Сергей Зверев - За колючкой – тайга Страница 54

И это делалось на глазах замполита, в чьи обязанности входило воспитание уважения ко всем, даже к заключенным, на глазах командира взвода, на месяц командированного в распоряжение Хозяина вместо старшего лейтенанта, отправленного в очередной оплачиваемый (и не только государством) отпуск, да и, чего греха таить, – на глазах самого Хозяина.

Описанный период является моментом откровений и для зэков. Именно в эти невыносимые дни отбывания наказания лагерь почти мгновенно делится на подломившихся, на устоявших на ногах и на авторитетов.

В первую группу мгновенно отмелись все те, кому уже нечего терять: «дачные» опущенцы, кухонные шныри и остальные подсобные рабочие, наподобие Винта. Пресс со стороны администрации они вопринимали как должное, и выход из сложившейся ситуации видели в принятии условий, которые, пользуясь моментом, выдвигали перед ними Хозяин и майор Кудашев, либо предлагали свои слуги. Услуги заключенных администрации на зоне могут проявляться в различных формах, но суть их остается, как это ни банально звучит, прежней. Доносы, выполнение заданий, которые на воле выполняют агенты оперативников, состоящие с последними на оперативной связи, и склонение зэков к даче дополнительных показаний в отношении себя или других. Под другими подразумеваются те, что в шестом бараке, и те, что на воле. Операм в колониях совершенно фиолетово, какие преступления раскрывать – за «внутренние» и «внешние» раскрытия им платят одинаково.

Литуновский держался, но чувствовал, что силы иссякают. Сам себя он относил к категории тех, что удар держать могут, однако по отношению к себе зэков, которые вряд ли догадывались о существовании подобной градации, он понимал, что те наделяют его недюжинным авторитетом. Бедовому такой авторитет не мешал, смотрящий, напротив, всячески укреплял статус Летуна в глазах жителей барака.

К новым бедам прибавилась еще одна, и ее Литуновский страшился более, чем увечий от побоев. Во время очередного скоропалительного обеда на делянке он вдруг услышал легкий скрежет и почувствовал дискомфорт во рту. Вынув предмет, оказавшийся совершенно лишним в жидком супе из капусты, он увидел собственный клык.

Зуб не сломался, он просто выломался из гнезда вместе с корнем. И рот тут же заполнился соленой кровью.

Вечером расшатался еще один зуб. Рядом с тем, что выпал в обед. Литуновский машинально сунул пальцы в рот, чтобы практически убедиться в подозрениях, и тут же стал свидетелем того, что привело его в ужас. Зуб, который еще секунду назад был на своем месте, теперь располагался между пальцами Литуновского перед его глазами.

Для того, кто не понимает, что такое полное отсутствие витаминов, ужас заключенного недоступен. Проблема начинается именно с зубов. Сначала вываливаются они, потом начинается авитаминоз в открытой форме с характерными для этого заболевания симптомами. Резкое падение артериального давления, головокружения, переходящие в глубокие обмороки, дисфункция печени, истощение организма ускоренными темпами, разрушение кальциесостоящих материалов… Можно продолжать долго. Можно остановиться и на этом. Разницы нет, потому как конец этого заболевания один. Смерть.

К вечеру Литуновский вынул изо рта еще один зуб, и в голову этому удивительно умному человеку пришла совершенно дикая мысль: «Лучше бы их выбили».

Барак наполнился запахом хвои так, что параша у входа потеряла свои полномочия основного дезодоранта этого помещения.

«Литуновский сошел с ума», – шептались зэки, открывая истинные корни российского рекламного бизнеса.

«Не может быть», – тихо, но с яростым непониманием в голосе сомневались другие.

«Посмотрите сами».

И все смотрели. Наблюдали, как Летун варит в котелке пригоршни кедровых иголок, варево настаивает и каждый день выпивает по кружке.

Протухшей тушке рассол не поможет – считали те, первые. Зубы вываливаются у многих, но это не повод пить кедры.

«Мы никогда не видели такого вредного и упертого зэка», – твердили вторые, сомневающиеся.

И постоянно кипятящийся котелок с хвоей в углу Бедового, ничуть не возмущающегося новым приятным запахом, убеждал жителей шестого барака в том, что Литуновский просто так свою жизнь не отдаст.

– Летун, – смеясь, говорил Колода, – есть что-то, что заставило бы тебя умереть?

Литуновский водил руками вокруг себя, давая понять, что убить его может все это.

– А сам? – спрашивал Колода, получал в ответ насмешливую улыбку, но всякий раз уходил не обидевшись.

Одно присутствие Летуна в бараке и его новые, кажущиеся для всех глупыми, поступки, вселяли в зэков уверенность в том, что свобода близка. Более того, она рядом. Человек, которого ежедневно унижают побоями и оскорблениями, который кряхтит от нечеловеческого труда, остается свободным. Это парадокс, но это факт. Как факт то, что теперь в зоне не было ни одного, кому оставалось сидеть больше, чем Литуновскому. Своим последним побегом Летун увеличил срок и побил рекорд, державшийся до дня его задержания, на четыре месяца.

