просят больше, чем ты можешь и захочешь дать. Рэкетиров, которые просили у нее слишком много, давно нет на свете.

А с разумными людьми можно и поторговаться.

Дверь неслышно открылась. Девушка, одетая как горничная, на цыпочках вошла в номер. Если бы читатель имел возможность приглядеться к ее застывшему хорошенькому личику, он легко узнал бы в ней свою старую знакомую. Именно она лечила час назад раны референта по Юго-Восточной Азии на маленьком островке в сорока минутах езды от Сингапура.

Она неслышно подошла к спящей. С удивлением осмотрела раскосыми глазенками мощные, рубенсовские формы обнаженной Мадам. С трудом сдержалась, чтобы не потрогать казавшиеся ненастоящими большие белые груди с коричневыми сосками и молочно-белой кожей, большой живот, складки на котором в лежачем положении разгладились и позволяли любителям монументальных форм насладиться лицезрением ровного белоснежного пространства, покрытого, несмотря на активно работающий кондиционер, крупными каплями пота. Глаз девочки сдержался на густом рыжем треугольнике, столь пышном, что вызывал ассоциации с париком.