Михаил Серегин - Отпущение грехов Страница 57

«Кавказский пленник, – скользнула неясная мысль. – Впрочем, почему кавказский? Поволжский!.. И как мне отсюда бежать? Надо дождаться Исмаила, – решил он. – Вместе мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем».

Отец Василий тяжело опустился и сел у стены. «Надо помолиться святому Угоднику Николаю, – подумал он. – Должен помочь». Но сил, чтобы встать на колени или просто хотя бы собрать мысли в одно, не было.

Ворота скрипнули, и священник с надеждой уставился на идущую от входа светлую солнечную дорожку. Ему очень не хватало Исмаила. Но это не был мулла. Это был Тимофеич.

– Отдыхаем? – зловеще поинтересовался фермер. – Не рановато?

– Нормально, – расслабился священник. – В самый раз.

Его тошнило. И не только от этой гнусной рожи.

Тимофеич постукал по ладони чем-то, похожим на прут, и вдруг размахнулся. Острая боль пронзила плечо отца Василия.

Фермер опять размахнулся, и вновь всплеск боли! Священник кинулся на Тимофеича, но в метре от него рухнул на землю – дальше цепь не пускала.

– Тимофеич! – сказали от ворот. – Пошли с нами. Там этот коротышка бунтует!

– Иду, – недовольно прошипел фермер и снова взмахнул рукой.

Отец Василий снова охнул и стремительно откатился в сторону. Только теперь он понял, что это был кнут. Обычный пастуший кнут. Простота, с которой Тимофеич возродил в начале третьего тысячелетия уходящее корнями в древнеримскую историю наказание, потрясла его. «Ну, гад! Я тебе это припомню!» – от всего сердца пообещал отец Василий.

До конца дня Тимофеич больше не появлялся. Зато пришел его помощник – заросший, месяца три, наверное, не мытый мужичок, четко разъяснивший священнику его новые функции и недвусмысленно давший понять, что и кнут, и, так сказать, пряник для тех, кто работает на Тимофеича, абсолютно реальные понятия. И что если до конца завтрашнего дня навоз из коровника убран не будет, отцу Василию, во-первых, не дадут жрать, а во-вторых, накажут.

– Не-ет! Это еще хуже, чем Купон! – сказал отец Василий вслух. – Отсюда надо сматываться, и побыстрее!

Он еще раз осмотрел и ощупал цепь, но изъянов не обнаружил. Он внимательно оглядел огромную «шахтерскую» лопату, но гвоздя в ней не было – лезвие на черенок насадили просто так, без дополнительного крепления. Впрочем, и сама лопата была неплохим оружием – голову снести можно запросто! «Господи, прости меня! – испугался священник. – О чем я думаю?! Какую голову?! Изыди, нечистый, не искушай!»

Он вдруг ясно осознал, что ничего настолько страшного, чтобы переступить заповеди господни, не произошло. Кнута немного досталось? Так и господа нашего бичевали. Свободу отняли? Но в кандалах ведь только тело, а дух его свободен, был и остался свободен! Да и не вечер еще, можно и тело освободить. Дайте только срок, и все вернется на круги своя, а он к Олюшке…

Как только отец Василий подумал про Олюшку, ему снова поплохело. Он понимал, что с Ольгой скорее всего все в порядке, но он также понимал, что жена переживает, а ей, пока она кормит маленького Мишаньку, волноваться никак нельзя! Эта мысль его подстегнула. «Я вернусь к тебе, Олюшка!» – мысленно пообещал он, поднялся и взял в руки лопату.

Работа пошла легко. Правда, железный браслет быстро натер ногу, и отец Василий вынужден был остановиться, чтобы смастерить из собственной майки немудрящий подкандальник. И дело заладилось. Священник немного задыхался – сказывался-таки излишний вес, но кидал навоз к воротам играючи и остановился, лишь когда совсем стемнело. Он оценил размеры накиданной кучи и понял, что еще немного, и в сарай станет невозможно войти.

Отец Василий переместился к воротам, насколько позволяла цепь, и черенком лопаты толкнул одну из створок. Створка отошла в сторону, и в сарай сразу проник свежий, пахнущий полынью и влажной весенней землей ветер. «Надо было сразу открыть, – подумал он. – Легче дышалось бы!»

Священник взвесил в руках лопату и воткнул ее в кучу. Теперь следовало выкидать навоз наружу, а там его, как сказал фермерский помощник, отгребут трактором.

– Неплохо работаешь, – услышал он над самым ухом и оглянулся – за створкой ворот стоял Тимофеич.

– Стараюсь долг побыстрее отработать, – серьезно ответил священник.

– Это правильно. Будешь стараться, за пару-тройку лет отработаешь.

Отец Василий смолчал.

– Скажи спасибо, что я тебя участковому нашему не сдал, – продолжил фермер. – Он до сих пор свою машину восстановить не может. Чем это вы на него наехали? «Кировцем»?

