Б. Седов - Бандит по особым поручениям Страница 53

– С исцелением, кент. Рома Гулько шлет тебе привет и маленько хавчика. Ты, типа, выздоравливай, у него к тебе какое-то дело есть. Помнишь Рому?

Да как же Лешка мог не помнить Рому?! Рома… Это он тогда стоял у сосны, когда один из двух парней рядом с ним вынул из кобуры пистолет и размозжил двумя выстрелами голову несчастному толстяку. Рома тогда отвернулся. Может, он ничего не видел? Не заметил, как при нем убили человека?

– А почему он сам не приехал? – спросил он крепыша. Тот обвел взглядом комнату, и мужики, привыкшие к его посещениям, углубились в свои дела: чтение журналов, игру в карты…

Парень присел на край кровати и, обдавая Лешку запахом мятной жвачки, шепнул:

– Ты помнишь, как сюда попал?

Да, Лешка помнил. С ним разговаривал Рома Метлицкий, потом Лешке стало плохо, и его увезли. Куда увезли – Лешка не знает до сих пор.

– Ты в горбольнице, – открыл тайну крепыш. – А про что тебя Метлицкий спрашивал, ты помнишь?

Лешка напрягся и покачал головой. Если бы он знал, больной и несчастный, что именно в ту минуту спасает свою жизнь…

– Я ничего не помню. Я вообще ничего не помню. Последнее, что осталось в памяти, это бабка Чувашиха. Она меня куда-то посылала… Но вот куда – не помню.

– Ты лечись, – посоветовал напоследок крепыш. – Может, память и вернется. Она, падла, такая странная вещь! Вот меня в прошлом году забили почти насмерть, и голова, короче, выключилась. Последнее, что помню – это как экзамены в технарь сдавал. А это, ё-моё, тринадцать лет назад было. Но потом ничего, оттянуло. Жену свою вчера вспомнил, а пришла совсем другая сегодня… Может, и ты чего вспоминать начнешь.

И тут Лешка понял, что вспоминать ничего нельзя. И лучше всего оставаться в больнице как можно дольше. Не Метлицкий замучит, так Гулько пристрелит. Не сам, а попросит вот этого крепыша, который тем самым ветреным днем дважды выстрелил в несчастно го толстяка. Да, этого самого. Лешка очень хорошо запомнил лицо крепыша – тот морщился и что-то бормотал, когда стряхивал с рукава кровавую слизь. И это он потом бросил лопаты так, что одна из них рассекла Лешке ногу.

Он провел ночь в жестоких муках. Болела голова, он дважды просил сестру снять боль, а в те мгновения, когда он забывался, ему виделось какое-то лицо без ясных очертаний, расплывчатое и почему-то заляпанное давлеными помидорами. Он провертелся на кровати почти всю ночь, когда вдруг услышал шаги. В палату, в которую на миг ворвался свет из распахнутой двери, вошли двое. Лешка щурился, закрывал лицо рукой, но, как ни надеялся, что ошибся, пришли именно к нему.

– Леша, посмотри на меня, – раздалось из темноты. – Это я, Рома Метлицкий. Ты узнал меня?

– Да, узнал.

А потом Рома и еще какой-то мужчина вышли и плотно притворили за собой дверь…

– Вы поймите, он сейчас в нормальном состоянии, но малейший стресс может погубить его жизнь! – твердила заведующая отделением. Выведя Андрея и майора из палаты, она плотно притворила за собой дверь. – У него в голове раковая опухоль величиной с куриное яйцо. Ему жить осталось от месяца до двух. Раз он ничего не помнит, зачем показывать ему место, откуда он родом? Он все равно не жилец на этом свете, и благодарение богу, что мы спасли его жизнь. Хоть на месяц, но продлили.

Мартынов взял женщину за рукав и взглянул ей в глаза.

– Откуда вы знаете, что ему нужно? Может быть, он всю свою проклятую жизнь думал лишь о том, чтобы увидеть если не близких людей, то свой дом?

Та решительно покачала головой:

– Исключено. Роман Алексеевич, если вы будете настаивать, я позвоню дежурному по областному ГУВД.

Метлицкий потянул Мартынова за рукав, но тот вырвал руку.

– Знаете что, мэм… – у него порозовели скулы. – Я плохо помню своих родителей, и совершенно не помню место, где родился. Я полжизни провел в лагерях строгого режима, и все эти годы, каждую минуту молил о том, чтобы жизнь подарила мне если не свободу, то хотя бы возможность снова увидеть дом. Дом, которого у меня в принципе никогда не было!.. Это химера, к которой стремишься в надежде, что кто-то тебя обманет и расскажет то, что ты хочешь услышать! Он умрет через месяц!.. Так пусть он хоть уйдет по-человечески, узнав под конец жизни, откуда родом! А о родителях я расскажу ему сам!

