Андрей Воронин - Личный досмотр Страница 56

Все понятно?

— Так точно, — по-военному отрапортовал Багор, стараясь не очень таращить при этом глаза: умел-таки хозяин удивить.

Знай Мурашов об этом разговоре, он сейчас чувствовал бы себя гораздо увереннее, но касательно планов генерала он оставался в неведении и потому планировал операцию с пятикратным запасом прочности.

При этом сильно хмурился: все происходило как-то уж очень второпях и со многими неизвестными, но отступать Быстрому Стасу было некуда.

Он распрощался с Аркашей и ушел, отклонив не слишком настойчивое предложение старика переночевать. Ему до зарезу нужно было позвонить, и он не сомневался, что у стен Аркашиной квартиры есть уши — такие же большие, волосатые и любопытные, как и у ее хозяина.

Поборов искушение позвонить из теплого и сухого салона джипа, в котором тоже могла оказаться записывающая аппаратура, Быстрый Стас настучал на мобильнике номер, стоя прямо под внезапно начавшимся моросящим дождем. Распорядившись насчет машин и людей, он спрятал телефон в карман и заторопился к джипу. Волосы у него намокли, с них текло за воротник, но Мурашов был доволен: все вроде бы налаживалось, и Аркаше так и не удалось выяснить, что же затеял его старый знакомый.

Садясь в кабину «чероки», на заднем сиденье которого все еще лежал небрежно прикрытый плащом одного из профессионалов автомат, Мурашов отыскал взглядом окна Аркашиной квартиры и показал им выставленный из кулака средний палец. Окна были темными, и он не заметил наблюдавшего за ним с улыбкой Аркашу, точно так же как до этого не заметил торчавшую в воротнике его куртки булавку-микрофон.

Продолжая улыбаться, Аркаша положил на подоконник наушник приемного устройства и зашаркал шлепанцами, направляясь к телефону: ему тоже нужно было позвонить.

Пожилой толстяк в больших квадратных очках, придававших глазам какое-то странное, беззащитное выражение, долго молчал, заполняя паузу всевозможными ненужными движениями: протиранием сначала очков, а потом и большой, обильно потеющей лысины клетчатым носовым платком, трубным сморканием в другой носовой платок, тоже клетчатый, стряхиванием несуществующих пылинок с лацканов строгого пиджака, раскуриванием сигареты и другими действиями, предназначенными для того, чтобы тянуть время.

В конце концов он, перебрав, как видно, все известные ему трюки, поднес к уху массивные часы в золотом корпусе и стал внимательно прислушиваться к тому, что происходило внутри.

— Стетоскоп принести? — не выдержав, спросил Комбат. — Тут поликлиника недалеко, я мигом...

Подберезский от души пнул его под столом ногой и сделал укоризненное лицо: что ты, мол, Иваныч, не видишь разве — человек думает...

— А что? — с самым простодушным видом удивился Комбат. — Я разве что-нибудь не то сказал? Мучается же человек, грех не помочь.

Толстяк тяжело, протяжно вздохнул и сел прямо, всем своим видом давая понять, что закончил валять дурака и готов к разговору, хотя разговор этот ему активно не нравится.

— Вы сказали, что кассет было две, — сказал он, обращаясь к Подберезскому.

— Одну мы где-то потеряли, — ответил тот. — Наверное, возле дома.

— Скорее всего, — добавил Комбат. — И боюсь, ее подобрал тот тип, который за ней охотился.

— Это плохо, — сказал толстяк. — А впрочем, какая разница...

— Вот и я то же самое говорю, — поддержал его Борис Иванович. — Одной хватит за глаза. Тем более что есть еще накладные и дискета.

— Да, — снова поднося к уху часы, протянул толстяк.

Перехватив взгляд Рублева, он спохватился и опустил руку. — Люблю это тиканье, — с извиняющейся улыбкой пояснил он. — Успокаивает. Скажите, Андрей, — снова обратился он к Подберезскому, — а вам не приходило в голову просто выбросить этот.., гм.., этот чемодан?

— Поздно, Антон Антонович, — негромко сказал Подберезский.

— Поздно... — повторил адвокат с таким видом, словно только что подтвердились его самые мрачные прогнозы. — Поздно. Поздно-поздно-поздно... И теперь, конечно, либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

— В целом верно, — осторожно сказал Комбат, которому очень не понравился тон адвоката.

— Хорошо. — Антон Антонович горестно покивал, всем своим видом показывая, что на самом деле ничего хорошего во всем этом нет и быть не может. — Ну а ко мне-то вы зачем пришли? Я, знаете ли, не кавалерист, а адвокат. Меня даже в армию не взяли — из-за зрения. Вам в милицию надо. Впрочем, о чем это я... Милицию вы оскорбили действием. Так ей и надо, конечно, но... И с чекистами вы, насколько я понимаю, подрались... Честно говоря, я не вижу никакого выхода из сложившейся ситуации — ни для вас, ни для себя.

