Лев Константинов - Удар мечом (с иллюстрациями) Страница 55

17 ноября убит депутат сельсовета в с. Девичье;

1 декабря в с. Романувка убиты председатель сельсовета Штамкевнч Ю., его жена и племянница…»

Я мог бы продолжить этот реестр… А чего добились? Нас возненавидели все. Знаешь ли ты, что были дни, когда не десятки — сотни хлопцев записывались, несмотря на наши угрозы, в один день в Красную Армию? А истребительные отряды? Их посоздавали по всем селам, дали селянам винтовки, и стали они встречать нас свинцовыми гостинцами. И везде митинги, собрания, резолюции: «Геть бандеривцив — фашистських посипак!» Я удивляюсь, что нам хоть что-то удалось сберечь, уйти в глухомань и оттуда наносить удары.

Рена покинуло состояние обычного угрюмого спокойствия, он яростно затянулся цигаркой, смотрел на Максима так, будто тот был виноват во всех напастях. Он говорил о том, что не выдержали испытания идеи, жизнь разрушила убеждения, казалось, самых преданных. Потом начались месяцы тайной войны, войны мелких групп, одиночек.

— Как видишь, убивали, кого могли убить: председателей сельсоветов, депутатов, учителей, активистов. Мы резали, вешали, давили, топили в колодцах всех, до кого могли добраться. Наступили кровавые ночи, и они стали предвестником не нашей силы, но гибели. Потому что народ ответил на террор ненавистью. И эта ненависть была не абстрактной, а очень конкретной, к «своим» националистам, из своих сел. Вы там, на Западе, распространяете сказки о «восстаниях», а мы здесь думаем о том, как уцелеть. Основное звено выбито. На кого положиться? Я сам как раненый волк — щелкаю клыками и жду пулю в пасть.

— Откровенно сказано, Рен, — задумчиво протянул Дубровник. — А что же дальше? — Про себя курьер подумал, что если уж такие, как Рен, взвыли от боли, значит действительно припекло.

— Это я у тебя должен спросить! Когда придет обещанная помощь? Когда наши руководители выполнят свои обещания? В сорок пятом вы обещали американское вторжение на следующий год, в сорок шестом пророчили, что весь «свободный мир» обрушится на Советы через несколько месяцев…

— Не буду обманывать — условия для иностранного вмешательства и сегодня неблагоприятные.

— Что же вы порешили там, в Мюнхене?

— Большинство высказалось за усиление борьбы.

— И ты привез такой приказ?

— Да! — сказал, будто гвоздь вколотил, Дубровник.

— Тогда погуляем с автоматами, сколько можем, польем нивы украинские свинцовым дождиком — и в пекло. За наши дела в рай не берут.

— Значит, приказ будет выполнен?

— А что остается делать? Да и нет у меня другого выхода. У тех, что остались со мной, — тоже. Мы все меченные нашим прошлым — пожарами, смертью.

Рен сообщил о тех силах, которыми располагает. Развернули крупномасштабную карту. Проводник по памяти называл места, где ждут своего часа его люди. Попутно он сообщал и о тех, кто попал в облавы, засады, кого выволокли из потайных убежищ истребительные отряды. Рен ничего не хотел скрывать, утаивать от представителя центрального провода — пусть видят, в каких условиях приходится бороться. Дубровник достал потрепанную записную книжку, хотел записать некоторые данные. Рен строго потребовал: никаких заметок. И оговорился: для центрального провода будет подготовлен особый рапорт, Дубровник получит нужные сведения перед уходом за кордон. А пока только общая картина.

Доклад Рена произвел безотрадное впечатление на Дубровника. Но он понимал, что в нем, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Только как докладывать там, за кордоном? Ведь его послали специально за оптимистическими новостями. В последние месяцы шефы из американской и английской разведок настаивали на активизации действий. Главарям ОУН требовалось доказать своим покровителям, что они тоже кое-чего стоят. Фиктивным сведениям о положении в западных областях Украины американцы больше не верили, они справедливо подозревали, что эта «липа» фабрикуется за кордоном. Они уже не раз намекали, что не намерены швырять доллары на ветер. Американцы люди деловые, им нужны не декларации, а информация, разведданные, опытные агенты, пропагандистский бум, направленный против СССР.

Перешли к планам на будущее.

— Мы ждем немедленных действий, — напомнил Дубровник. Он понимал: наступила решающая минута разговора. Если Рен откажется выполнить приказ центрального провода по усилению террористической деятельности, значит миссия его, Дубровника, провалилась. Ему не с чем будет возвращаться за кордон.

