Кирилл Казанцев - Последнее предупреждение Страница 6

Только воспоминаниям не суждено было развернуться в полной мере – справа, за стеной, послышались шаги. Рука непроизвольно потянулась к автомату, а слух, как бы работая в автономном режиме, привычно идентифицировал – один человек. Походка уверенная, шаг твердый, размеренный – видимо, знает, что никого здесь нет, не опасается нарваться на пулю. Или просто не боится никого...

Вспотевшая ладонь никак не могла ухватить выскальзывающее цевье оружия, а шаги приближались, становились все громче и громче. Неизвестный был уже практически рядом, а проклятый автомат, как живой, уворачивался от ставших вдруг влажными пальцев. И в тот момент, когда из его горла готов был уже вырваться крик отчаяния, из-за угла разрушенного дома вышел его взводный, старший лейтенант Марков. Командир...

Он радостно рванулся было ему навстречу, но что-то вязкое крепко держало ноги. Опустив глаза, увидел ноги – они почти по колени погрузились в густую, желеобразную грязь, появившуюся неизвестно откуда. Попробовал вытащить сначала одну ногу, потом вторую... Бесполезно. Ничего не получалось. Грязь держала свою добычу с напором и силой медвежьего капкана.

А взводный в это время проходил мимо, не обращая на него внимания, глядя прямо перед собой и, как на параде, печатая шаг. И одет он был как-то непривычно... На нем были не истрепанные и изодранные в городских боях тряпки непонятного цвета, какими щеголяла практически вся бригада, а новенький, с иголочки, идеально подогнанный камуфляж. Берцы начищены до зеркального блеска, солнышко весело играет орденами и медалями. Нет ни оружия, ни броника, ни "разгрузки", а вместо ставшей уже привычной "сферы" – яркое пятно берета, лихо сдвинутого к правому уху.

– Командир! – громко заорал он уже в спину взводного. Тот четко, как на плацу, на два счета, развернулся через левое плечо. Звякнули медали. Холодные до полной безжизненности глаза были устремлены куда-то поверх головы бойца.

– А-а, Скопа... – и голос тоже холодный, аж мороз по коже. – Ты что здесь делаешь?

Он не нашелся, что ответить. Зачем-то указал на свои увязшие ноги и жалобно проблеял:

– Вот...

– Ерунда! – все так же глядя в пространство, заявил Командир. – Ты мне лучше скажи, Машу нигде не видел?

– Н-нет!

– Ладно... – Запустив большие пальцы за ремень, взводный одним коротким отработанным движением согнал складки заправленной в брюки куртки за спину. – Пойду, поищу...

Командир вновь развернулся. Хрустнуло под каблуками берцов кирпично-бетонное крошево.

– Подожди, Командир! – истошно заорал он в удаляющуюся трапециевидную спину. – Я с тобой!

– Оставайся здесь, Скопа. – Взводный даже головы не повернул. – Тебе с нами нельзя...

– Почему? – Он готов был заплакать от отчаяния. Страшно оставаться одному в чужом и враждебном городе. Даже с оружием...

Командир не отвечал... Прямая спина удалялась, затихали шаги. В последнюю очередь среди развалин исчез огонек берета. Он опять остался один на один с подлючей грязью, которая категорически не желала отпускать свою добычу.

Неожиданно с той стороны, в которую ушел Командир, ударила отдаленная автоматная очередь длинной ровной строкой. Потом еще одна. Точно такая же, как и первая.

Он задергался, забился на месте, как муха в паутине, – там убивали Командира! Еще одна длинная очередь. Собрав в кулак все свои силы, он полностью вложил их в один мощный рывок. Что-то хрустнуло, треснуло, и Скопцов оказался на полу собственной квартиры. Ноги замотаны перекрученной простыней, лицо влажное от слез... Над головой опять длинно протарахтел телефон. Старый, но исправно работающий аппарат Рижского завода.

Все еще оставаясь в сумрачном, пограничном состоянии между сном и явью, Скопцов вновь рванулся. Затрещала разрываемая ткань... Он оказался на ногах.

Здоровенный, абсолютно голый мужик стоял посреди единственной комнаты своей квартиры и оторопело крутил головой, постепенно возвращаясь в реальность.

В углу, на журнальном столике, надрывался телефон. Шагнув к нему, Скопцов снял трубку:

– Да!

– Василий Арсеньевич?.. – голос одновременно и знакомый, и нет...

– Да, – повторил он.

– Это – Подлесовский. Извините, что приходится беспокоить вас в такое раннее время, но... обстоятельства.

– Какие еще обстоятельства?! – все еще не мог понять Скопцов.

– Заказчик настаивает на том, чтобы процесс обдумывания был вами несколько ускорен... Вы понимаете, о чем я говорю?

– Ну, слава богу, не совсем дурак... – его голос со сна звучал хрипло, в горле першило.

– Тогда что вы можете мне сказать?

