Андрей Воронин - Тень прошлого Страница 6

– Хорошая машина, – сдержанно согласился Илларион, усаживаясь за руль и запуская двигатель.

Через полчаса, сделав короткую остановку у гастронома, «Лендровер» подъехал к старому дому на Малой Грузинской и, виртуозно вписавшись в узкую арку, вкатился во двор.

Забродов открыл глаза, как всегда, в половине шестого утра, за несколько секунд до того, как должен был зазвенеть будильник. Глаза открылись с некоторым трудом, а это было отклонением от нормы: раз и навсегда приученный к железной дисциплине организм не имел привычки протестовать против ранних подъемов. Рука, протянутая Илларионом для того, чтобы выключить будильник, заметно дрожала. Это уже не лезло ни в какие ворота, и тогда Илларион вдруг разом вспомнил подробности предыдущего вечера.

– Елки-палки, – сказал Илларион и с усилием сел на кровати. Мир качнулся и косо поплыл куда-то влево, грозя сбросить Иллариона вместе с кроватью в безвоздушное пространство. – Стоять! – приказал миру Илларион, и мир послушно замер в ожидании дальнейших распоряжений. – Мой папаша пил, как бочка, и погиб он от вина, – сообщил ему Илларион.

Он обвел квартиру мутным с похмелья взглядом и вздохнул. Некоторые люди совсем не меняются с годами, подумал он, и это, наверное, хорошо.., для них. Надо будет прибрать, а то у домработницы сердце слабое. Да и до ее прихода еще дожить надо, а это как-никак три дня… За три дня в этом бардаке все ноги переломаешь. «Э, приятель, – подумал Илларион, – да ты, кажется, крутишь хвостом, тянешь время и вообще отлыниваешь. Ну-ка, подъем!»

Он резко вскочил, с трудом сохранив при этом равновесие, и, не входя в подробности своего самочувствия, принялся одеваться. Натянув чистый камуфляжный костюм и тяжелые армейские ботинки, он вышел из квартиры, даже не посмотрев в окно, чтобы узнать, какая сегодня погода: погода в данном случае на его планы не влияла.

На улице шел дождь – собственно, не дождь даже, а какая-то неопределенная морось, тончайшая водяная взвесь, которая, перестав быть туманом, так и не дотянула до того, чтобы стать дождем. «Совсем как я, – подумал Илларион, – перестав быть капитаном, так и не сделался майором.»

Прямо от подъезда он взял средний рабочий темп. Никакой трусцы, с помощью которой собратья-пенсионеры убегают от инфаркта, он не признавал. Он бежал, расплескивая тяжелыми ботинками мелкие лужи – ночью, по всей видимости, был-таки дождь, – с каждым шагом выгоняя из себя пьяную муть, полной грудью вдыхая сырой прохладный воздух раннего утра, насыщая кровь кислородом и ощущая, как жизнь на глазах меняется к лучшему. «То-то же, – сказал он своему организму. – А ты ныл: не надо, не надо… Ну и сидел бы сейчас в мятых трусах на мятой постели, с мятой мордой курил бы последнюю мятую сигарету и думал о том, что надо бы пойти за пивом… Надо же было так накеросиниться… Как говорится, и на старуху бывает проруха. Как-то там Балашихин?»

Мысли текли плавно, без скачков, в темпе неторопливого бега.

Он думал, в частности, о том, что в последнее время жизнь течет как-то подозрительно плавно и однообразно, что как-то уж очень давно не случалось с ним никаких катаклизмов, к которым он уже привык и которые воспринимал как неотъемлемую часть своего существования. Более того, теперь он чувствовал, что этих самых катаклизмов ему просто не хватает, – как видно, они постепенно вошли в его обмен веществ, и их отсутствие ассоциировалось у него с концом активного периода жизни.., попросту говоря, с приближением старости. Это были непривычные мысли – не тревожные, но с горьковатым привкусом осенней грусти. Илларион гнал их прочь, но они упорно возвращались, словно решив поселиться в его голове на веки вечные. "Делом надо заниматься, вот что, – решил Забродов, останавливаясь и приступая к разминке. – Настоящим живым делом. Книги, рыбалка и прочие пенсионерские радости – это хорошо, конечно, но в меру все-таки…

Скука – страшный враг, и враг этот, судя по всему, перешел в наступление. Или это Балашихин меня так завел?"

Последнее его предположение было отчасти верно:

Балашихин действительно завел его… "Собственно, он и старался меня завести, – подумал Илларион. – Изо всех сил старался. И, похоже, преуспел – во всяком случае, отчасти.

Он ошибается, полагая, что дело, которым он занимается, – живое, как он выражается, и стоящее. Эка невидаль – частное охранное агентство!.. Все эти агентства – довольно скользкая штука, и половина из них просто легализованные банды, и больше ничего."