— А вы-то здесь при чем? — грубовато спросил Комбат.

Все было ясно, и продолжение этого разговора казалось ему бессмысленным.

— Молодой человек, — не без яда сказал толстяк, — я вижу, что активно вам не нравлюсь, но дела это не меняет: в этом кейсе — смерть для каждого, кто с ним хоть как-то соприкасается. А вы притащили его ко мне в контору и спрашиваете, чем я недоволен. Мы с вами уже умерли, все трое, и наш разговор — не более чем иллюзия, мимолетный сон освобожденного от пут материи сознания...

— Да вы поэт, Антон Антонович, — заметил Подберезский.

— Я труп, — отрезал адвокат, — а вы — два донкихотствующих идиота. Я понимаю, что армейская служба способствует становлению мужского характера и сильно укрепляет кости черепа, но бывают стены, которые не проломить никакой головой, будь она хоть сплошь костяной, хоть чугунной.

— А в обход? — спросил Подберезский. — Вы же специалист, это ваша работа — искать обходные пути.

Если вас волнуют вопросы оплаты...

— Да! — неожиданно выкрикнул толстяк. — Волнуют! Меня волнует, например, такой вопрос, имеющий отношение к оплате: зачем покойнику деньги? Или вот еще: как один покойник может оплатить юридические услуги другому покойнику? И давайте постараемся впредь обходиться без личных оскорблений, — начиная остывать, закончил он.

— Что ж, — вставая, сказал Подберезский, — извините, что отняли у вас столько времени...

— Сядьте, мальчишка, — резко приказал толстяк, и Подберезский послушно сел. Комбат удивленно шевельнул бровями. — Еще раз повторяю: вы отняли у меня не время, а жизнь. Теперь надо подумать, как мне эту жизнь вернуть...

— О, — сказал Комбат, — это я понимаю.

— Закройте рот, — немедленно среагировал ядовитый толстяк, — ворона залетит.

— Гм, — сказал Борис Иванович.

— И не мычите, вы не на плацу!

Комбат усмехнулся в усы и промолчал, но его усилия пошли прахом.

— И нечего скалиться, как чучело рыси в зоологическом музее! — нанес последний удар Антон Антонович и вдруг улыбнулся. — С детства мечтал стать офицером, — неожиданно признался он. — Командный голос отрабатывал... Правда, получается?

— В общем, да, — неуверенно сказал Борис Иванович. — Только у вас какое-то превратное представление о.., гм.., о командах. И вообще об армии, если уж на то пошло.

— Ну-ну, командир, — вступился за адвоката Андрей. — Ты просто себя не слышал. Во время утреннего развода, например, а особенно тогда, когда в казарме дольше трех дней сидеть приходилось.

— Стоп, — вскинул обе руки ладонями вперед адвокат. — Не надо армейских воспоминаний, иначе вы сейчас побежите за бутылкой, а потом возьмете штурмом Кремль и провозгласите Российскую Дембельскую Республику, она же царство добра и справедливости...

Дайте мне немного подумать.

Он закатил глаза к потолку, потом вовсе закрыл, сцепил пальцы рук на объемистом животе и стал думать.

Воспользовавшись этим, Комбат кивнул в его сторону и сделал уважительное лицо, и Подберезский энергично закивал в ответ: будь спок! Через пару минут, когда Антон Антонович все еще возлежал на спинке кресла с закрытыми глазами и соединенными в замок на округлом, туго обтянутом белой рубашкой животе руками, Борис Иванович начал беспокоиться: а не заснул ли ненароком хваленый адвокат Подберезского? В тот самый миг, когда волнение Комбата достигло апогея, Антон Антонович открыл глаза, расцепил руки и сел прямо.

— Что ж, — сказал он, — я все хорошенько обдумал, Он снова помолчал, опять сцепил руки в замок и вертя большими пальцами.

— Чертова Испания, — неожиданно сказал он. — Надо же, как не вовремя все получилось... Тремя бы днями раньше, пока все это еще не набрало обороты... — Он махнул рукой и подался вперед, поставив локти на черную крышку стола. — Значит, так. Все эти ваши побоища, все эти ваши оскорбления действием — чушь и ерунда на постном масле. Главное — портфель. Честно говоря, меня несколько удивляет тот факт, что вы оба до сих пор живы.

— Сами удивляемся, — с виноватым видом ввернул Комбат, не любивший долгих хождений вокруг да около. — Как проснемся, пересчитаем друг дружку, так и удивимся.