Нет, ну какой наглец! Позвонил ни свет ни заря, не дал толком проснуться и тут же требует ответа!

К своему праву на сон Василий относился весьма и весьма трепетно. И очень не любил, когда его беспокоили. Позволялось это только одному человеку – Володьке Шварцу, старому приятелю и теперь уже бывшему "земе".

Однополчанин Василия, Володька Шварц, уехавший после увольнения на родину предков, теперь ремонтировал немецкие велосипеды... Сам Володька вроде бы и немец природный, и родня у него там, и протез обалденно крутой... Живи и радуйся! А все же иной раз, набравшись не по-немецки, звонит и минут десять-пятнадцать монотонно вспоминает службу, ребят, Командира... Даже проклятый Грозный, в котором осталась его нога, вспоминает с удовольствием. И такая тоска в голосе!..

Скопцов прекрасно понимал, что для Шварца он сам остается единственной отдушиной, той тонкой ниточкой, что связывает бывшего красногорского боксера с его детством и юностью... И не обижался на то, что бывший сослуживец почему-то звонил непременно ночью, часа в три или четыре... Понимал...

– Ну, так что, Василий Арсеньевич?.. – напомнил о себе Подлесовский. – Вы там что, уснули ненароком?..

Наверное, он хотел пошутить... Зря. В своем теперешнем утреннем состоянии Василий просто не был способен воспринимать шутки...

– Слышь, ты, конь педальный! – зарычал он, сжимая телефонную "трубу" в ладони. – Ты там что, совсем уже с ума сошел?!

– Не понял! – удивился его собеседник.

– Сейчас поймешь, чмо позорное!.. – взъярился Василий пуще прежнего. – Плевать я хотел и на тебя, и на твоего долбаного заказчика! Понял, нет?!

– Вы что там? – поинтересовался юрист. – Пьяны, что ли?

Последняя фраза довела Василия до состояния полного озверения, и он произнес в трубку много лишних и ненужных гадких слов.

Приходилось отдать должное – юрист внимательно выслушал все, что было сказано, но не возмутился, не стал продолжать скандал.

– Наверное, я несколько не вовремя... – решил он. И при этом его тон был полностью лишен каких-то эмоций! – Я вам, наверное, перезвоню попозже... А еще лучше будет, если вы сами мне перезвоните. Как только успокоитесь.

С этими словами он просто положил трубку, и Василий ничего не успел сказать ему в ответ...

Спокойствие Подлесовского оказалось заразительным. Василий с каким-то недоумением огляделся вокруг. Правда, а чего это он так взъярился? Ни с того ни с сего... Это все ночь виновата. Не отошел еще.

Вот же черт! А ведь был шанс получить вполне приличную работу! И он сам, своей невыдержанностью, все испортил! Ну разве не идиот?!

Повертев трубку в руках, Скопцов осторожно опустил ее на аппарат. Потер лицо ладонями, сгоняя остатки этой непонятной ярости. Окончательно успокаиваясь, сделал шаг к стене и остановился перед портретом матери – единственное украшение на стенах его холостяцкого жилища. Осторожно коснулся его рукой, на какое-то мгновение почувствовав кончиками пальцев тепло.

Этот портрет – увеличенная копия той маленькой карточки, которая прошла с ним Чечню... Кто-то, большинство ребят, таскал по карманам фотографии своих любимых. Кто-то – иконки... А фото матери – только он. Единственный снимок, на котором она веселая, молодая и беззаботная...

Сколько Василий помнил себя, мама постоянно куда-то спешила. Лекции, библиотека, сдача кандидатского минимума, защита... Торопливый поцелуй в щеку, быстрое скользящее движение теплой ладони по волосам – и он опять оставался с бабушкой, самым близким и дорогим человеком.

А вот отца Василий не помнил. Судя по всему, он должен был быть – это доказывает хотя бы сам факт существования Скопцова. Но, хоть это звучит и странно, они, отец и сын, даже не были знакомы. Заочно тоже. Ему никогда не рассказывали об отце – ни тогда, когда он был слишком мал, чтобы правильно оценивать происходящее вокруг. Ни позже, когда вырос. Вообще, тема отца была в семье под запретом. Скорее всего, за этим стояла какая-то семейная драма. Одна из обожаемых создателями южноамериканских сериалов тайна, "скелет в шкафу". Был человек – и не стало... Ни писем, ни фотографий, ни каких-то забытых вещей. Только запись в свидетельстве о рождении: Савельев Арсений Николаевич. Все.

Впрочем, несмотря на вечную занятость матери и отсутствие отца, Скопцов не чувствовал себя в чем-то обделенным, у него не развились комплексы, о которых так любят рассуждать психологи. Этим он тоже был обязан в первую очередь бабушке, которая и оставила ему в наследство эту однокомнатную квартиру, в которой он сейчас жил. Она совсем немного не дождалась его из армии...