Отец Василий задумался. Он припомнил, что Тимофеич, когда они переехали ментовский «уазик», так и сидел в собственном багажнике и своими глазами увидеть происходящее не мог. Да и менты вряд ли поняли в темноте, что скрывается под густо привязанными проволокой в качестве маскировки ржавыми дверцами от комбайнов и радиаторными решетками от машин.

– «Кировцем», – потупил он взор.

– Я так и подумал, – удовлетворенно хмыкнул фермер. – Но, заметь, решил тебя властям не сдавать. Чтобы ты, так сказать, искупил трудом…

Отец Василий молча слушал.

– Ты что думаешь, – присел на корточки Тимофеич, – мне все это, – обвел он рукой уходящую до самого горизонта степь, – даром дается? Нет, не даром. Но я не хнычу. А наоборот, думаю, как таким, как ты, заблудшим душам помочь. Вон Николаич, помощник мой, до заместителя вырос, а был еще хуже тебя – грязный да вонючий. Но искупил трудом, доказал, так сказать, свое право на место под солнцем.

«Ну и ну! – покачал головой отец Василий. – Так говорит, словно это он мне место под солнцем выделил».

– Ты головой не качай! – повысил голос Тимофеич. – А не веришь, у Николаича спроси, он подтвердит. Такой же пес смердючий был, точь-в-точь как ты. А теперь челове-ек! И работники его уважают, и я ценю. Вон в прошлом годе даже тулуп ему свой подарил. Хорошая вещь, добротная, сейчас таких не делают. И отцу моему служил, и мне, а теперь вот и Николаич носит не нарадуется.

«Заманчивую перспективку ты мне обрисовал», – задумчиво ковырнул навоз лопатой отец Василий.

– Что скажешь?

Отсюда отец Василий запросто мог достать его лопатой. Он представил, как пройдет широкое лезвие вдоль горла, разрывая сухожилия и хрящи гортани, и даже зажмурился.

– Заманчиво, – глянул он в небо. – Даже не знаю, что и сказать.

– Ничего-ничего, я не тороплю, – поднялся с корточек Тимофеич. – А что кнутом тебя немного поучил, так ты не обижайся. Для твоей же пользы. Вон Николаич не обижается, понимает, что это не со зла. И ты не обижайся. Ну, давай, работай. Не буду мешать.

С работой отец Василий управился к следующему полудню – на полдня раньше срока. Время от времени он приостанавливался и прислушивался, надеясь понять, куда сунули остальных, но никаких намеков на судьбу Исмаила, Петра и Марины не обнаружил.

А потом пришел Николаич. Он подогнал «Беларусь» и отгреб выброшенный во двор навоз в сторону, а затем, знаками отогнав отца Василия в глубь коровника, быстро отомкнул цепь и перецепил кольцо на крюк трактора.

– Вперед! – распорядился он и полез в кабину.

Отец Василий подобрал цепь и пошел вслед за медленно едущей «Беларусью», старательно вглядываясь в то, что его окружает. Шесть выстроившихся в ряд коровников, засыпанный навозом и соломой двор, зеленый строительный вагончик, огромный стог прошлогоднего сена, хозяйский особняк с наветренной стороны… В общем, хутор. Нормальный кулацкий хутор со всеми прибамбасами, включая батраков. Точнее, рабов.

Трактор отъехал за последний коровник, остановился, и в груди у отца Василия все аж зашлось от радости. Впереди, метрах в десяти от него сидел на земле… Исмаил.

– Салам алейкум, Исмаил! – заорал священник. – Здорово, братишка!

Исмаил вздрогнул и повернулся к нему. Отец Василий опешил. Правая половина лица муллы представляла собой сплошной синяк, а глаз заплыл до состояния узенькой, обрамленной багровой опухолью щелки.

– Иди к нему, – распорядился Николаич и, дождавшись, когда священник отойдет от трактора, отцепил кольцо цепи и быстро примкнул его к стоящему рядом столбу.

– Как ты, братишка? – обнял муллу отец Василий. – Кто это тебя? Тимофеич?

– Куда ему? – попытался усмехнуться Исмаил и скривился от боли. – Он себе двух новых нукеров завел, взамен тех, что мы тогда отоварили. Вот они и постарались.

– За что?

– Жить на цепи отказался. Я не собака. А уж работать – тем более. Я не раб. И я не вещь.

Исмаил внимательно оглядел священника.

– А тебя, я вижу, не тронули.

– Я работал, – краснея, признал отец Василий.

– Христианское смирение? – язвительно усмехнулся Исмаил и охнул от боли.

– Да, – кивнул священник.

Подошел Николаич.

– Ты, – ткнул он черным от мазута пальцем в лицо священнику. – Будешь старшим. Если маленького работать не заставишь, тебя накажут. Жрать сегодня вам принесут. Срок для ямы под фундамент два дня. Сегодня считается. Понял?