Сергей Зверев - Разборки дезертиров Страница 52

– Не хотим, – упрямо помотал я головой. – Не еда твой мед.

– Кому как, – пожал плечами пасечник. – Не еда, так лекарство. А главное, не портится. Что твой формалин. Ты знаешь, что Сашку Македонского, когда он помер на чужбине, везли на родину в коробке, до краев залитой медом?

Не самая достойная реклама «целебных» свойств продукта.

– Послушай, Моргун, – невольно сглотнул я, – как же это вышло так, что обитаешь ты в лесу в тоскливом одиночестве? Ни компании, ни женщины – ведь так же загнуться можно от тоски.

Мужик захохотал.

– Милок, так это только гинеколог долго не протянет без женщин. А остальным – вопрос привычки. Попробуй сам: втянешься.

– Согласен, – допустил я. – Существуют же какие-то эрзацы, паллиативы… Не похож ты на деревенского лаптя, Моргун. Живешь отшельником в райке посреди ада, и как это тебе удается, ума не приложу. На вид ты вроде бы не сволочь.

– Да ладно прошлое-то ворошить, дело бородатое, – отмахнулся пасечник. – Ты и сам уж догадался, что не сызмальства я тут пчелиным пастухом тружусь. И чем фуа гра от виагры отличается, в сущности, представляю. Эх, сынок, тебе бы мою биографию… – Кадры биографической «кинохроники» потекли перед глазами пасечника, разгладилось задубелое лицо. – Кем я только не трудился при этих нелюдях коммуняках… И начальником госохотнадзора в Чахлине, и председателем общества охотников и рыболовов, на заводе цепей числился «кладовщицей», и даже завхозом в НИИ… как его… – гордое затворничество все же давало плоды, память у Моргуна пошаливала. – Вспомнил, милок, – в НИИ вычислительной математики и математической геофизики – во как! По научной линии, стало быть, определялся.

– Круто, – восхитился я. – От коммуняк ты, надо думать, пятки и смазал, Моргун. Чем же тебя так подперли краснопузые? Видел бы ты нынешних – этим старые и в подметки не годятся. От страны уже осталось хрен да маленько, разворовали все к ядреней фене, так и то остановиться не могут, тащат все подряд. Даже ваш забытый богом уголок делить начинают.

– Не скажу про нынешних, – покачал головой Моргун, – чего не ведаю, того не ведаю. А началось с того, что председатель райкома товарищ Прохоров узрел в моем лице возмутительную крамолу, когда подстрелил в Чахлинском бору двух кабанят, а я ему рыло свинячье отполировал, в прокуратуру стукнул, чтобы не делал так больше, да еще и штраф крупный выписал. Ох, как эта тварь заерзала… – Моргун растворился в самодовольной улыбочке. – Ну и попер меня, конечно, из охотнадзора, родственничка своего посадил. Ну, ничего, я им сделал все-таки засаду.

– Это как? – не понял я.

– Да очень просто, – подбоченился Моргун. – Партконференция в районе проходила. А я подговорил бомжей за четыре пол-литра вырыть канаву перед входом в райком. Типа теплотрассу ремонтируем. За ночь перед открытием и постарались. Полный профиль – метр шириной, полтора глубиной. Грязюка по колено. А тут еще дожди зарядили. Ну и началось – подъезжают упыри в дорогих костюмчиках, а пройти-то никак. Вот и прыгают, бедненькие, по грязи, ругаются, падают. Мостик постелили, а мы его ноченькой, адью – разобрали. Правда, вскрылось потом, кто виновник этого незапланированного «ремонта», только поздно – получил я свое удовлетворение, отвел-таки душу.

– Отличное решение проблемы, – похвалил я. – А в Каратай тебя каким ветром надуло?

– А зачем тебе? – звучно среагировал Моргун.

Балабанюк покосился на лопату, прислоненную к крыльцу сруба: дескать, сейчас организуем смерть дедушки от удара лопатой.

– Да мне без разницы, – миролюбиво вымолвил я. – Храни свою тайну хоть до Судного дня, Моргун. Не тебя одного бортанули, всех нас. У каждого из нас имеется свой стыдливый пунктик по поводу собственной дурости.

– Через болота я пришел в эти земли, мил человек, – неохотно сказал Моргун. – По зиме было дело, в аккурат через Утиную пустошь, что напротив деревеньки Осиновки, и подался. Восемьдесят девятый год, февраль. Снегоступы соорудил, оленьим жиром запасся, патронташ забил жаканами – и вперед, с Христовой подмогой. Вот только куда она подевалась, эта подмога, до сих пор ломаю голову. «Волчьим» билетом обзавелся, слышал про такую штуку? Даже кочегаром меня не брали в последний год, исколесил Забайкалье в поисках работы, ну и весть недобрая о моих заслугах – по пятам за мной. Подсказал один добрый человек: такая-то широта, такая-то долгота – никаких коммунистов у власти, как живешь, так и работаешь, земля, приволье, воздух не изгаженный, жизнь наполненная… Вот в тутошних лесах меня и тормознули…

– Подожди, – опешил я, – шестнадцать лет назад здесь творился тот же беспредел?