— Я думал, ты что-нибудь понял, — устало сказал Рен. — Не можем мы ввязываться в бой до весны…

Чуприна молчал, на лице его застыло непроницаемое выражение. Дубровник обратился было к нему за поддержкой, но Роман хмуро бросил: «Проводнику виднее», вновь замолк надолго.

Как и опасался Дубровник, Рен выбрал тактическую линию, известную среди бандеровских главарей под названием «Дажбог».

«Дажбог» — это уход в глубокое подполье, прекращение связей, диверсионной борьбы. Его цель — сохранение сети и кадров, создание видимости, будто подполье ликвидировано, уничтожено. А в то же время будет проводиться накапливание сил, подготовка новых ударов.

На месте Рена он тоже поступил бы так же. Но лично ему, курьеру Дубровнику, такой выбор сулил неприятности, затруднял выполнение задания. Дубровник не все сказал Рену. Дело в том, что за кордоном углубился раскол среди главарей националистов. Возникло несколько «центров», претендовавших на роль «руководителей» и «представителей» ни мало ни много… украинского народа. Среди них УГВР — «Украинская головная вызвольная рада», мельниковский «Провод украинских националистов» (ПУН), бандеровский «Провод закордонных частей ОУН» в Мюнхене. Все они конфликтовали, соперничали друг с другом. И, высунув язык от холопьего усердия, рвались к американскому корыту, мечтали о долларах, заседаниях в «международных комитетах», о «приемах», хотели «представлять», ходить в министрах пусть и несуществующих, но правительств.

Американцы, люди деловые, готовы были оказать помощь. Не даром, разумеется. В обмен они требовали сведения, имена агентов «на землях», курьерские тропы.

Дубровник прибыл как курьер «Провода закордонного». И он должен был возвратиться восвояси не с Реном — на кой черт он нужен в Мюнхене, там деятелями из ОУН хоть пруд пруди, а с информацией о положении на западноукраинских землях, со сведениями об агентуре, верных людях, укромных тайниках. Это были бы козырные карты, с помощью которых можно бить соперников, то бишь соратников.

Всего этого Дубровник не говорил, разумеется, Рену. Зачем посвящать проводника в кухонные свары?

Спросил, тщательно скрывая раздражение:

— Но не думаешь же ты сидеть в бункерах до скончания века? Как-то представляешь ближайшие перспективы?

Рен, отметив про себя уступчивость курьера, сказал, что на весну и лето краевой провод наметил серию террористических актов и диверсии. Он не хотел, чтобы там, в центральном проводе, на основании доклада Дубровника о нем сложилось впечатление как о безвольном, отчаявшемся человеке. Это почти наверняка отрезало бы ему дорогу на Запад. И проводник постарался как можно убедительнее изложить свои планы.

— С весной, по черной тропе, когда укроются леса зеленью, мои люди выйдут из схронов — из тайных убежищ. Для каждой группы, каждого «боевика» намечены конкретные цели: села, партийные и советские работники, председатели колхозов, активисты. Над этим потрудилась наша служба безопасности. Удары — беспощадные, по самым уязвимым местам — будут следовать один за другим. Надо создать впечатление силы — тогда, может быть, удастся пополниться новыми людьми. Я не скрываю от своих, что это последнее наше лето, оно все решит…

Рен перечислял имена, называл села, которые подвергнутся кровавым налетам. Он спокойно, деловито говорил о том, что снова отдан приказ не щадить никого — пусть в страхе содрогнутся села, и тогда страх станет союзником ослабевших отрядов Рена.

Курьер крепко пожал руку проводнику.

— Я доложу центральному проводу, что ты делаешь все возможное для нашей борьбы. — Посоветовал: — Разбейтесь на мелкие группы, рассредоточьтесь по всему краю. Ставку необходимо делать на внезапность, подвижность, мобильность. Ударить и скрыться в лесах, чтобы ударить в новом месте, где не ждут. Вносить панику, сеять страх, уничтожать сильных, ломать, ставить на колени слабых — это оправдано опытом предыдущих лет.

Холодная, рассчитанная жестокость сквозила в каждой фразе проводника, в деловитых вопросах и советах закордонного курьера. Люди, о которых говорил Рен, спокойно работали, им было нелегко, они лечили раны, нанесенные республике войной, не щадили себя во имя счастья своих сограждан. А над их жизнью нависла смертельная опасность — взбесившиеся собаки бросаются на каждого, кто повстречается на пути.