Впору, отпросившись на минуту в туалет, повеситься на нижнем суку кедра, а этот малый, вытаскивая каждый день по зубу, пьет невыносимо горький настой и хочет жить дальше. Какой горький настой… И ради чего?

Колода попробовал и тут же выплюнул. Лучше сдохнуть, чем это пить.

Но жизнь, вопреки всему, продолжалась.

Вот Костер, в конце месяца, распечатав конверт, громко крикнул:

– Есть новые новости!

Барак, та часть, что с русским, великим и могучим, в ладах, хохотнула.

– Президента выбрали.

– И кого?

Костер назвал.

– А ты говоришь, новые…

Вот Ляпа подрался с туалетным шнырем Винтом, после чего почему-то был вызван в администрацию и усажен на сутки в карцер. Вышел оттуда злой, не успевший как следует проголодаться и отупеть. Хозяин строг, но справедлив. Драться в бараке будут всегда, но главное при этой неотвратимости, как говорил великий Ленин, не то, чтобы за преступление было назначено суровое наказание, а чтобы ни один случай преступления не проходил безнаказанно.

– Фьюить!.. – вновь ожили «скороспели».

Куда они улетают на зиму и откуда прилетают, не знал никто. Скорее всего, думалось зэкам, раз уж они обречены жить вместе с ними, то в теплых краях, где-нибудь в Израиле, они находят такую же зону. Иначе нельзя. К условиям зоны привыкаешь столь сильно, что потом жить вне ее весьма затруднительно. Вон, Ляка, к примеру. Отсидел на «даче» четырнадцать лет, вышел, и когда ему в пивнушке дали сдачи рубль вместо десяти, набил пивнику морду. Сейчас, говорят, на «общем», где-то под Соликамском. А все потому, что на зоне время течет медленно, а на воле бьет ключом. Откуда Ляке было знать, что десятки теперь железные? Стало быть, ни за что посадили.

На зоне плохо всегда. Зимой холодно, летом одолевает гнус, а весной и осенью у конвоя начинаются припадки бешенства сильнее обычного. Но весною все лучше, чем осенью. Пусть в бараке пахнет грязными сырыми носками, потому что хлипкие сапоги мгновенно всасывают проступающую сквозь снег воду. Не страшит даже отсутствие из дома писем и передач. Передачи, они все общие. Неважно, тебе придет коробка с продуктами или нет. Все делится, и обделенными при этом дележе остаются лишь жители поднарного пространства – сами виноваты, знали, что в зоне нельзя ошибиться и единожды. Главное, пришла весна. Она, в отличие от осени, несет жизнь.

В один из теплых вечеров этих апрельских дней Литуновский, до этого неделю пребывавший в затяжных раздумьях, привстал на нарах и, развернувшись всем телом в сторону Бедового, быстро прошевелил неровно сросшимися губами:

– Анатолий, сколько метров от барака до западного сектора «запретки»?

Ни слова не говоря, Банников вынул из пачки две сигареты, изобразил из них некое подобие креста и направил этот действенный против нечистой силы символ на Литуновского.

– Никаких подвохов, – объяснил Летун.

– Я понимаю, Андрей, весна. Хочется говорить глупости, смеяться невпопад… Без меня, пожалуйста.

– В общих интересах, Бедовый, – настаивал зэк.

– Как правило, все твои начинания заканчиваются крупномасштабными проверками с Большой земли и многоразовым шмоном барака в день. А виновник торжеств в это время сидит в карцере или получает новый срок в Красноярском краевом суде. Без меня, я сказал.

Но через час, когда в бараке оставался коптить лишь его «ночник», прокашлялся и глухо бросил:

– А про что тема-то?

Литуновский встал и прошел по ряду между нарами. По выражению его лица было видно, что продолжения разговора он ожидал, и вопрос Бедового лишь часть запланированного начинания. А еще по лицу было видно, что начинания из числа тех, о которых Бедовый говорил два часа назад.

Литуновскому, по всей видимости, не сиделось на месте. Впереди его пути даже не было видно маяка, обозначающего вход в гавань свободной жизни. В каждом жесте и слове Летуна зримо виделось одно – дайте мне новую идею, а превратить ее в реальность я смогу самостоятельно. Ему нужно было чем-то занять руки, голову, а каждодневное изготовление кедровых пней к этому не располагало. Работа на делянке отнимала силы и истощала разум. Он словно не хотел жить в зоне, в которой пришлось сидеть тысячам заключенных до него. Его прельщала необходимость улучшать жизнь, потому что она коротка. Потому что утекала сквозь пальцы. И день наступивший обещал быть похожим на любой другой, прожитый.