Эльмира Нетесова - Седая весна Страница 54

Вот так однажды влез в квартиру. Аж на третий этаж взобрался, закинув «кошку». А когда ступил на подоконник, увидел, что на него во все глаза смотрит белокурая синеглазая девчушка лет четырех-пяти.

— Вот гады! А говорили, что никого дома нет, — вырвалось невольное. Он оглянулся на форточку. И в это время в комнату вошла полная, красиво одетая старуха. Она тут же увидела Левушку и спросила, нахмурясь:

— Что вам нужно здесь, молодой человек?

— Я к ней пришел! — указал, как истинный одессит, на девчонку.

У старухи от удивления глаза стали шире очков.

— А почему через окно? — спросила, продохнув.

— В дверь приходят с цветами. А я поспешил, — подошел к девчонке и спросил: — Во что сегодня будем играть?

— В сказку. Ты будешь принцем, а я Дюймовочкой.

— Артур! Ты только глянь! У нашей Лялечки уже есть рыцарь сердца! Он влез через форточку! — смеялась старуха.

— Что? Кто залез через форточку? Дай его мне сюда! — загремело по коридору басом.

— У него уважительная причина. Он не успел нарвать цветов, потому не решился войти в дверь, — придерживала бабка рвущегося в комнату мужика. Когда тот увидел Левку, долго смеялся:

— Давно ли знаешь Ляльку?

— Я ее в окно часто видел. Она такая красивая! Лучше всех девчонок в городе, — ответил не задумываясь.

— А как же ты насмелился влезть к нам?

— Я не к вам, к ней! — указал на Ляльку. И продолжил тихо: — Если вы не дадите мне видеть, играть с нею, я, наверно, помру.

— Не стоит. Живи! Если тебе нравится Ляля, дружите, играйте вместе! — ответил отец девчонки и спросил: — Ляль, а ты хочешь с ним дружить?

— Ну да! Он же прямо из сказки, в самую форточку залетел!

Левку вкусно накормили, напоили чаем. Расспросили о семье. И разрешили приходить в двери даже без цветов.

— Так ты приходи ко мне! — попросила девчонка. Доверчивая, веселая, она и впрямь понравилась Левушке, впервые пожалевшему, что она не его сестра, с какою можно было бы играть и дружить всегда. Он пообещал девчонке, что обязательно придет к ней и не раз.

Мальчишки, ожидавшие его за домом, считали, что Левка попался и теперь ему конец. Когда увидели пацана, узнали, что случилось с ним, удивились:

— Ты знаешь, это капитан порта! Живет, что царь! Все есть! Но как он тебе поверил и не скрутил башку?

— Девчонка выручила. Не испугалась. Поверила мне. Я буду к ним ходить. Пригласили. А воровать не стану.

— Других хватает! — согласились пацаны, не решившись подтрунить над Левкой.

Он сдержал свое слово. Обкрадывая другие квартиры, ничего никогда не украл в семье Ляльки. К нему здесь быстро привыкли. Иногда пацан приносил девчонке конфеты. Один раз подарил ей куклу. Не украл. Купил к Рождеству. Лялька так радовалась новой подружке, что даже в постели не расставалась с нею. Со временем Левке стали доверять погулять с Лялькой во дворе. Потом отец возил их на машине в цирк. Мальчишке было неловко. Рядом с нарядной, похожей на куклу Лялькой он выглядел серым чучелом, одетым в старый костюм и грубые ботинки. Ему так хотелось уйти, но девчонка с восторгом смотрела на дрессированных львов и крепко держала мальчишку за руку.

О! Если б знала эта семья, как трудно давался каждый день Левке и его матери. Может, потому стыдился приходить часто. Уж слишком разителен был контраст.

Левка изо всех сил помогал матери. И постепенно втягивался в городскую, отчаянную шайку воров. Из худого большеглазого пацана он вырос в дерзкого подростка. И на тринадцатом году попал в колонию малолетних преступников. Но не за воровство. Сосед по лестничной площадке оскорбил мать. Назвал грязными словами по пьянке. Хотел поприжать в общем коридоре. А когда мать дала ему в морду, обругал площадно. Левка выскочил на шум. Сосед уже замахнулся на Мать. Левка тут же пырнул его ножом в живот. Не раз… Его не спасли. А мальчишку, как малолетку, отправили на пять лет в колонию.

Вышел он оттуда обозленным на весь белый свет. Даже родную мать не узнал. Она так поседела и состарилась, словно ждала сына вечность. Он хотел устроиться на работу, но узнав, где он был и за что, ему отказывали. Так и толкнула его жизнь снова в шайку, к повзрослевшей шпане, какую уже не устраивали квартирные кражи. Они уже делали налеты на инкассаторов, грабили кассы, комиссионки. И Левка через два года снова попал под суд. На этот раз его приговорили к восьми годам заключения в зоне усиленного режима. И парня повезли на Урал. Но по дороге, убив охранника, решили сбежать втроем. Их быстро поймали. И, добавив по пятаку к прежнему приговору, продлили маршрут до Магадана, в зону особого режима, где содержались рецидивисты.