– Исключено. – В глазах женщины блеснули слезы, но, скорее всего, она просто умело подавила зевоту. – Я не могу этого сделать…

Стоя напротив заведующей отделением, Мартынов чувствовал, что задыхается. Силы были неравны, и через секунду их с Метлицким попросят выйти вон, как этого требуют медицинские правила.

– Я прошу вас уйти. – Секунда прошла.

И вдруг дверь палаты медленно открылась. На пороге стоял Родищев. На подгибающихся ногах, бледный, с мутным взглядом.

– Я хочу уйти с этими людьми… – тихо сказал он.

– Алексей! – Врач подхватила Лешку под руки. – Немедленно в постель!

– Вы не можете мне приказывать… Я сейчас уйду с Ромой и этим человеком…

– Ты болен! – упрямо твердила женщина. – Когда поправишься, тогда хоть за пивом иди. А сейчас ты болеешь!

– Я не болею. Я умираю… Я все слышал. Куриное яйцо – это слишком много для моей головы… – Лешка повернулся к Мартынову: – Увезите меня, покажите мне мой дом… Расскажите мне, кто мой отец… Я прошу вас… Чего вам стоит?.. Пожалуйста…

– Садись в кресло! – скомандовал Андрей и одним рывком притянул к себе каталку. – Садись, Артур.

Тот с трудом уселся в кресло. И только потом поднял голову:

– Как вы меня назвали?..

Они мчались по Ордынской трассе, и Рома, сидевший за рулем, гнал машину так, словно боялся не успеть. Рядом с ним сидела Маша и не сводила с Лешки глаз. В ее глазах стояли слезы, и лишь присутствие этих уверенных в себе мужчин и их тяжелые взгляды не давали ей возможности разреветься.

– Тебя зовут Артуром, Леша, – говорил незнакомый Родищеву мужчина. Наверное, хороший человек, потому что все время движения он держал Лешкину голову у себя на коленях и беспрестанно с ним разговаривал. – Я знаю, что такое головная боль, Артур, я знаю… Нужно держаться, а потерять сознание проще всего. Ты скоро увидишь свой дом. Но, может быть, лучше было бы тебя не забирать из больницы?

Лешка едва заметно качал головой:

– Ты только довези меня…

Американец говорил и говорил, спеша рассказать Родищеву все, что он о нем знал.

– Твой отец был настоящим мужиком. Он долбил всех подряд. Немцев, американцев, поляков… Он мастером спорта международного класса был. Чемпион мира, Виктор Мальков, не слышал? А-а, брат, это потому, что спортом не интересуешься… Я всегда… Я всегда хотел быть похожим на него.

– Правда?.. – прошептал Лешка.

– А то! Все бои с его участием по телевизору смотрел. И человек он был хороший. Тебя любил, мать твою обожал…

– А она как умерла?

– Мать? – выигрывая время, глупо переспросил Мартынов. – У нее опухоль в мозге была. У вас это, наверное, наследственное. Но отец долго не мучился. Его в тот же год пневмония свалила. Крепкий мужик был, но против природы не попрешь. Слушай… а ты собаку около своего дома помнишь? Или, скажем, сосну?

Маша не выдержала и в голос разрыдалась.

– А это кто? – поднял в темноте глаза Лешка.

– Это… – осекшись, Андрей понял, что это трудный вопрос. – Это дорогой мне человек.

Последние слова он прошептал, наклонившись к самому уху Родищева.

– Кролик…

– Что? – оторопел Мартынов.

– Кролик… – показывая пальцем впереди себя, пробормотал Лешка. – Мой кролик…

Американец взглянул на него с недоумением, потом понял. Маша держала на коленях сумку и пушистого зверька, полученного Мартыновым в качестве приза за ворошиловскую стрельбу. Дотянувшись до него, он вручил его Лешке.

– Штырь…

– Не понял?

– Катастрофические неприятности… Кажется, теперь я понимаю, что это значит…

Андрей поморщился.

– Рома, побыстрее можно?

– Ты помнишь этот дом?

Они сидели на лавочке перед потемневшим от старости оранжевым домом, Андрей продолжал держать на коленях Лешкину голову.

– Ты помнишь эту сосну? Никогда не хотелось забраться по ней на небо?

– Я ничего не помню… Все отдал бы, чтобы вспомнить. И все отдал бы, чтобы хоть раз увидеть своих родителей…

Голова Лешки дернулась, и Мартынов положил на нее руку.

– Не плачь, парень. Побудь минуту сильным. Мне кажется, этого сейчас очень хотел бы твой отец.

И Мартынов стал говорить. Он говорил долго, лгал, придумывал и изворачивался, когда заходил в тупик. Он, помнивший своих родителей, всегда пьяных и развязных, рассказывал сейчас о них то, что хотел бы о них слышать от посторонних: что не было в мире людей добрее и внимательнее, и просто удача, что судьба подарила их именно ему, Андрею Мартынову. Он грезил о своих близких, как грезил по его мнению о своих близких Артур. Метлицкий, сжав рукой подбородок, стоял неподалеку от лавки, Маша сидела на краю песочницы.