Валерий Рощин - Подвиг разведчика Страница 52

Случился, правда и в середине этой партии небольшой провал, обозначенный в нотации вопросительным знаком. Ворошить в памяти события вечера пятого января молодой человек не хотел… Он потрогал пальцем поджившую болячку на щеке, обследовал рваный след изнутри языком и состроил довольную гримасу, верно про себя отметив, что после смерти Ярового, Петровской не до воспоминаний о том конфузливом происшествии.

Однако для окончательной победы следовало поднапрячься — во второй партии еще только назревал эндшпиль, и, переживший горечь недавнего поражения аналитик, не желая и здесь упускать преимущество, все оставшиеся ходы решил делать продуманно и аккуратно.

— Все верно. И военные стратеги поступают примерно так же, — довольным тоном буркнул Антон, осмотрев новенькую квартиру в самом центре Питера на — Малой Морской. — Если сорвался маневр в одном тактически важном направлении, не следует отчаиваться. Нужно закрепиться на достигнутых позициях, взять паузу и заполнить вынужденный перерыв штурмом другого не менее важного объекта.

И он принялся готовиться к концовке второй партии с присущей ему педантичностью, изобретательностью и настойчивостью…

Вначале названивал и, разговаривая с ее подругами, живо интересовался состоянием Эвелины. Потом стал изредка заезжать на Фокина, не появляясь при этом на глаза девушке, но, выказывая окружению всяческие благие намерения в ее адрес, обозначая страстное желание и напоминая о себе, чтоб ненароком не забыли. Намозолив глаза подругам, наконец, отважился войти в комнату Петровской. Он даже не понял, узнала ли она его, таковым безразличием к происходящему вокруг веяло тогда от нее…

Примерно через месяц к девушке стали возвращаться силы — чуткость, участие и внимание настоящих друзей постепенно делали свое дело, понемногу излечивая душевную рану, заставляя поверить в будущее.

Вот тогда-то Князев по-настоящему зачастил на Фокина, стараясь предстать самым сердобольным, самым желанным гостем в ее доме…

Глава восьмая

Военно-Грузинская Дорога

— Почему такой тяжелый, а, Костя-майор? О, Милосердный Аллах, зачем дозволяешь людям так вырастать и накачивать мускулы? Я вот, к примеру, меленький, легкий. Меня, наверное, таскать — одно удовольствие, — твердил богослов прерывистым, изнемогающим от усталости тенором.

До наступления ночи он сумел отдалиться от места неравного боя километра на полтора. Чиркейнов давно уж понял, что перестрелка закончилась — боле ни звука не раздавалось с крутого склона перед тоннелем, удачно найденного спецназовцами для организации засады. Он слышал гул пролетавших в небе самолетов, урчание на дороге военной техники, спешившей к тоннелю с другой стороны, но сейчас над Тереком стояла звенящая тишина, и чем дольше она звучала в ушах старика, тем сильнее он утверждался в мысли, что товарищи, оставшиеся наверху, погибли. А вот чем окончилось дальнейшее противостояние бандитского механизированного соединения с российскими войсками — не знал… Потому-то передохнув и восстановив силы, с завидным упорством взваливал на себя бесчувственного, окровавленного Константина и мелкими шажками, спотыкаясь во мраке о камни, продвигался по берегу реки прочь от грузинской границы.

Иногда он чувствовал себя трусом. «Вот, ведь как получилось… Бросил я Пашу с Бергом — полез вниз… Да что полез!? Стремглав покатился! — ругал себя Ризван Халифович, да тут же вспомнив о бесценной, полуживой, но все ж таки дышащей в затылок «поклаже», успокаивался: — Не-ет, не зря Чиркейнов прыгнул после взрыва на поплывший к шоссе пласт снега, земли и камней! Не зря, закрыв глаза от ужаса, приготовился принять смерть! Не зря, пока летел в пропасть, читал самую короткую молитву! Если б не старый улем — умер бы наш Костя-майор. Или завалило бы породой, или мал-чуток полежал бы на том плоском валуне, окропил бы основательно его бока своей кровью, отдал бы последнее тепло, да умер».

Падение с сорокаметровой высоты смягчил снег, успевший в огромном количестве перевалить через дорожное полотно и ухнуть вниз чуть раньше. Благодаря тому же снегу, вероятно, избежал мгновенной гибели и Яровой, хотя ему, надо признать, повезло меньше — голова и руки были в крови, левая нога в нескольких местах сломана. Упав и откатившись почти до воды, дед вскочил на ноги и бросился вытаскивать командира из-под летевших сверху камней и обломков. И сделал он это очень своевременно — следом за двумя разведчиками в ущелье со страшным грохотом свалилась одна бронемашина, за ней вторая. Первая так и осталась лежать вверх колесами, на треть оказавшись в воде, а вот вторая, ткнувшись вертикально в берег, через секунду взорвалась… И снова табарасан закувыркался по камням, отброшенный твердой, как кирпичная стена ударной волной. Очухавшись, поволок офицера прочь от ужасного места, впопыхах не угадав направления — от волнения семенил к мосту на юг. Затем уж спохватился, повернул обратно…

— Ф-у-ух, — выдохнул пожилой улем, опуская тяжело раненного на землю и обессилено присаживаясь рядом. — Все, Костя-майор, больше не могу!.. Отдохнуть бы надо, иначе сердце мое в клочки разорвется…

Уже несколько часов кряду он разговаривал с Яровым так, будто тот его слышал, оценивал действия, отвечал, советовал, поправлял. Но, увы — сотрудник «Шторма» по-прежнему не приходил в сознание и истекал кровью.