Бесконечные этапы и нары, окрики и брань охраны, вонючая баланда, вши и холод постепенно сделали свое, и Лева в свои двадцать пять походил на старика.

Вместе с другими зэками он прокладывал дороги от Колымской трассы к Сусуману, Сеймчану, в поселки и закрытые рудники, где золото добывалось для оборонки.

Работать здесь было неимоверно тяжело. Какие там условия? Никто из живых не выдержал бы на пятидесятиградусном морозе в резиновых сапогах и вставшей коробом на плечах телогрейке. Лом прилипал к рукам и снимал кожу с ладоней. О рукавицах и не говори. Грызи землю хоть зубами и молчи. Сколько мужиков, обморозив легкие, падали замертво на ходу… Их откидывал ногами конвой, как бревна, чинившие помеху. На мертвых налетали волчьи стаи. Их даже не отпугивали, а конвоиры называли зверюг сестрами милосердия.

— Будешь сачковать, живо к ним отправлю, познакомишься поближе! Отсюда тебе не смыться! — ухмылялись конвоиры.

— А как жить? Неужели не увижу волю? Не дотяну! Нет! — озирался Левка в ужасе.

Никто во всем бараке даже не догадывался, как боялся он смерти на волчьих зубах. Но среди зэков Левка был иным. Он никогда не хандрил, не впадал, как многие, в истерику, и вскоре его назначили бригадиром. Левке сделали соответствующие наколки свои же зэки. За всех убитых, за каждый год приговора и особую — колымскую, как печать, на груди поставили — заходящее за море солнце и скалы — голые, как беда. Над всем этим безобразием выкололи кривыми, по пьяному, буквами — Колыма. Кто сюда попал, тот здесь и останется. Какая разница — кривые иль косые буквы? Все равно волкам. Они не смотрят и не разбираются в татуировках, наколках. Им лишь бы было кого сожрать…

Левка знал, амнистий и помилований в этих зонах не бывает, и на чудо не надеялся. Трижды пытался он сбежать из зоны вместе с двумя мужиками, отбывавшими сроки за убийства. В первый раз — слякотной весной Левушка сам убил двоих охранников возле барака. Забрав у них оружие, ушли из зоны, подрезав колючую проволоку. Но, едва вышли на марь, их окружил волчий выводок. Двенадцать волчат и волчица взяли в кольцо. Оно сужалось с каждой секундой, пришлось отстреливаться. В зоне услышали стрельбу, подняли переполох и послали погоню. Вскоре беглецов окружили солдаты охраны.

— Стреляй! Чего с ними цацкаться!

— Не-ет! За ребят врубим! Пусть сами смерть звать начнут, как спасенье! Поиграем с ними.

— Гони в зону пидоров! Спускай собак!

Эти три километра пути запомнились навсегда. Тут-то и познал Левушка игры охраны. Ни шагу не _ сделал своими ногами. Все — на сапогах солдат. Его пинали, поддевали, откидывали под брань и хохот. Били прикладами и кулаками. Их рвали озверевшие овчарки, обмочив каждого с головы до ног. Когда зэки уже не смогли встать на ноги, уже перед зоной охранники прострелили им ноги и заволокли в штрафной изолятор. Через месяц их вытащили в больничку. А вскоре снова втолкнули в барак и погнали на работу.

Но через полгода, уже с пятью ворами, Лева опять ударился в бега. На этот раз он убил трех охранников. Но… Уйти не удалось. Замкнул собою проволоку один из фартовых по неосторожности, а может, поспешил. Снопы искр осветили зону. Охрана по тревоге быстро выловила беглецов и снова сунула в штрафник избитыми до полусмерти.

На груди и на руках Левки прибавлялись новые наколки — знаки колымской трагедии.

В третий раз он намылился в бега, когда общий срок по приговорам перевалил за полусотню лет.

Как хорошо все складывалось. Даже пятерых охранников уложили втроем. Справились с погоней. Миновали марь. Ни одного волка не встретили. Но только вышли к реке, развели костер, чтобы обсохнуть, тут их и засекли с вертолета. Связанными вернули в зону. Измотав до потери сознания, оставили коченеть на обледенелом дворе. До утра дожили лишь двое..

После этого Левушка не рисковал мылиться в бега. Понял — не судьба. И, получив на плечо клеймо мокрушника — отпетого убийцы, стал ждать милости от судьбы.

И дождался — письма от Ляльки. Ей он написал перед последним побегом. Сказал, что она была и есть — единственная, любимая… Но он не может быть с нею, потому что… И признался во всем.

— Я не доживу до встречи с тобой! Все потому, что не заслужил ее. Я не имею права любить тебя! Ты — свет и солнце, смех и счастье. А я — горе. Нельзя мечтать о несовместимом. И все ж люблю тебя. Прости! За все и за это письмо. Возможно, когда получишь его, меня уже не будет среди живых. Но и под землей и на небе я буду любить тебя! Ты — самая лучшая на земле! Прости меня…