…Он так ему и сказал – прямым текстом и без иносказаний, поскольку к тому моменту были они уже оба изрядно набравшись.

– Все эти частные агентства, отделы охраны." прочие военизированные организации – весьма скользкая штука, – сказал он, глядя сквозь бокал с коньяком на свет настольной лампы, – и половина.., да нет, восемьдесят процентов из них – просто более или менее легализованные банды. Вот что у тебя, к примеру, под пиджаком?

– Рубашка, едрена мать, – внезапно приходя в дурное расположение духа, прорычал Балашихин и распахнул пиджак. – На, смотри! Ну, доволен? А ты небось думал, что у меня там «узи» запрятан и что прямо от тебя я поеду кого-нибудь убирать?

– М-да, – сказал Илларион, вертя в руках небольшой револьвер, как две капли воды похожий на боевое оружие – с той лишь незначительной разницей, что на самом деле был этот револьвер газовым. – И не лень тебе эту хреновину на себе таскать? Жара, все люди в маечках, в рубашечках, а ты в пиджаке преешь, и из-за чего? Из-за этого вот огрызка? А насчет ликвидации у меня и мысли не было. Ты как никак профессионал, хоть и в отставке, а профессионалы на работу под градусом не ходят.

Он нарочно молол эту многословную чепуху, чтобы дать собеседнику немного остыть: похоже, слова насчет банд каким-то образом задели Балашихина за живое, а ссориться с ним Илларион не собирался. Этот человек был частью его молодости, и далеко не худшей частью.

Экс-майор, однако же, остывать не желал.

– Дай сюда, – буркнул он, отбирая у Иллариона револьвер. – Поранишься еще, пенсионер хренов. Книжный червь… Ты-то что понимаешь в охранных агентствах?

Постепенно он начал остывать, и Илларион немедленно принялся за дело.

– Да ладно, – сказал он, – брось. Я ведь и в самом деле не так уж много понимаю во всех этих заморочках.

Расскажи лучше, как тебя в Москву занесло, да еще в охрану.

– Да ну, – сказал Балашихин, успокаиваясь на глазах и водя рюмкой с коньяком у себя под носом, чтобы оценить аромат. – Такое дерьмо, что и говорить неохота…

Ты пробовал в наше время жить в провинции? Нет, я ничего не говорю, выжить там можно, но вот жить…

– Могу себе представить, – сказал Илларион. Он выпил коньяк и теперь задумчиво жевал ломтик лимона, почти не ощущая вкуса. Лицо стало понемногу деревенеть, а мысли путаться.

– Ни хрена ты не можешь этого представить, – отрезал Балашихин. Илларион пожал плечами: в самом деле, откуда ему знать все тонкости провинциальной жизни? – Пенсия – слезы, – продолжал Балашихин, – да и платят ее, мягко говоря, не всегда. Образование у меня сам знаешь какое: в народном хозяйстве такие спецы не требуются. В школу идти? В дворники, в сторожа? Пробовал бизнесом заняться – с души воротит…

Илларион медленно кивнул: это он понимал вполне.

Бизнес – это очень хорошо, если у тебя подходящий склад ума и соответствующий характер. Особенно малый бизнес…

– В общем, попал я в полное окружение, – продолжал Балашихин. – Жрать, сам понимаешь, охота, а денег нет…

Он прервался, еще немного повертел под носом рюмку, тоже глянул сквозь нее на свет и выпил залпом, как какой-нибудь самогон. Илларион подвинул к нему блюдечко с нарезанным лимоном, но Балашихин только отмахнулся от него и закурил. Забродов заметил, что его сослуживец, несмотря на богатый костюм и туфли немецкой работы, сохранил верность отечественному «Пегасу».

Некоторое время Илларион пытался решить, что это – принципиальная позиция или просто рецидив полунищего существования, но в конце концов махнул рукой: какая, в сущности, разница?

– Беженцы, беженцы, – противным старушечьим голосом проскрипел Илларион. – Бегут и бегут, и все в Москву, как будто других мест нету. Как мухи на это самое…

– Во-во, – хохотнув, поддакнул Балашихин. Он уже вернулся в свое всегдашнее прекрасное расположение духа: он вообще был отходчив и не умел долго злиться. – В целом верно, но не совсем. Я ведь ехал не на пустое место…

– Вот как? – удивленно поднял брови Илларион.

Это уже было что-то новенькое.

– Ага, – кивнул Балашихин, разливая коньяк. Он покрутил перед глазами опустевшую бутылку и не глядя сунул ее под стол. Под столом звякнуло – бутылка была не первой и даже не второй. – Понимаешь, – продолжал он, выдувая в потолок толстую струю дыма, – буквально через пару дней после увольнения подкатил ко мне один, предложил работу. Ну я его, как водится, послал – примерно теми же словами, что ты мне говорил минуту назад.