– Хуже, – гоготнул Моргун. – Нынче какой ни есть, а порядок. Злющий, паскудный, несправедливый, а порядок. А тогда… Сам не понимаю, как выжил. Те царьки, что поднялись сейчас да в долинах особнячищи отгрохали, бились за рабов да за землю смертным боем. Благомора, что согнал их до кучи и повелел работать, а не воевать, тогда еще не придумали. Ты думаешь, я сразу сюда пришел на пасеку? Хрена там. Батрачил у Раздаша – пахана местного, нормально он ко мне относился, почти не бил, а потом возьми да помри его личный «медонос». А без меда Раздаш не человек, любил он его шибко. А давай, говорю, хозяин, поработаю на тебя в ином качестве? Выписывай вольную да команду мне подбери столярную, чтобы руки у ребят росли откуда надо. Не сбегу я от тебя – нехрен мне ловить в большом мире. Так и определили меня на вольные хлеба.

– Так и кукуешь четырнадцать лет, – заключил я. – Весь в трудах скорбных. Как говорил Вольтер, работа избавляет от трех недостатков: скуки, лени и нужды.

– Работы хватает, – пожал плечами Моргун. – Не знаю я твоих Вольтеров. Давно уж боты двинул Раздаш, Хасьян заместо него, а я все ведаю пчелиным царством, кормлю богов с местного Олимпа, приезжают, сволочи, чуть не кажный день за медом – когда и припугнут: постреляют поверх крыши, похохочут, а когда и с миром забредают – самогонки отольют, пожрать чего-нибудь деликатесного, Пискуну вон костей накидают…

– Ясна твоя биографическая картина, Моргун, – улыбнулся я. – Послушай, ты мужик как будто продуманный, порожних дел не любишь. Не подскажешь, как убраться из этой недоделанной страны? Мы на север движемся, к болотам. Говорят, имеются законсервированные тропы. Но подохнем же без чуткого руководства и инструкций, согласись?

– Обязательно подохнете, – кивнул Моргун. – Да вы и раньше подохнете, мил человек, незачем стремиться к северу, чтобы в болоте сгинуть. Стоит лишь попасться на глаза тутошним «легионерам»… – Моргун задумчиво уставился на тень, отбрасываемую его нескладным низкорослым тельцем.

Что-то недоброе заворочалось у меня в голове.

– Говоришь, приезжают к тебе, Моргун? Продукция нарасхват?.. А когда приехать-то должны? День уж за полдень миновал…

– Должны, – растерянно глянул на меня пасечник. – Кажись, уже и едут… Не слышишь, мил человек?

А как не слышать? Звук ревущего мотора разорвал спокойствие леса. Чаща, что глушила звуки, распахнулась, еще немного – и машина скатится с пригорка, наглядно демонстрируя, где раки зимуют…

Ноги приросли к земле. Корни пустили, не отодрать. Секунда за секундой: со скоростью пулемета… Звук нарастал, перекрывая все прочие звуки – словно туча, формируясь в огромное грозовое несчастье, закрывает небо, унося свет и настроение…

– Мамочка моя… – прошептала Ульяна, – Что же это делается-то…

Я выбрался из оцепенения, не поздно ли? Перехватил заполошный взгляд Балабанюка – парень лихорадочно сбрасывал автомат, путаясь в ремне. Все не слава богу.

– Бегите, черти… – Бородища у Моргуна восстала дыбом – без преувеличений, словно ветром подбросило. – Да не в лес бегите, в дом. Не успеете в лес… Пискун – пшел отсюда! Заройся! И чтоб духу твоего не было!!!

Зачем прогонять пса? Я не сразу понял. Толкнул девиц с необъяснимой злостью – обе впали в состояние, близкое к вечному покою, рановато, пожалуй. Мы метнулись в дом – мимо пары недоделанных ульев, ямы, забитой сохлой травой, рукомойника под навесом. Я прыгнул последним в полутемные сенки, хлопнув рассохшейся дверью – она ударилась в косяк и потащилась обратно, образовав бескрайнюю щель. Кто-то налетел на ведро с углем, вывалился в горницу – содержимое ведра рассыпалось по порогу. Я сам кого-то пнул: нечего толпиться в узких сенках. Пискнула обиженная женщина.

– В горницу, блин… Сидите тихо…

Завертелся на свободном пятачке – какое, боже, неудобство… Колченогий комод, заставленный горшками, ведра, цельнокатаная железяка с углублением для шаровой опоры (а это здесь откуда?!), примитивный станочек для сгибания санных полозьев, перевернутый вверх ногами веник – к благосостоянию и гармонии в доме! Суеверный парень наш Моргун. Я отгреб ногой разбросанный уголь, вжался в косяк. В горнице протяжно заскрипело: кто-то из девиц со страху закопался в кровать, кончик которой рисовался в проеме. Рядовая солдатская кровать со ржавой дугой. Коврик, печка, кухонная утварь на столе вперемешку с пчелиными сотами…