Отдалившись на безопасное расстояние от тоннеля, Чиркейнов израсходовал три ИПП, наскоро перебинтовав те раны, что нашел на теле спецназовца. Теперь достал последний, разорвал герметичную упаковку и наложил бинт на его голову поверх старой, насквозь пропитанной кровью, повязки. Вынув из-за пазухи мешочек с оставшимися орехами, хотел немного подкрепиться, да взгляд внезапно выхватил в ночи несколько огоньков чуть выше речного берега.

Позабыв об усталости, старик засобирался дальше.

— Мы дошли, Костя-майор! — радостно шептал он, приподнимая бесчувственного молодого человека и стараясь подлезть под него худой, зашибленной и до сих пор болевшей спиной. — Наконец-то добрались до людей… до Верхнего Ларса. Мы видели вчера это село, помнишь, Костя-майор? Рассматривали в бинокль с другого берега… Сейчас наши страдания закончатся!

Его слабые, трясущиеся от неимоверного напряжения в коленях ноги едва сумели распрямиться под тяжестью полуживой ноши. А, распрямившись и сделав десяток неверных шагов, почему-то остановились…

— Что же я делаю?! Не-ет!.. Ты бы, Костя-майор, так не поступил, — потоптавшись на месте, привалился он к поваленному дереву. — Ты бы сказал мне своим спокойным ровным голосом: вспомни, Ризван Халифович, переведенные тобой ответы умиравшего близ села Ольгети бандита. Разве не в Верхний Ларс собирался ехать его сотоварищ — чеченец в кепке?! Разве не в этом ауле он намеревался встретить и воссоединиться с проклятой колонной?! И уверен ли ты, старик, что он поджидал здесь этих разбойников в одиночестве?! А-а, то-то же! Так куда ж ты меня тащишь, наивный человек?! Колонна до села, слава Аллаху, не дошла, да тот головорез в кожаной шапке и ему подобные вполне могли там задержаться! И на дороге нам лучше не появляться — мало ли там сейчас лиходеев под видом добрых людей…

Набрав вдоль берега веток, богослов уложил командира поверх сооруженной «подстилки». Омыл его лицо и руки холодной водой, насухо вытер полой тонкосуконного халата. Часа полтора Чиркейнов отдыхал, расслабившись и неподвижно сидя неподалеку. А после продолжил нелегкий путь на север вдоль русла Терека раздвоенного узкой каменной косой…

— Я ведь не всегда был так одинок, как сейчас. Доченька моя в Осетии жила… Назад тому всего полгода жила… Родила внучку, маленькую такую, симпатичную, веселую. Они обе меня в Дербенте регулярно навещали, кажнее лето, — рассказывал пожилой улем, а голова Константина покачивалась не его на плече в такт коротким шажкам, словно кивая, соглашаясь и сопереживая. — Прошлым летом не приехали — меня к себе в конце августа позвали. Извинялись… Говорили: некогда ехать — девочку в школу собираем, в первый класс. Тогда я взял гостинцев и отправился к ним сам…

За спинами двух разведчиков давно исчезли огни Верхнего Ларса. Всюду царила непроглядная темень, пугающая тишина. И только справа иногда доносился шум водяных потоков, разбивавшихся о камни на речных перекатах, да слева шуршали шины редких автомобилей там, где дорога петляла вблизи от берега. Машины проносились по шоссе много выше, но где-то впереди полотно ниспадало почти до уровня Терека — всполохи лучей и отблесков фар хорошо освещали заснеженную низину с чернеющей посередине водой.

— Не успел я повидаться с ними, Костя-майор, не успел… Билет купил на тридцать первое, раньше выехать не мог — мал-чуток прихворнул. Ах, как же все тогда не складывалось!.. Автобус колесо прошиб и крепко опоздал; меня мутило по дороге — все нутро наизнанку выворачивало. В город добрался утром первого сентября. Я спешу с автовокзала к школе — линейка уж в разгаре, цветы вокруг, детишки в нарядной форме… О, Всевышний, какие это были счастливые минуты! Я еще не видел дочку — народу-то сотни, а внученьку уж взглядом отыскал: стоит среди таких же довольных первоклашек, улыбается, как солнышко весною. И она меня приметила, — обрадовалась, ручкой помахала…